Через шестьсот метров подъема по пустынной щели мы действительно оказались перед огромным завалом, видимо довольно древним: с той стороны он был заполнен наносами до самого верха. Там, наверху, мы увидели редкую для Бадахшана Картину. Совершенно ровный участок долины шумел высокой травой, среди которой, слегка поблескивая, плавно извивалась речка. А на другой ее стороне под склоном горы стоял... лес! Самый настоящий лес, хотя и миниатюрный, но густой, состоящий из кряжистых, низких тополей. Идиллическая зеленая поляна и этот лес выглядели странно среди дикого хаоса гор. К тому же он рос на высоте 3800 метров над уровнем моря. Это оказался самый высокогорный лес СССР! А ведь даже в теплой теснине Западного Пшарта крупные кустарники и те не поднимались выше 3700 метров. И еще необычная для леса черта - он был совершенно без птиц. Вокруг на голых склонах различных птах было немало, но это были памирские птицы, для которых лес - чуждое явление.

Позже все это объяснилось. Очень теплый климат, видимо, глубокий снег зимой и хорошее грунтовое увлажнение было причиной того, что лес вырос в таком необычном месте. А большая изолированность тополевого леска от лесных зарослей Бадахшана объясняла отсутствие лесных птиц.

Километрами двумя дальше, на высоте 3850 метров, мы наткнулись на новое чудо - арчу. Это было крупное одиночное дерево, широко раскинувшее ветви,- первая арча, встреченная нами в бассейне Сареза, и, кажется, последняя. Видимо, арча росла здесь раньше, но была постепенно уничтожена человеком.

Выше шел красивый маленький каньон. Наше появление в нем ужасно растревожило пару бурых оляпок. Причина их беспокойства - гнездо было устроено на маленькой скальной полочке над водой. Бурая оляпка ведет совершенно такой же образ жизни, как и населяющая Памир белобрюхая. На Тянь-Шане и кое-где в других горах Средней Азии они живут бок о бок, но все же, видно, какая-то разница в образе жизни, до сих пор нами не уловленная, есть. Бурая оляпка не проникает на Памир, а белобрюхая часто не живет там, где гнездится бурая.

Еще выше мы перешли на другую сторону реки по громадной наледи, заваленной щебнем. Казалось, что река здесь вытекала из подземного грота. Возможно, это был остаток ледника. Пройдя еще немного, на высоте 4 тысяч метров мы неожиданно как бы вновь попали на Памир. Резко расширившаяся долина была завалена моренами, повсюду зеленели альпийские лужайки. Свистели сурки, перекликались многочисленные памирские птицы - жемчужные вьюрки, краснобрюхие горихвостки, завирушки; жизнь здесь била ключом по сравнению с бедной фауной низовьев долины. Зато двумя-, тремястами метрами выше мы опять попали в пустыню, но на этот раз холодную. На обширной холмистой плоскости, окаймленной снежными вершинами гор, блестели зеркала двух красивых озер, по берегам которых кое-где еще лежали глыбы льда (это в середине июля!). И ни одной птицы вокруг. Даже ангыров, постоянных обитателей высокогорных водоемов, не было и в помине. А что делалось на озерах перевала Карабулак, на пути к Сарезу! Между тем они лежали на такой же высоте, только линия вечных снегов здесь располагалась на двести-триста метров ниже... Почти двое суток мы исследовали истоки Рамаифа. Непохоже было, чтобы здесь в недалеком прошлом бывали люди. Только развалины древних таджикских летовок говорили о том, что эти места были когда-то обитаемы. Часто попадались разрытые сурчины - следы деятельности медведей, хотя сами мишки на глаза не показывались. Зато козероги все время появлялись в поле зрения.

После возвращения с верховьев Рамаифа обстоятельства сложились так, что мне пришлось покинуть Сарез, Памир, экспедицию. Неотложные дела требовали моего присутствия на основной работе - далеко внизу, в изнывающей под раскаленным солнцем Тигровой Балке. Обидно было уезжать в самый разгар поисков. Но делать было нечего.

...Плот шел на восток. Два мотора ревели на полных оборотах, а парус гордо выгибался, наполненный попутным ветром. Отчаянный кэп Вилли мчал меня к перевальной базе в бухте Казанкуль, откуда я должен был тронуться в обратный путь. Мелкая волна рябила ультрамариновое зеркало озера, небо было безмятежно-голубое, а красноватые громады гор - молчаливо-загадочны. Я молча прощался с Сарезом, одним из чудес света. Все дни на нем врезались сверкающими гранями в мою память. Их не забыть...

