– Подождите! Потерпите несколько дней и не придётся жертвовать частью Острова.

– Сокращённый паёк ещё несколько дней?!

– Там нет ничего ценного, нечего жалеть.

– Вы знаете, что есть! Сад! Последний приют наших близких.

– Их перезахоронят по островному обычаю.

– Да! Мои родные ушли в море.

– И мои!

– Хватит голодать!

– Из-за сумасшедших фанатиков земных похорон нас лишат работы!

– К чёрту Остров, дайте работу и еду!

Живое море заштормило. Сотни оскаленных лиц. Ветер хлестал по щекам. Над головой простиралось опустевшее ясное небо. Настоящее одиночество – когда один против всех.

– Нет никого над нами, – сказал Ник, оглядываясь на здание Правления, – я был за этой дверью. Остров – саморегулирующаяся система. Мы вольны делать, что захотим. Никто нами не управляет! Никто не лишит нас ни работы, ни жизни, ни Острова.

Минутное молчание, как затишье перед бурей. И снова ураганные порывы ветра.

– Ложь! Не слушайте его!

– Чего ты хочешь от нас?!

– Сберегите Сад. Пусть останется память о тех, кто жил на Острове!

– Подстрекатель!

– В клетку его!

Толпа сгустилась у ног. Чьи-то жилистые руки ухватили его и стащили вниз. И Ник поплыл по чужим рукам и плечам. Худое, лёгкое тело перекидывали друг другу, швыряли из стороны в сторону, как щепку. Ногти впивались в обнажившиеся бока. Ник распластался на спине, покачиваясь, как на волнах.

– В клеткуууу! – ревело в ушах.

– Прекратите! Он же мальчишка!

– Бей его!

Площадь под собой он ощутил в месиве драки. Кто-то пытался его спасти, а кто-то убить. Дрались все против всех. Лёжа, свернулся в клубок. Глухие удары – в спину, в затылок, в бока, как в бочку, которую в штормовую ночь несёт прямо на скалы.

Сильной боли не чувствуешь – оглушает. Стихия бесчувственна и беспощадна. Тело всхлипывает под ударами. Хлюпает, как гнилое. Живое. Пока...

«Никто не завяжет по мне узелок», – мелькнуло в сознании.

Коленом в лицо, и горячее солёное море хлынуло изо рта, взорвалось острым крошевом прибрежной гальки.

Страшный вопль матери издалека: Никита-а-а-а!

Близко руки отца.

И темнота.

В темноте вспыхивали огоньки, во сне загорались свечи. Белые, трепещущие на ветру свечи Сада. Каждая свеча – человеческая жизнь. Тысячи свечей, тысячи островитян. Жили, любили, работали. Позабыты.

Бесценный Сад, негасимые свечи. Бессмысленность хаотичного бытия, непостижимый смысл гармонии.

Белый невыносимо яркий свет. И тьма перед ним отступает.

День шестой

– ... Сад бесценный. Сберечь! Берегиня..., – бредил Ник.

Велия с самого утра сидела на краешке кровати, гладила по голове, успокаивая.

– В нашем мире не бывает ничего бесценного. То, что достаётся даром, не ценится. Чтобы ценили и берегли, чтобы выжить и остаться здесь, нужно иметь свою цену. Ценный товар, ценный работник, разве не так? – шептала она.

Мягкие тёплые руки. Прилегла рядом с ним. Ник ощутил все её выпуклости и впадинки, но тело, не отошедшее от болевого шока, не отзывалось. Чужое тело, ни на что не способное. Так и лежали обнявшись, не шевелясь, не открывая глаз.

«Чувствуют ли живые деревья друг друга?», – спросил Ник пустоту внутри себя.

Вечерело. Дневной свет темнел, исчезал за окнами. Покидал их.

– Я пришла с тобой попрощаться, – сказала Велия.

Ник приподнялся на локте, заглянул ей в лицо. Вымученная улыбка, когда хочется заплакать.

– После того, что случилось вчера на площади, я не могу быть с тобой.

Ник кивнул. Не споря, не соглашаясь.

Велия продолжала:

– Ты пытаешься спасти то, что нужно уничтожить. Пойми, так будет лучше для всех. Сад – наша... то есть, теперь только твоя мечта. Безрассудная фантазия...

Ник смотрел, как мечутся тени по потолку.

