Хрущев, желая продемонстрировать солидарность коммунистов, взял на борт в качестве пассажиров лидеров Венгрии, Румынии, Болгарии, Украины и Белоруссии. Во время путешествия его отличали резкие перепады настроения. В какой-то момент, охваченный страхом, что НАТО может потопить его беззащитное судно, он впал в депрессию; а однажды, развеселившись, настоял, чтобы Николай Подгорный, первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Украины, развлек попутчиков и станцевал гопак, национальный украинский танец, который танцуют вприсядку с попеременным выбрасыванием ног.
Когда один из советских моряков сбежал на Запад, а затем попросил политического убежища, Хрущев, пожав плечами, сказал: «Он довольно скоро испытает на себе, что такое Нью-Йорк». Хрущеву пришлось испытать еще одно унижение. Докеры из Международного союза береговых и портовых рабочих, отказавшиеся обслуживать советское судно, размахивали огромными плакатами с антисоветскими надписями. Самой запоминающейся была надпись: «Розы – красные, фиалки – синие, Сталин – сдох, а как ты?»
Хрущев пришел в ярость. Он мечтал, что прибудет в Америку как первые открыватели, о которых он читал в детстве. Вместо этого швартоваться пришлось самим, без помощи докеров, объявивших бойкот, и встречала его горстка советских дипломатов на полуразрушенном причале № 73 на Ист-Ривер. «Американцы сыграли с нами еще одну злую шутку», – пожаловался Хрущев.
Единственным спасением было то, что Хрущев контролировал свою прессу. Корреспондент «Правды» Геннадий Васильев рассказал о радостно приветствовавшей толпе людей (не было ни одного человека), выстроившихся на берегу в яркое, солнечное утро (шел дождь).
Но ничто не могло умерить пыл советского лидера. Он предлагает заменить Генерального секретаря ООН (несколькими днями ранее в авиакатастрофе в Северной Родезии погиб Генеральный секретарь ООН Даг Хаммаршельд) триумвиратом в следующем составе: один представитель от западных держав, один от социалистических и один от неприсоединившихся государств, но его предложение не находит поддержки. Он предлагает перенести штаб-квартиру ООН в какую-нибудь европейскую страну, например в Швейцарию. В последний день пребывания он совершил поступок, который станет главным воспоминанием о его визите: в знак протеста против выступления филиппинского делегата, когда тот заявил, что Советский Союз должен освободить свои колонии и зависимые страны, Хрущев снял ботинок и стал стучать им по трибуне.
26 сентября, всего за неделю пребывания Хрущева в Америке, «Нью-Йорк таймс» сообщила, что согласно проведенному исследованию советский лидер занял основное место в кампании по выборам президента и американские избиратели озабочены его влиянием на внешнюю политику. Американцы оценивали, кто из кандидатов в президенты, Ричард Никсон или сенатор Джон Ф. Кеннеди, сможет лучше противостоять Хрущеву.
Хрущев был настроен более разумно использовать имеющиеся в его распоряжении связи, чем в 1956 году, когда добрые слова, сказанные советским премьер-министром Николаем Булганиным в адрес Эдлая Стивенсона, помогли вытащить выигрышный билет Эйзенхауэру – Никсону. На людях Хрущев говорил, что оба кандидата «представляют крупный капитал… и, как говорят русские, два сапога пара: какой лучше, левый или правый?». На вопрос, кому он отдает предпочтение, Хрущев неизменно отвечал: «Рузвельту».
Но в кулуарах он делал все возможное, чтобы Никсон проиграл на выборах. В январе 1960 года советский посол в Соединенных Штатах Михаил Меньшиков, за водкой и икрой, спросил Эдлая Стивенсона, как Москва могла бы наиболее эффективно помочь ему одержать победу над Никсоном. Надо, чтобы советская пресса расхваливала Никсона или критиковала его – и за что? Стивенсон ответил, что не собирается выставлять свою кандидатуру, и попросил нигде не озвучивать эту информацию.
Однако обе партии признавали возможность Хрущева случайно или намеренно оказывать влияние на избирателей.
