В деревне прочно укреплялось мнение, что я бесноватая. Но я не держала на людей зла за это. Мне, собственно, в тот момент это было как нельзя кстати. Юрген без проблем перебрался из сарая жить в мой дом, который односельчане успешно обходили десятой дорогой.

   Вот так, волею судьбы, в один день я узнала, что где-то под Черниговом потеряла отца, голову которого так и не нашли на поле боя, и тут же потеряла мать. Война забрала у меня самых близких и родных, хотя мы и не были никогда чрезмерно близки. Да и судя по моему поведению на похоронах и после, вряд ли кто-то из односельчан считал меня достойной дочерью. Да и вообще, хоть какой «дочерью», так как многие соседки горевали намного красноречивее меня, воя над маминой могилой.

   Родителям всегда было не до нежностей, когда нужно было что-то кушать и как-то выживать. Они от заката до рассвета, как проклятые, вкалывали не разгибая спин. Не сторонились никакой работы и часто выступали в роли самой настоящей прислуги в более зажиточных домах. Мне ни разу не довелось услышать в их разговорах в адрес друг друга какие-либо нежные признания, не то что в мой. Я и сама никогда не слышала слов любви и не утопала в нежных родительских объятиях. Наверное, самый вкусный кусок хлеба, протянутый мне за обедом или неизвестно откуда взявшийся кусочек мяса лишь в моей тарелке, и были проявлением их чувств.

   Да, сейчас я знаю, это было гораздо значимее всех не произнесенных - «мы тебя любим». Сейчас гораздо чаще можно услышать эти слова, но не потому что родители или дети так чувствуют, а потому что так принято, что ли. А у меня тогда не было этих слов, хотя признаюсь, мне безумно хотелось их услышать. А значение жертвенности ради своего ребенка, я поняла гораздо позже.

   Мамы и папы не стало. У меня остался только Юрген. Немец, который ни на миг не забывал побаловать меня добрым словом, добрым взглядом, да и по хозяйству здорово помогал. Этот «найденыш», стал для меня в то время настоящей находкой. Уж и не знаю, что бы со мной было, если бы не немецкий солдат в моем доме. Скорее всего, я бы даже разучилась разговаривать, так как в деревне никто со мной не хотел общаться. Да и я особо не горела желанием. А со временем и вовсе одичала бы. Но, слава Богу, всего этого не произошло. Рядом со мной был тот, кто заменил мне и папу и маму и брата с сестрой, которых у меня никогда не было.

   Скорее всего, меня бы просто растерзали, или забили на смерть камнями, если бы кто узнал, что я живу с врагом народа. Но мне не было до этого дела. Я была твердо убеждена в том, что поступаю правильно. Нельзя всех немцев считать убийцами, как и всех наших – святыми.

    Юрген стал моей опорой и поддержкой, а в деревне сами собой появились еще и слухи, что я стала жить со своим двоюродным или троюродным братом. Причем «жить» было в смысле «спать». Так, совершенно этого не желая, я затмила Домну в два счета. Никто уже не осуждал эту красотку, все косились в мою сторону и даже иногда плевались. В такие моменты я всегда вспоминала мать и представляла, как она переворачивается в гробу. Сбылся ее самый большой кошмар – в глазах окружающих я стала падшей женщиной. Будучи при этом невинной, в смысле - девственницей. Поэтому, собственно, я и не испытывала чувство стыда перед мамой. Я вполне уверенно шагала по деревенским улицам. С высоко поднятой головой и с улыбкой на лице я ловила на себе осуждающие взгляды, на которые мне было наплевать. Господь – единственный перед кем я буду отчитываться за содеянные и не содеянные грехи, и ему точно виднее – кто судит и кто судим. С небес, однозначно, все виднее.

   В роли брата и сестры мы с Юрой прожили почти год, а на весне сорок пятого, он не выдержал. Он уже достаточно хорошо говорил на русском языке, но свидетелем его успехов по-прежнему оставалась только я. А он был единственным, кто понимал и поддерживал меня на протяжении всего года.