В дальнейшем наша экспедиция, проработав в наименее исследованных местах нагорья до октября, не нашла никаких хотя бы косвенных следов обитания голуб-явана в горах Памира, если не считать устных рассказов местных жителей, нередко противоречивых, к тому же относившихся к давним временам. Даже если допустить, что снежный человек действительно существовал, вряд ли он смог бы постоянно жить на Памире: слишком суровая и, главное, бедная здесь природа.

Собственно, комплексное исследование растительных и животных ресурсов потайных уголков Памира явилось главным достижением экспедиции. В этом отношении было сделано немало. А если вспомнить еще открытые В. А. Рановым, возглавлявшим археологическую часть экспедиции, стоянки каменного века и грот Шахты, то результативность экспедиции станет вполне очевидной. Да, в конце концов, само доказательство недостоверности слухов о снежном человеке на Памире - разве это не результат? Впоследствии критики забывали, что экспедиция не ставила своей целью поймать снежного человека, она должна была только досконально проверить на месте, насколько реальны имеющиеся сообщения.

Машина двигалась в полной тьме, поминутно вздрагивая, будто от страха свалиться в какую-нибудь яму. Свет фар плясал по буграм разбитой дороги, еле видной на белой под фарами поверхности террасы. Едва накатанные колеи выскакивали с боков, пересекали наш путь, сбегались, разбегались. В кузове машины росло волнение: уж не заблудились ли? Позади, заслоняя звезды, в полнеба громоздился Акташ, справа поблескивали извилины Оксу. Все правильно - где-то здесь! Но вот чуть ли не из-под колес вынырнули огни, светившиеся сквозь полотнища палаток; тут же нам умело засигналили фонариком.

Лагерь археологов приткнулся у самой подошвы террасы. Небольшой отряд под начальством Александра Натановича Бернштама вел здесь раскопки сакских могильников. (Неутомимый в исследованиях и бескомпромиссный в суждениях, Бернштам своими блестящими работами сделал неоценимый вклад в изучение истории Памира, Тянь-Шаня, Алая. Тысячи пройденных километров, сотни раскопок, десятки трудов - все это было уже за спиной Александра Натановича, но то, что рисовалось впереди, было в тысячу раз увлекательнее. И вот тяжело больной, с трудом передвигаясь, он вновь нагрянул на Памир добывать из древних могильников тайны минувших эпох...)

Мы попрыгали с машины и кое-как заковыляли к палатке шефа. После двухсоткилометровой тряски все несколько ошалели. Очутившись в освещенной палатке, мы увидели возлежавшего на спальных мешках Александра Натановича и широко улыбавшиеся физиономии его соратников... Нас встретили непонятные крики: «С праздником!» Оказалось, что сегодня здесь отмечают самодеятельный праздник - День археолога (откровенно говоря, до сих пор я и не подозревал о его существовании). Каждому вновь прибывшему начальник самолично нацедил по чарке, предлагая на закуску консервированный ананас. Зашумел разговор.

На следующий день все занялись раскопками. Был «забит» целый ряд курганов, вытянувшихся по краю древней террасы. Некоторые, уже вскрытые полностью, дали интереснейший материал. Накануне вечером мне показали один из добытых недавно предметов. Это было бронзовое изображение какого-то животного, вызвавшее ожесточенные споры. Одни утверждали, что это лось, другие - что петух, и я, как зоолог, должен был разрешить эти разногласия. По тому, как все притихли, я понял, что спор принципиально важен, и внимательно осмотрел фигурку. На моей ладони лежал бронзовый профиль лося, хорошо сработанный и подчеркивавший все характерные черточки зверя. Передние ноги у лося были отломаны, и поэтому он действительно смахивал на стилизованное изображение петуха, где лосиные рога выглядели как гребень. Но в том, что это лось, никаких сомнений быть не могло: хорошо различался даже слом на месте передней ноги. «То-то,- буркнул Александр Натанович удовлетворенно, услышав мой ответ,- не такой уж дурак Бернштам!» Спор действительно был важен. Лось указывал на влияние культуры северо-восточных племен, живших на Алтае, возможно, на торговлю с ними, петух же, атрибут огнепоклонников, мог свидетельствовать о влиянии племен, обитавших в Средней Азии.