Республиканец Генри Кэбот Лодж-младший, который тесно общался с Хрущевым во время его первого визита в Соединенные Штаты, в феврале 1960 года прилетел в Москву, чтобы убедить советского лидера в том, что он сможет работать с Никсоном. Лодж, который в случае избрания Никсона стал бы вице-президентом, сказал Хрущеву: «Как только мистер Никсон окажется в Белом доме, я уверен, я абсолютно уверен, он займет позицию сохранения и даже, возможно, улучшения наших отношений». Он попросил Хрущева сохранять нейтралитет, понимая, что любая поддержка будет стоить Никсону голосов.
Осенью участились обращения правительства Эйзенхауэра к Хрущеву с просьбой освободить Гэри Пауэрса и двух летчиков с американского самолета-разведчика RB-47, сбитого над Баренцевым морем. Позже Хрущев вспоминал, что его отказ был связан с тем, что до выборов оставалось уже слишком мало времени и любой шаг мог сказаться на результатах. «Как оказалось, мы поступили правильно», – позже скажет Хрущев. Советский лидер, учитывая, что Кеннеди победил с небольшим преимуществом, сказал: «Легкий толчок так или иначе был бы решающим».
В свою очередь демократы тоже старались повлиять на Хрущева. Уильям Аверелл Гарриман, бывший послом президента Рузвельта в Москве, передал через посла Меньшикова, чтобы Хрущев занял жесткую позицию по отношению к обоим кандидатам. Самый верный способ помочь Никсону одержать победу, сказал он, похвалить Кеннеди. Назначение времени Генеральной ассамблеи ООН, менее чем за месяц до выборов, и то, что Хрущев был в это время в Соединенных Штатах, показало, что демократы признают влияние Хрущева на результаты выборов.
«Мы думали, что у нас появится больше возможностей для улучшения советско-американских отношений, если в Белом доме будет Джон Кеннеди», – откровенно говорил Хрущев. Он объяснял товарищам, что антикоммунизм Никсона и его связь с «князем тьмы Маккарти [сенатор Джозеф Маккарти], которому он обязан своей карьерой» – все это подразумевает, что «у нас не было причины приветствовать возможность Никсона стать президентом».
Хотя в ходе избирательной кампании высказывания Кеннеди были антикоммунистическими, направленными против Москвы, КГБ связывало это скорее с политической целесообразностью и влиянием его отца, антикоммуниста, чем с взглядами самого Кеннеди[7].
Хрущев приветствовал призывы Кеннеди к переговорам о запрещении испытаний ядерного оружия и его заявление, что он, если станет президентом, принесет извинение за вторжение U-2. Кроме того, Хрущев считал, что может перехитрить Кеннеди, человека, которого советское Министерство иностранных дел характеризовало как «едва ли обладающего качествами выдающейся личности». В Кремле считали этого молодого человека поверхностным, не имеющим достаточного опыта, необходимого для руководства страной.
Кандидаты продолжали уделять внимание Хрущеву, поскольку он следил за их кампанией из своих апартаментов в советской миссии на Парк-авеню, иногда появляясь на балконе особняка, построенного на рубеже веков для банкира Перси Пайна. 26 сентября в телевизионной студии в Чикаго во время дебатов между Кеннеди и Никсоном – первые президентские дебаты в прямом эфире – Кеннеди, выступая перед шестидесятимиллионной зрительской аудиторией, откровенно высказался относительно пребывания Хрущева в Нью-Йорке и о том, что «наша борьба с мистером Хрущевым на выживание».
Хотя во время дебатов должны были обсуждаться вопросы внутренней политики, Кеннеди выразил обеспокоенность тем, что в Советском Союзе выпускается в два раза больше ученых и инженеров, чем в США, в то время как в США стали обычным явлением переполненные школы и плохо оплачиваемые учителя. Кеннеди заявил, что добьется бóльших успехов, чем Никсон, в том, чтобы Америка опережала Советский Союз в сфере образования, здравоохранения и жилищного строительства.
Во время вторых дебатов, проходивших 7 октября в Вашингтоне, округ Колумбия, кандидаты сосредоточили внимание на Хрущеве и Берлине. Кеннеди уверенно заявил, что новый президент «в первый год столкнется с серьезнейшим вопросом относительно нашей защиты Берлина, наших обязательств перед Берлином. Это будет проверкой наших нервов и воли». Он сказал, что президент Эйзенхауэр допустил ослабление американской армии и что он, если будет избран, попросит конгресс поддержать его предложение наращивать американскую военную мощь, поскольку весной «мы столкнемся с самым серьезным Берлинским кризисом после 1949 года».
