Прошел всего лишь год, и Вилли стал ее первым помощником — и все остальные восприняли это как нечто само собой разумеющееся. У нее появилась отлично действующая правая рука. Более того, она перестала быть одинокой. Его преданность Модести Блейз была поистине фанатичной, а кроме того, их мозги работали в унисон. Модести знала, что Вилли боготворил ее. Да, теперь в этом можно было признаться. Нет, это было не слепое обожание. Вилли Гарвин знал ее недостатки, воспринимал их как неотъемлемую часть Модести Блейз и вовсе не хотел, чтобы она стала другой. Кроме того, это обожание не имело ничего общего с физическим влечением. Этого между ними не было, несмотря на то что между ними существовала удивительная близость, несмотря на то что Вилли гордился ею как женщиной.

Потом Модести и Вилли отошли от дел, и их отношения стали развиваться на другом уровне. Теперь уже он не был ее подчиненным. Она считала, что ему будет лучше дальше идти собственным путем. Но это не устраивало Вилли Гарвина. Оказавшись без своего счастливого талисмана Модести Блейз, он быстро сбился с пути, утратил ориентиры. Но судьба и тут пришла к нему на выручку. В их жизни появился сэр Джеральд Таррант, который попросил их помочь ему в одном весьма сложном и деликатном деле. За этим приключением последовали и другие. Когда же к ним не обращался Таррант, возникали вдруг ситуации, требовавшие от них полной мобилизации всех ресурсов. Они не искали неприятностей на свои головы, просто так уж складывалась их жизнь. В известном смысле это их устраивало, потому что жизнь без риска, без опасности быстро приедалась им, утрачивала свою прелесть.

Но теперь…

Теперь Вилли Гарвина не стало, и мир Модести Блейз стал рушиться. Ни он, ни она не отличались наивным оптимизмом. Они прекрасно понимали, что рано или поздно удача изменит им, что следующее приключение может оказаться роковым и кто-то один из них или оба погибнут. Они сами выбрали такую дорогу — как иные альпинисты рвутся совершить восхождение по маршруту, на котором уже сложили головы их коллеги.

То, чего они опасались в глубине души, случилось. Вилли первым оставил этот мир. Что ж, может, так даже лучше. По крайней мере, он сам предпочел бы именно такой вариант, считая, что она легче переживет утрату. Легче… Чего уж тут легкого…

Модести вовремя спохватилась, затушила опасную искру, которая могла вызвать костер жалости к себе. Никаких слез. Да, Вилли Гарвин погиб. Надо принять это к сведению. Понять, что ничего уже изменить нельзя.

Спи спокойно, Вилли-солнышко. Это были прекрасные годы. Ты всегда оказывался рядом, когда мне требовалась помощь. У тебя на груди можно было поплакать после тяжелой операции. Собственно, я плакала только на твоем плече. И тебе это нравилось. Спасибо тебе за все, Вилли. Ты всегда давал мне почувствовать, что я кое-что да значу…

Она вспомнила его голос, который теперь словно вещал с того света: «Ты отлично выглядишь, Принцесса… Давай-ка еще немного погуляем по фойе, пусть меня возненавидят все мужчины».

Ты научил меня смеяться, Вилли. Сколько историй ты рассказал о своих знакомых девицах. Хотел ли ты когда-нибудь меня? Я лично старалась не вызывать в тебе таких чувств. Это ведь не самое главное. У нас было что-то гораздо более ценное. Мне казалось, тебе хочется, чтобы все оставалось, как раньше, перемены лишь могли бы уничтожить то, что у нас возникло. И хорошо, что этого не произошло. Мне было бы грустно потерять большое, погнавшись за малым. Ты, кажется, думал точно так же.

Спи спокойно, Вилли-солнышко. Я втравила тебя во все это, но я не буду терзать себя попреками. Ты бы этого не допустил. Не знаю, способен ли ты сейчас переживать из-за меня, но так или иначе, не надо этого делать. Если им удастся расправиться со мной, то вовсе не потому, что я опустила руки. Ты это отлично знаешь. Мне понадобится время, чтобы привести себя в форму. Одной сражаться очень трудно. Но я не сдамся. И еще придется думать о бедняге Джайлзе. Его надо вытаскивать из этой пучины. А это нелегко. Мне понадобится везение. Болей за меня, Вилли.

