Оно высвечивает скалу Ле-Роше, что выдается в море рядом с портом. Именно здесь, охраняемый древними бастионами, стоит княжеский дворец. Оно освещает многоэтажные жилые дома вдоль авеню имени княгини Грейс, а также фешенебельный отрезок набережной, известный как Монте-Карло. Оно высвечивает старые виллы, выстроенные едва ли не одна над другой на склоне холма, глядящего на казино Hôtel de Paris, Café de Paris и лазурные воды Средиземного моря.

В первые мгновения все кажется плоским, как будто все краски выцвели и поблекли.

Но утреннее солнце отбрасывает особый свет, какой можно увидеть лишь на юге Франции, особенно после того, как ночной мистраль разогнал облака. Он яркий, насыщенный, чистый, прозрачный как хрусталь. Этот свет приносит с собой буйство красок, и вы невольно говорите себе: на всей земле ничего подобного не увидеть.

Солнце застает дома врасплох, во мгновение ока омывая их бледным розовато-оранжевым светом. Но не успели вы его заметить, как его уже нет, он бесследно исчез. Теперь здания перед вами красные или желтые, некоторые – золотисто-чайного оттенка. Наверное, слово «золотой» здесь более чем уместно, учитывая стоимость местной недвижимости.

Постепенно над сотнями балконов раскрываются тенты – голубые, розовые, выцветшие красные – судя по всему, они пережили не одно лето, или ярко-желтые. Эти последние – явно новые.

К вокзалу подходит ночной поезд из Барселоны. Он следует в Италию через город Вентимилья. Голос с сильным акцентом объявляет: «Монте-Карло. Стоянка поезда две минуты. Монте-Карло».

На противоположных путях к станции подходит утренний поезд из Вентимильи. Он держит курс на Ниццу, Антиб и Канны. И диктор с тем же акцентом вновь объявляет: «Монте-Карло. Стоянка поезда две минуты. Монте-Карло».

В отелях Hermitage и Hôtel de Paris уже начали разносить в номера завтрак, который стоит 40 долларов: крошечные круассаны в корзинке, кофе и апельсиновый сок.

Вдоль пляжа стрекочет одинокий вертолет.

В ресторане La Vigie, стоящем на утесе позади розовых оштукатуренных стен отеля Old Beach, уже начали накрывать шведский стол. Тем временем мимо на лодке с навесным мотором проплывает какой-то старик. Две женщины решили с утра пораньше искупаться. О чем-то разговаривая, они по-собачьи плывут к буйку.

Вдоль улицы, ведущей к Ле-Роше, садовники подстригают розовые кусты. Из порта неторопливо выплывает чья-то огромная яхта.

Полицейский в безукоризненно отутюженной красно-белой форме управляет уличным движением на Place d’Armes.

Некогда знаменитый теннисист позирует фотографу рядом с бассейном перед тем, как отправиться на корты теннисного клуба, чтобы следующие три часа отрабатывать там пресловутый закрытый удар.

Две довольно симпатичные молоденькие немки возвращаются из ночного клуба в свою крошечную однокомнатную квартиру.

Итальянский подросток стоит за барной стойкой в Moane, моет стаканы и слушает портативный радиоприемник, а его коллега-француз ставит перевернутые стулья на столы, чтобы помыть пол.

Немолодой мужчина в синем рабочем халате пылесосит ковры в казино.

Пожилая женщина в черном идет по узким улочкам Ле-Роше к собору Непорочного Зачатия, который местные жители именуют собором Святого Николая.

Квартал пуст, если не считать одинокого полицейского, который медленно прохаживается перед Океанографическим музеем, и священника в черной рясе, решившего отдохнуть перед мессой на ступеньках собора.

Пожилая женщина в черном кивает священнику и входит под темные своды собора. Здесь она крестится, что-то бормочет себе под нос и спешит мимо алтаря к двум мраморным плитам.

На одной написано RAINIERIVS III.

На другой – GRATIA PATRICIA.

Женщина осеняет себя крестным знамением, останавливается, потом выходит из церкви и быстро идет к площади перед дворцом.

Вход во дворец охраняют два карабинера, третий стоит рядом с небольшой боковой дверью, четвертый прохаживается по улице, где тяжелая черная цепь не дает парковать машины.

Пожилая женщина в черном останавливается в конце улицы и смотрит на дворец. Увидев над ним княжеский штандарт, она кивает и снова крестится.

С ее места за рабочим столом в довольно просторном кабинете на верхнем этаже дворцовой башни открывался вид на яхты в гавани и невысокую скалу по другую сторону под названием Монте-Карло.

Эту комнату княгиня отделала в бледно-зеленых и бледно-желтых тонах. В середине – внушительных размеров диван, привезенный из Филадельфии. По обе стороны от него заваленные журналами столики.

Здесь повсюду фотографии ее семьи в серебряных рамках – на ее рабочем столе, на журнальных столиках, на полках. На стенах – картины и рисунки. Самое любимое полотно – огромный пейзаж Нью-Йорка, выполненный маслом.

И вот, глядя на пустой лист бумаги, думая о письме, которое ей не хочется, но предстоит писать, женщина, которая распрощалась с голливудской славой актрисы Грейс Келли, чтобы стать княгиней Монакской Грейс, взяла ручку и своим четким, аккуратным почерком вывела сверху: «18 июня 1962 года».

Это было начало.

«Дорогой Хич», – продолжила она.

Неужели прошло уже двенадцать лет?

В 1950 году она, начинающая актриса, живущая в Нью-Йорке, получила предложение от студии Twentieth Century Fox пройти черно-белую пробу на роль, которую так и не получила.

Однако пробу увидел режиссер Фред Циммерман и через два года пригласил ее на роль в фильме «Ровно в полдень» (High Noon), где ее партнером стал знаменитый Гэри Купер.

Это была ее первая большая роль в кино.

И хотя зрителям понравилась красивая молодая актриса, «Оскар» за лучшую роль достался все-таки Гэри Куперу. Имя Грейс Келли даже не значилось на афише. В рецензии, опубликованной в The New York Times, ее имя было упомянуто лишь вскользь.

Ту черно-белую пробу посмотрел режиссер Джон Форд и решил, что в Грейс чувствуется «воспитание, утонченность и аристократизм». Он убедил руководство студии MGM привезти начинающую актрису в Лос-Анджелес на пробу для фильма «Могамбо» (Mogambo), который он собирался снимать в Африке с участием Кларка Гейбла и Авы Гарднер.

Роль была ее, если она хотела, а Грейс хотела, однако на MGM потребовали, чтобы в таком случае она подписала контракт на семь лет. Студия обязалась платить Грейс 850 долларов в неделю – для многих по тем временам огромные деньги, хотя по голливудским меркам сумма была весьма скромной.

Грейс довольно долго сопротивлялась и даже добилась двух существенных уступок. Поднять расценки на MGM отказались, однако согласились, что раз в два года Грейс может брать отпуск, чтобы поработать в театре. От нее также не требовалось перебираться в Калифорнию, она могла оставаться в Нью-Йорке.

– На студии все страшно упрямы, – призналась она. – Когда им что-то нужно, они своего добьются.

С этими словами она взяла чью-то ручку и поставила свое имя на бланке вылета. Самолет, который должен был доставить ее в Африку, уже стоял готовый к взлету.

Тем временем пробу 1950 года увидел Альфред Хичкок и решил, что Грейс – это «скрытый под снегом вулкан».

Она писала: «У меня сердце разрывается при мысли о том, что я должна отказаться от этого фильма».

Она впервые призналась в этом кому-то еще, кроме собственного мужа.

Англичанин Альфред Хичкок перебрался в Голливуд в 1939 году и только-только получил американское гражданство. В середине 50-х годов он имел лысину, был обладателем внушительного брюшка и зычного голоса, а также занимал первую строчку в списке голливудских режиссеров, снимая фильмы, которые теперь считаются классикой кинематографа: «Завороженный» (Spellbound) с участием Ингрид Бергман и Грегори Пека, «Спасательная шлюпка» (Lifeboat) по Джону Стейнбеку с участием Кэри Гранта и Джоан Фонтейн, «Дурная слава» (Notorious) с Кэри Грантом, Ингрид Бергман и Клодом Рейнсом.

Когда он пригласил Грейс сыграть в паре с Рэем Милландом в триллере «В случае убийства набирайте «М» (Dial M for Murder), он сделал то, что до него не додумался сделать ни один режиссер, – он поставил Грейс на пьедестал и сделал из нее звезду.