— Десятка! — присвистнул Вилли, глядя на Модести. — Ну и ну!

— Югославия входит в Интерпол, — сказала она Тарранту. — Почему они не допросили его?

— Допросить-то они его допросили, только он ничего не сказал. Они, конечно, могли бы его заставить заговорить, но похоже, это их мало интересовало. Ни одного югослава в списках клиентов загадочных шантажистов не значилось, да и тамошние представители Интерпола слушаются своего правительства.

— Мне Кролли все рассказал бы, — задумчиво произнесла Модести.

— Сильно сомневаюсь, что вам позволят с ним увидеться, моя дорогая, — заметил Таррант.

— Я не об этом, — сказала она и посмотрела на Вилли, отчего тот заулыбался. — Переодевайся, Вилли-солнышко. Я позвоню Венгу и попрошу его все подготовить. Насвистывая, Вилли отправился в раздевалку. Таррант проследовал за Модести в мастерскую, где в углу на полке стоял телефон.

— Что вы задумали? — тревожно спросил он.

— Хочу поговорить с Кролли. — Она стала набирать номер. — Мы с Вилли можем появиться в Югославии через два дня. К этому времени все уже будет готово.

— Но…

— Десять лет каторги, — перебила его Модести, и, хотя в выражении ее лица вроде бы ничего не изменилось, Тарранта словно ударило электричеством. — Кролли однажды принял пулю, которая предназначалась мне. Он сделал это совершенно сознательно. — Затем она сказала в трубку: — Ты, Венг? Слушай меня внимательно.

Трудно было понять, что «шевроле-мипала» зеленого цвета. Пыль с немощеной дороги покрыла автомобиль плотным слоем.

Женщина, сидевшая рядом с водителем, усталым взглядом обвела деревенскую площадь, где остановилась машина. Голова ее была повязана платком, из-под которого виднелась бахрома крашеных белокурых волос. На ней также были темные очки, а тяжелый грим скрывал привычный цвет лица. Недалеко от машины начала собираться толпа из мужчин, женщин, а в основном из детей, рассматривавших новоприбывших с мрачным любопытством. Местные были одеты в шерстяные свитера домашней вязки, обильно расшитые цветными нитками. На головах них были шапочки, напоминавшие пилотки, на ногах мягкие мокасины, именуемые здесь «опанки», цветные вязаные чулки и шаровары, перетянутые у лодыжек. Некоторые женщины носили шали, закрывавшие часть лица.

В нескольких шагах от машины крупный мужчина говорил по-английски с американским акцентом, обращаясь к группе местных жителей. Он то и дело жестикулировал и показывал на карту, которую держал в руке.

— Ну, что они говорят, Чак? — крикнула ему женщина, произнося слова в нос, как это делают американцы. Мужчина пожал плечами. На нем была соломенная шляпа с широкой лентой, легкий бежевый пиджак, голубая рубашка. На плече у него висела кинокамера.

— Не понимаю, киса, — сказал он. — Я просто… — Тут его глаза засветились — он увидел, как двое ребятишек устроили потасовку из-за того, кому должна принадлежать палка с привязанной на конце бечевкой. Посмеиваясь, он присел и, наставив на них свою камеру, стал снимать сражение.

— Чак, ради Бога, перестань, — недовольно крикнула женщина. — Лучше выясни, как нам вернуться на главное шоссе. — Тут она презрительно фыркнула и повторила: — Главное шоссе. Протяженностью в тридцать футов.

Человек прекратил съемку, убрал камеру в футляр и медленно подошел к машине.

— Видишь ли, Джейни, — сказал он, — я делаю, что могу, но здешнее население совершенно не желает понимать по-английски.

— Ну, а что там на карте? — осведомилась женщина, и в ее интонациях послышалось явное раздражение. — Ты же на нее смотрел, причем смотрел минут десять, когда мы свернули на этот чертов проселок. Говорил, что все будет о'кей, а что теперь?

В толпе послышался легкий гул голосов, люди расступились, давая дорогу седому человеку, которого сопровождал что-то тараторивший ему юноша. Седой подошел к иностранцам и сказал:

— Я говорю по-английски. Чего вы хотите?