- Вася, а давай мы переедем в другую деревню, - как-то предложил Юра. – Здесь просто не выносимо стало. Я больше не могу изображать глухонемого, так как хочу всем собственноручно позакрывать рты! Кто дал право всем этим глупым людям так относиться к тебе? Да они все и мизинца твоего не стоят! Откуда берется весь этот бред, я понять не могу?! Да у нас в Германии это просто не допустимо! Мы ведь живем, никого не трогаем. Не лезем ни в чью жизнь. Так почему всем так не наплевать на нас, даже спустя столь долгое врем?!

   Мы как раз ужинали в тот момент, и Юрген выпустив из рук ложку, схватившись обеими руками за мою руку, продолжил:

- Вася, ты только подумай, мы можем спокойно жить где-то в другом месте, позабыв обо всем этом кошмаре. Война подходит к концу, весь народ разбросан по стране и в чужой деревне ни для кого не будет большим удивлением - как муж с женой к ним попали. Я там смогу стать полноценным человеком, мне не нужно будет все время молчать. А мой все еще заметный акцент всегда можно списать на длительный плен у немцев. Мы можем жить нормально, а не в вечном страхе, что кто-то через нехватку ума подпалит наш дом или в очередной раз разобьет камнем окно. Давай бросим все и изменим наши жизни.

   В серых глазах я видела мольбу и впервые за год, вновь заметила, как они прекрасны. Я напрочь позабыла о своих ощущениях и волнениях годовалой давности, которые толкнули меня в дом Домны, но слова о том, что мы можем выступить в роли мужа и жены, возвратили меня в тот злосчастный день. День, когда случилось все что могло и даже то, что не могло.

   Я вспомнила, как бегала к Домне за советом и разъяснением. Вспомнила о причинах и ощущениях и почувствовала, как кровь в жилах закипает. Как-то по-особому стало биться сердце, не так умиротворенно, как обычно, а волнующе и громко. Впервые за прошедший год я взглянула на уцелевшего благодаря моим стараниям немца теми самыми глазами, что и тогда. Он был по-прежнему нежен и прекрасен. А еще, в его глазах появился какой-то новый огонек, которого раньше не было, или я просто не замечала.

   Он все верно говорил да и играв в «мужа и жену» меня больше прельщала чем в «брата и сестру», но мне совершенно не хотелось покидать то место, где была похоронена мать. Находясь в нескольких шагах от ее могилы, я в любую минуту могла пойти и поплакаться на ней, извиниться, раскаяться, исповедаться. Я с закрытыми глазами могла добраться до заповедного для меня холмика на отшибе деревни. А что меня ждет в чужом краю? Кому МЫ там будем нужны? Хотя, мы и здесь-то никому не нужны.

- Юр, прости, но я не могу тебе ответить вот так сразу. Мне нужно подумать. А вообще идея не плохая, - откровенно не уверенно прошептала я.

- Что тут думать, Вася? Нас абсолютно ничего здесь не держит, кроме людской ненависти и неприязни. А разве ЭТО для тебя важно? Разве это ТО, ради чего стоит продолжать жить здесь?

- Юрген, я обещаю подумать, но не стоит на меня давить.

   С этими словами я покинула обеденный стол и отправилась во двор. Тот день не сильно радовал теплом, были лишь первые числа апреля, но это не помешало мне побрести в лес, на прогулку.

   В апреле сорок пятого по всей стране каждый день проводились успешные операции по освобождению нашей родины. То и дело изо всех уголков нашей страны к нам в деревушку доносились известия о том, что война скоро закончится, причем нашей победой. Народ потихоньку оживал и приободрялся. Жизнь вновь начинала иметь смысл. На фоне всего этого, мысль о личных кардинальных переменах не выглядела так уж плохо.

   Шагая по проторенной лесной дорожке, я пыталась представить себе, как мы с Юргеном будем жить на новом месте. Чем станем заниматься? Как сложатся наши дальнейшие судьбы вне войны?

   За весь год, что мы провели под одной крышей, я больше не слышала из уст Юргена словосочетания «их либе дих». Так же он стойко держал свое слово, больше никогда не прикасаться ко мне. Он действительно стал мне братом, но это было не сложно. А как молодой мужчина сможет исполнять роль «мужа», я даже не представляла. Да и что значит быть «женой», я особо понятия не имела. Так, совершенно в повседневной обстановке, я вроде как получила предложение руки и сердца, но что-то в самой глубине моего сознания кричало, что все не так.