Спи спокойно, Вилли-солнышко.

Модести приняла свершившееся, усвоила новые правила, хотя боль не отпускала ее и вряд ли теперь когда-либо окончательно оставит в покое.

Она заставила себя успокоиться. Еще больше замедлив дыхание, она вошла в похожее на транс состояние, которого умеют добиваться йоги, нечто вроде спячки, когда умственные и физические процессы в организме почти совсем замирают.

Когда Модести снова открыла глаза, солнце уже миновало зенит. Она увидела берега Северной Африки. Кресла напротив пустовали. Слева она увидела Джако, который полулежал, уронив голову на подушку, а вокруг шеи — вернее, между головой и плечами, потому что шеи у него толком не было, — белело мокрое полотенце. Повезло мерзавцу, подумала Модести. Обычные шеи в таких случаях не выдерживают.

Адриан Шанс, с перевязанной рукой, посмотрел на нее. В его синих глазах пылала убийственная ярость. Модести понимала, почему он так на нее смотрит. Вилли, практически беспомощный, чуть было не расправился с ними обоими на глазах у их шефа. Это было страшное унижение. Поскольку Вилли не стало, Адриан Шанс перенес всю свою злобу на нее, Модести. Впереди и слева она увидела Лизу — девушка свернулась клубочком на двойном кресле и, похоже, спала.

Модести чуть повернула голову и посмотрела на Пеннифезера. Он был бледен и изможден, но спокоен. Она поняла, что все это не от испуга, но от шока, вызванного гибелью Вилли. Модести подняла брови, посмотрела на пустые кресла напротив и спросила, куда делся Брунель.

— Пошел к пилоту, — сказал Пеннифезер очень тихо, чтобы не услышал Шанс. — Он посмотрел на свои руки в смирительной рубашке, потом снова перевел взгляд на Модести. — Мне очень жаль… Я про Вилли… Даже не могу взять тебя за руку…

Модести кивнула в знак понимания того, что он пытался сказать. Помолчав, он спросил:

— Ты так долго спала… Тебе лучше?

— Да, а тебе?

— Мне тоже. Ты не хочешь в уборную?

— Нет. Я не то чтобы спала. Я отсутствовала.

— Ты вошла в транс, как это делают йоги?

— Примерно так.

— Я не знал, что ты такое умеешь.

— Меня научил этому старик Сиваджи. Он жил в пустыне Тар, северней Джодпура. Потом я отправила к нему Вилли… — Она осеклась. — Ладно, это все неважно. За это время что-нибудь произошло?

— Ничего особенного. Меня развязали и позволили сходить в уборную. Это было с час назад. Этот серебристый держал пистолет у твоего виска, пока они меня развязывали и привязывали обратно. Ты представляешь, где мы сейчас?

— Примерно да. Над побережьем Северной Африки. Скоро, наверное, будет дозаправка на каком-нибудь маленьком аэродромчике, а потом полетим дальше, в Руанду.

— Как ты считаешь, у нас будет возможность расправиться с этими подонками?

— В самолете нет. Они не развяжут нас, пока мы не приземлимся в Руанде. А там посмотрим. Главное, суметь вовремя увидеть шанс, среагировать.

Пеннифезер произнес так, словно приносил извинения за оплошность.

— Понимаешь, я тут не в своей стихии. Так что ты уж говори мне, что делать. Я не Вилли Гарвин, но, глядишь, смогу оказаться полезным. Я буду стараться.

— Я в этом не сомневаюсь.

Пеннифезер замолчал, поглядел через проход на Джако, и на лице его показалась гримаса отвращения и злорадства. Он сказал:

— Им пришлось порядком попотеть, верно? У Вилли практически не было шансов, он был спеленут по рукам и ногам, но все же задал им перцу, чуть было не растерзал их. Ты должна гордиться им. Это было какое-то чудо.

Да, это действительно было чудо. Потом она еще вернется мыслями к случившемуся. Но не сейчас. Пока воспоминания были слишком болезненными.

Появился Брунель. Он окинул взглядом Шанса, Джако, Лизу, потом сел лицом к Модести, посмотрел на нее. Она встретила его взгляд, сохраняя полную невозмутимость. Он не таращился, но просто смотрел, и она смотрела на него. Такая игра продолжалась минуты две, потом Брунель улыбнулся, взял книгу и обратился к Шансу: