— Что же эта шутка означает? — спросил юноша в полном молчании несколько секунд спустя.

— Я говорила вам, Даниэль, — с упреком ответила Катарина, — я говорила вам, что любовь не вечна. Я откровенно рассказала вам о прежних своих возлюбленных, каждый из которых быстро надоедал мне. И предупредила, что скорее всего вас постигнет столь же печальная участь, но вы не слушали меня, Даниэль. Вы клялись в пылкой страсти, открывая мне сердце, твердили о том, какое счастье просто видеть меня каждый день, — и я склонилась вам навстречу, отдалась вам душой и телом. — Улыбка ее стала чистой и светлой, подобной прекрасному цветку, а затем медленно поблекла в полной благодарных слушателей тишине.

— Ты говорила мне, что любишь, Кэт, — негромко сказал эрл, мир которого неотвратимо рушился, — ты говорила мне, что любишь.

— Да, я любила тебя, стремительный и пылкий. — Новая улыбка расцвела на ее совершенном, безупречном и столь чарующем лице, улыбка горькая и невыразимо печальная, как нежно-розовый восход или закат. — Я любила тебя всей душой, но… всему приходит конец. Нет и бесконечной любви, ты слышишь?.. Как я и предсказывала, тебя постигла печальная участь твоих предшественников, — с видом довольного ребенка кивнула она. — Судя по тому, как быстро ты откликнулся на брошенный безумным Дали зов о помощи, ты все еще любишь меня… — Она пристально взглянула в его лицо, и глаза ее внезапно наполнились расплавленной сталью. — Надеюсь, эта милая шутка станет точкой в наших затянувшихся отношениях. Возможно, она поможет тебе избавиться от изветшавшего чувства. Прощай.

Даниэль опустил глаза. Он стоял неподвижно и тихо, не двигаясь и ничего не предпринимая. Раб покрылся потом, ожидая, когда первым знаком дрогнет неподвижная прямая спина. Шестеро цепко всматривались в застывшую фигуру молодого эрла, готовые ко всему. Они слишком хорошо помнили, как именно в такие моменты сломались пятеро из двенадцати его предшественников, и знали, чем это грозит. Также они считали, что знают, каков в бою стоявший перед ними молодой человек, и не собирались его недооценивать.

Наконец Даниэль поднял голову.

— Катарина… — только и сказал он, а глаза его пылали, и темнокожий раб увидел, как мелко дрожат длинные холеные пальцы.

— Что?.. — тихо и насмешливо спросила она, и лицо ее стало словно хищная маска.

— Катарина, — медленно повторил он, с трудом разлепляя сухие губы, — я не смогу без тебя жить… Тебе все равно?

Глаза его были черны как ночь, и часто-часто вздрагивала жилка на высокой шее, укрытая тенью черных, небрежно расчесанных волос.

— Да, — буднично ответила она, — знаешь ли, завтра у меня праздник, и я хотела бы встретить его с новым кавалером. А то по дворцу уже пошли вполне понятные слухи о нашей бесконечной близости. Ты понимаешь меня, Даниэль?..

— Позволю себе заметить, что вы слишком милостивы с этим уродом, принцесса, — раздельно произнес один из шести, выступая вперед. — Если он сейчас же не уйдет, я — разумеется, с целью сохранить ваше драгоценное время — отрежу ему мочку левого уха. Или что-нибудь еще, как вы захотите. А мои друзья помогут мне. Вы не представляете себе, как он будет орать.

Даниэль низко поклонился, затем повернулся и пошел к выходу. Рука его прижалась к груди, а вторая беспомощно свисала, будто перебитая в уличной драке.

— Мой эрл! — внезапно воскликнула Катарина с неподдельной болью в голосе, с режущей сердце тоской. — Мой эрл!..

Юноша дернулся, рывком поворачиваясь назад, руки его дрогнули, словно он хотел прикрыть ими лицо; раб внезапно вспомнил, как давным-давно умирал на окровавленном горячем песке темнокожий отец, защищавший его, пронзенный тремя копьями имперских всадников. И дрогнул, снова увидев его лицо.

Даниэль смотрел на принцессу, черные глаза пылали на белом лице, которое отражало невыносимую боль и молило: «ЛЮБЛЮ».