– Ты живёшь своей фантазией, – громче и резче заговорила Велия, – а мне нужны дом, муж, работа! Реальная жизнь!

– Мусорный остров не жизнь, жалкое подобие. Отбросы. Вам подсунули иллюзию вместо настоящего, – хотел возразить Ник, но не смог. Щербатый рот издавал невнятные свистящие звуки.

Велия молча встала и направилась к двери.

Ник снова закрыл глаза, не в силах смотреть, как она уходит.

– Моя фантазия реальнее ваших иллюзий, потому что я сам её создал, – мысленно произнёс он.

Велия не услышала. Никто из жителей Острова его не услышал. И беда не в том, что не захотели слушать, а в том, что не сумели понять.

Боль вернулась. По щекам покатились слёзы. Рот наполнился ржаво-солёной слюной. Соль... Боже, как много соли!

День седьмой

Ник очнулся затемно. Встать на ноги сразу не смог, скатился с кровати и подполз к окну.

Солнце поднималось над Городом, светило сквозь туман. Ослепшее и седое. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник на часовой башне, Ник попробовал размять ноющую спину позвонок за позвонком. Затем ноги. Шаг, другой, третий. К двери. Вниз по лестнице.

Держась руками за стены, миновал семь домов на своей улице. Добрёл до перекрёстка. Редкие прохожие не обращали на него никакого внимания. Точно сам он за ночь превратился в тень.

Ник не знал, что делать дальше и куда идти. Но знал, что должен сделать хоть что-нибудь. Шатаясь и останавливаясь передохнуть на всех перекрёстках, прошагал до городской окраины. Мимо фабричных зданий. К Саду.

Сад белел и переливался в мягких солнечных лучах. Никогда прежде Ник не видел такого чистого света. Бликующая, гладкая поверхность неживых деревьев словно отражала саму вечность.

– Сколько нам здесь осталось? – вспомнился вопрос Велии.

– Последний шаг, – ответил бы он ей сейчас.

Смертельная усталость обрушилась на него, как штиль и безветрие на Остров. Силуэт Берегини темнел впереди. Доползти, дотянуться, лечь рядом, лаская шершавый обветренный бок. Забыть и забыться.

Ник упал навзничь. Над головой ветер раздирал марево тумана на лёгкие перистые облачка, и они плыли по небу к незримому Берегу. Далёкому и недостижимому.

– Фантазия, – повторил он про себя, – да будет так.

Белые пассажирские корабли причаливали к Острову. Торжественно пели свирели. Ник уже стоял на палубе, когда разглядел в толпе у трапа родителей и Велию. Их не пускали на корабль, он не смог сойти.

«Я не попрощался. Когда уходил, они все ещё спали», – подумал Ник сквозь сон.

Корабль покидал Остров. Море и небо распахнули объятия синего исполина. Мама махала на прощание рукой. Отец улыбался сквозь слёзы. Остров растаял в сизой дымке.

Но ветер шумел в кронах деревьев, шептал позабытые имена. Проклятые имена.

Ник открыл глаза. Небо заволокло тучами. Шум усиливался и будто бы приближался. Не ветер – бульдозеры. Рычали и терзали Остров, как железные звери.

Ник одним движением вскочил на ноги. И только сейчас заметил зелёные слизистые крошки на ладонях. Гладил Берегиню. Сквозь черепаший панцирь пророс настоящий земной мох. Сад ожил...

Сквозь боль бежал наперерез бульдозерам, кричал яростно, простирая вперёд зелёные ладони:

– Стойте! Здесь есть ценность! Жизнь! Не губите Сад!

А потом вдруг застыл как вкопанный.

Сад парил в море. И разрыв с Островом стремительно увеличивался. Не перепрыгнуть, не одолеть вплавь.

Несколько минут свободного полёта, а затем пасть фабричной воронки проглотит и начнёт пережёвывать его, Ника, живого человека с земным мхом в руках, вместе с Садом, принадлежащим покойным. Переварит их жизнь и смерть, растворит память о них в горниле плавильных цехов.

«Стоять на краю отчаяния», – воскресали в сознании слова из книг.

– Безбрежная скорбь. Скорбные дни. Вдали от Берега. Дни, которые невозможно сберечь, – твердил Ник.

Бессмысленные слова, не способные ни спасти этот мир, ни сотворить новый.

Москва