— Вот как? — Американец поманил его рукой, а сам расстелил карту на пыльном капоте. — Видите, тут есть дорога, которая обходит гору. Мы должны были выехать на нее уже давно, но никак не можем ее найти. Понимаете?

— Понимаю. Но там нельзя проехать. Только идти пешком. Они делают дорогу, но пока рано. Закончат через два-три года.

— Через два-три года, — фыркнула женщина, испепеляя мужа взглядом. — Ну, сиди жди, когда ее построят. Только у тебя кончится вся твоя пленка.

— Зачем ты так, Джейни? Ведь на карте же дорога обозначена как настоящая, для машин.

— Карта, шмарта… Солнце уже садится, и через полчаса стемнеет. Я не собираюсь тащиться три часа до того шоссе. Узнай, есть ли тут у них отель с водопроводом и душем.

— Нет душ, нет отель, — сказал седой югослав.

— Отлично! — Женщина откинулась на спинку сиденья вытащила пудреницу и стала быстрыми злыми движениями наводить порядок на лице.

— Может, кто-нибудь пустит нас переночевать, Джейни, — смущенно предложил муж. — Сдаст нам комнату…

— Комнату! — Она с треском захлопнула пудреницу и сказала: — Может, я привередлива, но интересно знать, с какими насекомыми мы будем делить кровать. Нет уж, садись и поехали подальше отсюда, Чак.

— Но ты же сама сказала…

— Знаю. Если мы не уедем сейчас же, то заночуем здесь, в машине. Будь так добр — садись и поехали.

— Договорились. — Американец сунул купюру англо-говорящему югославу, после чего сел за руль. «Шевроле» дал задний ход, потом сделал круг по площади и укатил, оставляя за собой пыльный шлейф.

Модести Блейз сняла темные очки и сказала:

— Еще миль пять. Когда доедем до места, уже стемнеет. Только не зажигай фары, Вилли.

Вилли Гарвин кивнул.

— Ладно. Думаешь, Недич появится?

— Надеюсь. До него отсюда километров сорок, а записку мы оставили ему утром.

— Это было бы кстати. Он знает эти места как свои пять пальцев. С ним дело пойдет быстрее.

— Мы должны справиться сами, но с ним, конечно, все будет проще.

Солнце уже совсем скрылось за горизонтом, когда Вилли съехал с дороги и направил «шевроле» к небольшой рощице. Он остановил машину, выключил мотор, поставил автомобиль на тормоз, затем вышел, вернулся к дороге и тщательно уничтожил все следы, которые указывали на то, что какая-то машина сделала тут поворот.

Когда он вернулся, Модести удаляла с лица густой слой грима. Она уже сняла головной платок вместе с бахромой светлых волос, умело прикрепленных к платку, а теперь стаскивала себя кофту с длинными рукавами, которая удачно прятала ее свежие и крепкие руки и плечи.

Вилли отпер багажник и извлек из него ящик. Пока он открывал его, Модести сняла с себя юбку, лифчик, трусики и чулки. На всех этих элементах одежды были американские фирменные ярлыки, как и на всем, что было надето на Вилли.

Теперь она стояла совершенно голая, никак этого не стесняясь. Ее тело было покрыто ровным золотистым загаром без каких-либо белых пятен и полос. Вилли передал ей колготки и оценивающе посмотрел на ее фигуру. Он прекрасно знал ее тело, и теперь его интересовало исключительно физическое состояние Модести, готовность выдержать предстоящие испытания. Это был вполне обычный взгляд, к которому Модести давно успела привыкнуть, равно как и к традиционному одобрительному кивку.

Она надела колготки, а затем и лифчик, также переданный ей Вилли. Потом — брюки и свитер, но не черный, как обычно, а пестро-зеленый для камуфляжа. Присев на ступеньку автомобиля, Модести стала натягивать серые сапоги.

Теперь разделся донага Вилли и надел плотно облегающие тело трусы, затем ножны, в которых покоились два ножа. Теперь уже Модести окинула взглядом Вилли — и даже не потому, что хотела удостовериться в его хорошем физическом состоянии, а потому, что ей просто доставляло удовольствие видеть его крепкую мускулистую фигуру, которая могла в случае необходимости действовать быстро и безжалостно.