Марта совсем запыхалась, и я волок ее, подчиняясь долгу мужчины и мужа. Пусть моя супруга всегда была стойкой и боролась за права всех женщин, сейчас она готова была сдаться, силы оставили ее, – но, к счастью, не меня. Цокала каблучками Элис, молчаливая, бездыханная. Живая.

– Бесполезно, – ответил я, взбегая по бесконечной лестнице. – Ты еще не поняла, что это не люди – сама земля, сам город восстал против нас?

– Боже мой, что теперь будет?! Оставь меня, Адам, дорогой, оставь, спасайся!

В голове промелькнула мысль, которую я тотчас отогнал: если не станет Элис, кошмар закончится. Но нет, лучше я сам умру, чем позволю ее убить. Не уничтожить, не остановить механизм – убить мою дочь.

Элис к тому времени уже взбежала наверх и ждала нас, перегнувшись через перила.

Сколько раз я взбегал по этой лестнице легко и беззаботно, спеша на занятия, не отягощенный камнем ужаса, лежавшим на душе…

Внизу ударили во входную дверь, еще и еще раз. Она слетела с петель, и воздух наполнился гулкими шагами. Мы ускорились. Каждый шаг давался с трудом. Я спешил вверх, как кошка, застигнутая пожаром, и понимал: выхода нет, нам не уйти по крышам, не оседлать химер, не слететь вниз… Задрав голову, я смотрел в глаза наклонившейся к нам Элис.

Изгиб лестницы и ступени, ступени, ступени. Есть лестницы, которые ведут только вверх, а я так хочу жить, что мне все равно, куда бежать, лишь бы это продлило жизнь хотя бы на минуту.

На двери, ведущей в верхнюю часть шпиля, – замок. Клетка захлопнулась. Я помянул дьявола и всех его приспешников, и Марта не к месту хихикнула, услышав из моих уст грязные портовые ругательства. Внизу клацнула дверь, затопали ноги…

Элис схватила меня за руки, жестом показала: подсади. Я поднял девочку, она вцепилась в дужку замка и с хрустом выдрала ее… Кажется, треснули фарфоровые пальцы, но это не страшно, ведь Элис лишена способности чувствовать боль, и, как только мы выберемся, я починю ей руки.

Я поставил механоида на пол, и Марта кинулась к мисс Элис, схватила ее искалеченные руки, прижала к губам. А я протиснулся в люк – на самый верх.

Здесь не было стекол, по площадке гулял ветер.

Город смотрел на меня ячеистыми глазами окон. В теле великана колотилось детское сердце – заходилось приступами, не справляясь. По паутинам сосудов струилась анемичная, бледная кровь. Как любое дитя, мой город невинен, он не понимает, что если оторвать бабочке крыло, она погибнет. «Я – личность, город, а ты – нет, но станешь, обязательно станешь. Может, ты состаришься, не успев повзрослеть, и будешь сморщенным скупцом. Но скорее будешь похожим на человека недалекого, избалованного излишествами, склонного к разврату и извращениям.

Как твои обитатели, искалечившие Риту.

Как твои обитатели, жаждущие гибели Элис.

Как твои обитатели, лицемерно и ханженски отторгавшие нас с Мартой…»

– Мистер Адам Виллер! Миссис Марта Виллер! – я узнал бас отца Ричарда.

– Сдавайтесь! Мы не хотим вам вреда! – а это инспектор. – Уничтожьте механоида и забудем об этом! Она чужда нашему миру!

Мы стояли втроем на крохотном пятачке, и лишь невысокая каменная ограда отделяла нас от вечной мглы, раздробленной огнями города. Ветер перебирал волосы ласково, как мама: сдавайся, стань таким же, как они, сдавайся.

Мимо скользили тени химер – материальные и бесшумные. Внизу колыхалась толпа, а человек… нет, существо в плаще стояло неподвижно, запрокинув голову, и я был уверен, что глаза его, наполненные чернотой, не мигали.

Я сжал фарфоровые пальцы Элис, ласково и коротко обнял Марту. Я уже пожил, создал то, что хотел, – куклу, механоида, с отзывчивой душой и кротким сердцем, полным сострадания. Те, кто хочет ее уничтожить, – не люди, ведь человек не может желать погибели разуму. Они жаждут обратить меня в свою веру, подчинить себе, жаждут сделать своим подобием, плотью от плоти и кровью от крови. Но они меня не получат!

