Плот вышел из бухты за полчаса до рассвета. Экспедиторы зябко поеживались в понтоне. На плоту было трое, «не считая собаки»: кроме кэпа и меня здесь находился еще Андрей Голиков, инструктор-собаковод с овчаркой, тренированной на обезьян. Штиль стоял часов до десяти. Солнце заливало светом зеркальную ультрамариновую поверхность озера. Горы стояли вокруг величаво-спокойные. Все шло прекрасно. Но около одиннадцати часов, как обычно, поднялся ветер. Сначала он дул слабо, и мы еще питали робкую надежду, что он не усилится. Ведь бывали же дни, когда озеро до самого вечера оставалось сравнительно спокойным. Но куда там! Порывы все крепчали и крепчали. Тем не менее, до полудня волны еще не разыгрались как следует, они лишь слегка плескали брызгами на пассажиров плота и шаловливо подкидывали понтон. На понтоне настроение было отличное; посреди него любители жарились в карты.
С полудня погода резко изменилась. Легкие облачка, летящие высоко в синем небе, постепенно сгруппировались в густые тучи, оседлавшие вершины гор. Ветер стал штормовым, и волна разошлась не на шутку. Пенистые валы залетали на плот и окатывали груз, а заодно и нас тучами брызг. За несколько минут мы вымокли до нитки, и, когда пошел дождь, нам было уже как-то «се равно. Моторы ревели исправно, и кэп, сплевывая брызги, хладнокровно вел плот вперед, хотя скорость наша под ударами встречного ветра и волн упала почти втрое. Наконец нас начало трепать всерьез. На понтоне игра в карты давно прекратилась, а улыбки сменились нескрываемой тревогой. Нас окружали сплошные отвесные скалы, с которых сыпались камни, либо живые осыпи, по которым на берег не выберешься, съедешь, как на салазках, обратно в воду. Оставалось тсль-ко идти вперед, до первой подходящей гавани. «Так держать!» - сипло орал я, стараясь перекричать рев моторов и озера. «Есть так держать!» - радостно ревел кэп, ожесточенно растирая коченевшие на ветру руки. Глаза его трезво оценивали обстановку, и в них не было и тени страха.
Молодчина все-таки наш кэп. Всегда веселый и жизнерадостный, он был мастером на все руки, касалось ли дело ремонта мотора, завьючивания лошади, траверса скальной стенки или «трепа» у вечернего костра. К тому же он был виртуозным стрелком, боксером и самбистом. Страсть к приключениям у него в крови. Прослышав об экспедиции, он явился в Ленинграде к Станюковичу и перечислил, что умеет делать. Этого оказалось достаточно, чтобы Вильям стал кэпом экспедиции. Детство у него было нелегкое, а в дальнейшем живость характера мешала ему остановиться на какой-нибудь профессии. Он был и геологом, и механиком, и инструктором по стрельбе; впоследствии он нашел себя в беспокойной работе следователя.
Минут через двадцать открылась наконец подходящая гавань. Правда, подходящей она была только на первый взгляд. Сначала, как только рев шторма остался за скалистым мысом, стих вой моторов и плот закачался на легкой зыби укрытой бухточки, мы словно попали в рай. Окоченевшие ловцы снежного человека попрыгали на плоский галечный берег и, ожесточенно жестикулируя, кинулись собирать топливо, разводить костер и готовить еду. (Незадолго до этого к нам в лагерь забросили солидную толику продовольствия, и рацион отряда значительно улучшился.) Раздались нестройные голоса, призывавшие кончить на сегодня поиски приключений и разбивать лагерь на ночь.
Однако место показалось слишком угрюмым. Тесные скалы со всех сторон замыкали бухточку и небольшой пляж, на котором мы высадились. Речка вытекала сверху из узкой явно непроходимой щели. Похоже, что из этого каменного мешка можно было выбраться только по воде. Всюду были разбросаны скальные обломки со свежими сколами. Конечно, в случае камнепада мы могли укрыться под отвесными скалами, но, флот наш оставался без прикрытия.
Пока эти невеселые соображения медленно переваривались усталыми головами, где-то наверху загудел обвал. Сверху, со скал, посыпались мелкие камешки, мигом загнавшие всех под карниз. По спине у меня побежал холодок. В данный момент, поскольку Леня Сидоров был переброшен недавно на Баляндкиик, командовать отрядом пришлось мне. Что делать? Хороший камнепад мог моментально уничтожить наш флот, и отряд оказался бы в каменной ловушке.