— Вот видите, как вы неосторожны, — сочувственно и нравоучительно покачала головой Катарина. — Вы не избавились еще от отягощающей вас собачьей преданности. Я советую вам сделать это побыстрее. А не то вы, чего доброго, в страдании возненавидите его причину. То есть меня… — Она помолчала и затем добавила: — Успокойтесь. Почитайте… Философы советуют всегда быть спокойными… Вы поняли меня, Даниэль?

Он смотрел в ее глаза, и в лице его появилось новое, пугающее выражение. Шестеро мгновенно опустили руки на рукояти длинных мечей; дочь генерала Бринака что-то едва слышно зашептала, зажмурив глаза, в уголках которых все ярче и ярче блестели слезы.

Катарина не опускала взгляда. Кажется, она чего-то ждала.

Даниэль повернулся и снова пошел вперед. На этот раз никто не посмел его остановить. И только у самого выхода он вспомнил об этикете, остановился сам и спрятал в ножны кинжал. Затем вышел через арку.

— Вы можете отдыхать, господа, — бросила принцесса, поворачиваясь к телохранителям, когда эхо его шагов стихло и мрамор опять помертвел, — не думаю, что сегодня для вас найдется работа.

— Мы будем готовы вечером и ночью, — пожал плечами дородный детина, которому происходящее доставляло истинное удовольствие, — и если он вернется, встретим его так же, как тех троих.

— Мы будем готовы каждую минуту, прекраснейшая, — бросив на него насмешливый взгляд, возразил тот самый, все желавший чего-нибудь отрезать. — И позаботимся о том, чтобы он позабавил вас не меньше капитана Гавейры.

— А если он не явится? — поинтересовалась мадам Венри, изгибая красивую нарисованную бровь.

— Устроим охоту? — Старший вопросительно взглянул на Катарину.

— Да, может быть… — плавно двинулось плечо, — но только после дня рождения, — и легко шевельнулась небрежная кисть.

Воины низко поклонились и дружным четким строем направились на нижний этаж. Именно там находились их смежные комнаты. За безопасность принцессы они не волновались: проникнуть во дворец без высокого дозволения было невозможно.

— Ты видел его лицо, Лагер? — поинтересовался невысокий крепыш, обращаясь к старшему.

— Видел, — ответил тот, — ничего особенного. Все они одинаковые.

— А мне показалось, что лицо у него было необыкновенное, — возразил тот.

— И чего там у него было, Керье? Сопли? — ухмыльнулся Большой, в свойственной ему примитивной манере.

— Мне показалось, — негромко ответил Керье, — что лицо у него было необыкновенно отрешенное, как у человека, которому наплевать решительно на все, даже на свою жизнь. — Он задумчиво глянул в окно и добавил: — Прошлые любовники ненавидели ее, а этот, боюсь, выше ненависти, и уже через день станет равнодушен.

— И зачем ты это говоришь? — поинтересовался Лагер, считавший, что умнее остальных телохранителей должен быть именно он.

— А затем, чтобы вы помнили… господа, — спокойно ответил Керье. — Никогда не имели дело с берсерком, холодным как лед?..

— Почему ты плакала, Винсента? — тем временем спросила Катарина; женщины уже поднялись в комнату принцессы, предназначенную для игр и развлечений, и сидели теперь у столика за полуденной карточной игрой.

— Я не плакала, Ваше Высочество, — быстро и как-то беззащитно ответила та.

— Почему ты называешь меня ТАК? — нежно спросила Катарина, глядя на подругу внимательным и чуть затуманенным взглядом. — Я чем-то обидела тебя?

— В самом деле, милая, — улыбнулась Венри. — Неужели ты сочувствовала этому юному и красивому, но бесконечно недалекому самцу?

— Сочувствовала, — ответила за нее принцесса, положив карты на столик. — Только я не понимаю почему. Скажи одно слово, и любой мужчина этого королевства, исключая Краэнна, Гиллара, папу и лично твоего отца, окажется среди твоих слуг или в твоей постели. Ты сможешь творить с ним все, что захочешь. Но жалеть их?..

— Простите меня, — вздохнула Винсента, поднимая на инфанту Катарину дель Грасси свои печальные серые глаза.

«Причиной распада Империи ОСВ^{1}[2] непосредственно перед Нашествием Орды стало вовсе не падение нравов правящего класса и основных ветвей власти, столь ярко обрисованное Магистром Сол’Орандо, а чисто экономические и политические причины, соединенные с обращением жречества внутрь самого себя, описанным во всем известных трудах Магистра „Время Теней“, где фигурирует множество фактов неоспоримых.