Платье Элис хлопало на ветру, она стояла, прижавшись к стене, и я чувствовал ее взгляд. Повернул голову, посмотрел на нее. Моя девочка взмахнула рукой, будто хотела взлететь, я подумал, что она показывает на горожан, столпившихся внизу, и отвлекся.

– Элис! Дочка! – вскрикнула Марта.

Холодные пальцы выскользнули из руки, и на короткий миг время замерло: Элис, шагающая с края крыши, ноги в синих туфлях, синие ленты в развевающихся волосах… А потом все понеслось галопом: платье взметнулось вверх, и показалось, что это не Элис – бутон розы несется вниз.

Звук был, будто разбили вазу. Я зажмурился и запрокинул голову. Рядом всхлипывала Марта, а я не в силах был ее утешить. Даже посмотреть вниз, и то не находил в себе смелости…

Мне скоро пятьдесят лет, я давно поседел и отчасти лыс. Марта смеется над моей прической, предлагая заказать парик или окрасить волосы. Я смеюсь в ответ и прикрываю шляпой свидетельства возраста.

Уважаемый профессор, душа компании, примерный горожанин, я спешу на лекцию в Университет. Целый год после событий той ночи я боялся этого здания, мне чудилось, что химеры ждут крови…

Со мной здороваются: зеленщик, разносчик сдобы, булочница, мясник, соседи, спешащие по делам, желтолицые дамы в чепцах цвета шоколада, чью фамилию я постоянно забываю. Я забываю все больше, и только иногда, бессонными ночами (младший сын нашей приемной дочери, мисс Риты Виллер, страдает животиком, и когда Рита гостит у нас, я укачиваю младенца), вижу, как наяву.

Крохотная площадка, залитая светом разогнавшей смог луны…

Тяжеловесное кружево шпиля Университета…

Инспектор Мэйн и отец Ричард, а также луддит в белом пиджаке, вскарабкавшиеся наверх…

Ничего мистического, ничего божественного.

– Что с вами, мистер Виллер? – участливо спрашивает инспектор. – Чего ради вы вломились в Университет и напугали честных горожан?

– Элис! – рыдает Марта, перегнувшись через перила. – Элис, доченька моя!!!

– Кажется, – вставляет отец Ричард, – ваш механоид пострадал. Боюсь, он не подлежит восстановлению.

– Элис! Доченька!

– Мы подготовили поправку к закону, запрещающую создание человекоподобных механизмов, – как бы между прочим замечает луддит. – Мистер Адам Виллер, что с вами? Вы нуждаетесь в помощи?

На лестнице, ведущей вниз, толпятся добропорядочные горожане, смотрят участливо. Я встаю – сперва на колени, потом – в полный рост, обнимаю за плечи жену, оттаскиваю от края. Взгляд против воли отмечает белеющие на мостовой осколки. И розовое платье, такое нарядное розовое платье – я не мог видеть его цвет, но видел. Рассекая людской поток, уходит серый человек, полы его плаща колышутся на ветру. Вот он достигает газового фонаря, и я отчетливо вижу: у него нет тени. Но когда на него падает тень статуи основателя города, он исчезает. И только тогда я понимаю, кто это, – основатель города Эдвард Кент.

Гоню воспоминание, закрывая ящики памяти.

Город улыбается мне – прохожими, домами, деревьями.

Завтра Рита снова приедет в гости, привезет внуков, и старший спросит:

– Мистер Адам, дедушка, а что это?

Он укажет на странную вазу в виде фарфоровой руки. На пальцах – несмываемые пятна чернил.

– Это – напоминание, – отвечу я, – о том, как важно быть человеком.

На стенах гостиной – несколько уцелевших картин Элис. Они пугают посетителей, но Марта отказывается их снять.

Я спрашивал Риту – она забыла про Элис, как забыла миссис Бентон, как вымарали ее из жизни остальные.

И я боюсь этого – окончательного забвения, которое приходит после смерти разума. Боюсь однажды не вспомнить себя таким, каким был когда-то…

Вдалеке закричала женщина. Она кричала надрывно, выжигая из легких остатки кислорода. Гильермо поднял голову: в небе, черном, разодранном лучами прожекторов, плыли туши цеппелинов – будто стада серых китов. Вой сирен резал висок, словно внезапная головная боль.