К этому времени мы уже успели поесть горячих консервов и более или менее отогреться. Шторм заметно ослаб, показалось даже солнце. Оставаться в бухте было бессмысленным риском. Короткая команда - и все кинулись по местам. Взревели моторы. Напряжение не покидало нас, пока мы не вышли из коварной бухты.
И снова ветер, волны, брызги, вой моторов... Шторм действительно поубавил силу. К четырем часам дня наша флотилия дошла до места, где озеро резко расширялось. Отсюда до мыса, за которым лежала хорошо укрытая от ветра Марджанайская бухта - цель нашего броска, оставалось каких-нибудь пять километров. И тут шторм вновь как с цепи сорвался. Несмотря на яркое солнце, то и дело просвечивавшее в разрывах туч, вокруг опять стало мрачно. Тут, на широком плесе, волна была куда круче и серьезнее, нас то и дело окатывало на плоту с ног до головы. Даже кэп перестал усмехаться и козлиным голосом затянул: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца...» Только бы не залило моторы, только бы они не заглохли!
Вскоре появилась другая опасность, которая с каяодой минутой становилась все реальнее. Крепления плота постепенно расшатывались. Он мог рассыпаться на составные части - набитые камерами колбасы разошлись бы в разные стороны, а помост с моторами, грузом и людьми ухнул бы в воду, заодно утянув за собой прикрученный веревкой понтон. Попытаться же выплыть в ледяной воде к берегу, уцепившись за надутую колбасу-поплавок, дело безнадежное. Человек окоченел бы и пошел ко дну гораздо раньше, чем поплавок выкинуло на берег. Единственная надежда при катастрофе - понтон. В случае аварии надо было рубить канат и перебираться на него. А пока оставалось надеяться на судьбу.
Время тянулось очень медленно, плот полз как черепаха, и прошло почти два мучительных часа, прежде чем мы приблизились к долгожданному мысу. Там предстояло последнее испытание - поворачивать и идти боком к волне. Кэн орудовал моторами как одержимый, едва успевая разворачивать тяжелую махину навстречу особенно крупным валам. Вокруг творился сущий ад. Ревущее штормовое озеро, каскады застилающих глаза брызг, горы, скрываемые клубами пыли и песка, надсадный вой моторов, и над всем этим - ослепительное сияние холодного солнца.
Тишина накатилась неожиданно. Скрюченные холодом и длительным нервным напряжением, мы кое-как выбрались на уютный песчаный берег. Окоченевшие конечности не слушались, и нас слегка покачивало на ногах. Место было изумительное. Мы стояли в глубокой Марджанайской бухте, между устьями двух рек - Марджаная и Рамаифа. Спокойную поверхность бухты слегка рябили залетавшие со штормового озера порывы ветра. Рамаиф падал вниз по живописному ущелью великолепным сплошным полукилометровым каскадом белой пены в зеленой кайме хрупких берез, казавшихся декорациями на фоне громадных чисто-серых скал. Рядом спокойный поток Марджаная выливался из пологой довольно пустынной на первый взгляд долины.
Целый день после перехода мы отдыхали, сушили свое подмокшее оборудование, устраивались на новом месте, а то и просто загорали на мягком песке. Прямо над нами упиралась в небо редкой красоты снежная вершина, высотой тысяч пять с лишним. На Памире эта гора возвышалась бы лишь на один километр над холмистыми просторами памирских долин и выглядела бы самой заурядной горкой, даже лишенной снега. Здесь же нависающая над лагерем двухкилометровая громада скал и льда выглядела очень внушительно. В первый же день она порадовала нас эффектным зрелищем хорошего камнепада.
На следующий день на рассвете из лагеря вышли в двухдневные маршруты две группы. Альпинисты отправились вверх по Марджанаю, чтобы разведать наиболее удобную дорогу к далеко лежащим истокам, а мы с геоботаниками начали карабкаться вверх по ущелью Рамаифа к озерному перевальному плато в его истоках. Кристально чистая вода реки свидетельствовала о том, что вверху находится завал или отстойник-озеро, подпруженное завалом.
