Джайлз обернулся к Модести. Волосы его стояли торчком, и глаза казались огромными на бледном лице.
— Что случилось? — хрипло произнес он. — Я пил кофе, а потом… — Он изогнул шею, озираясь, и спросил: — А где вдова Новикова?
— Это была не вдова Новикова, Джайлз. Мы ошиблись, — сказала Модести. — Но сейчас лучше помолчи.
— Помолчать? — Он задергался, пытаясь освободиться, потом затих и, тяжело дыша, осведомился: — Почему я должен молчать?
— Потому что пока говорить не о чем и ты только помешаешь другим пассажирам. Лично я хочу немного поспать. Советую и тебе сделать то же самое.
— Но послушай, ведь…
— Не хочу ничего слушать, — и она прикрыла глаза.
Пеннифезер уставился на нее в недоумении. В голове у него вертелись обрывки вопросов. Он обвел салон самолета мутным взглядом, пытаясь понять причину ее столь странной реакции.
Ага. Вот два подонка, с которыми Модести разбиралась тогда в Калимбе. И еще эта беловолосая девица. Похоже, о ней-то и рассказывал Вилли. Сам Вилли тоже был тут, сидел, привязанный к стулу. Очень странно. Вообще все это напоминало дурной сон. Все сидят в молчании, не обращая друг на друга никакого внимания. Да, дело из рук вон плохо. Видать, Модести и Вилли где-то дали маху. Но при том, какой мерзавец Брунель, хорошо еще, они все живы! Пока… Но почему Модести велела ему замолчать? Пеннифезер немного поразмыслил и решил, что она в общем-то права. Глупо спрашивать у Брунеля, что происходит и что с ними теперь случится. Во-первых, все равно он ничего путного не скажет, во-вторых, поймет, что они испугались. Нет, он, Джайлз Пеннифезер, конечно, действительно сильно испуган, но гораздо лучше стараться не показывать вида Ему порой делалось жутковато при мысли о том, какую операцию придется делать. Особенно в те дни в Калимбе. Но он старался не показывать никому, что напуган. Даже себе. Впрочем, если разобраться, тут невелика разница — от кого скрывать страх: от себя или от других. Главное, скрывать свой страх… Ну да ладно…
Пеннифезер притворно зевнул, откинулся на спинку кресла. Он, конечно, не мог заснуть, но решил отвлечься. Эта самая Лиза… Хорошенькая. Немного костлявая, но хорошо одета. Да, представляю, что это за штучка, если ей удалось провести вокруг пальца самого Вилли Гарвина. Правда, по виду не скажешь. Вообще, она держится так, словно вот-вот разревется. В жутком напряжении. Все признаки близкой истерики. Может, она стесняется, что родилась альбиноской? Так, что он помнит об этом явлении? Что он читал в учебниках?
Самолет продолжал свой путь. Прошло еще довольно много времени, прежде чем Брунель вдруг закрыл книгу, взял микрофон, прикрепленный к подлокотнику, и проговорил что-то так тихо, что Пеннифезер ничего толком не понял, хотя решил, что говорил Брунель по-французски. Пеннифезер толкнул локтем Модести, которая открыла глаза. Брунель положил микрофон на место и выглянул в окно.
Модести посмотрела на Вилли. Он проделал большую работу, чтобы быть готовым освободиться из смирительной рубашки. Она понимала, что в таком положении ему крайне сложно дышать, но у него не было вида человека, который оказался в состоянии стресса.
«Дакота» стала снижаться. Модести не понимала почему. Впрочем, она не знала, во сколько они вылетели из Франции. Брунелю нужно было доставить три безжизненных тела на аэродром, а скорее всего, на какую-то заброшенную взлетную полосу. На это требовалось время. Модести обладала прекрасным чувством места и когда очнулась, то инстинкт подсказал ей, что они еще летят над Францией. Сейчас они или проходили над южным побережьем или приближались к нему. Если они направляются в Руанду, то самолет по крайней мере дважды придется заправлять горючим, даже если у него есть дополнительные баки. Однако во всех вариантах первая остановка должна была бы состояться в Северной Африке. Тем не менее они явно снижались.
Самолет шел через облака. Брунель опять что-то промурлыкал в микрофон. Самолет сделал вираж, стал менять курс. Они летели на восток. Нет, они снова повернули, описав нечто вроде эллипса. Теперь они уже не снижались. Модести глянула в окно на противоположной стороне и увидела серые и коричневые пятна гор внизу. Потом пошли отдельные зеленые пятна. Маленькая деревушка у конца извилистой ленты дороги. Справа она увидела белые полосы, поднимавшиеся вверх к заснеженным вершинам. Прованс. Приморские Альпы. Она была в этом уверена.
Неужели Брунель ждал какого-то сигнала с земли? Приземлиться сложно. Вокруг гористые места, скалы, хребты, небольшие участки обрабатываемой земли. Снова самолет сделал вираж, и ремни, которые удерживали Модести, натянулись. Брунель сидел с микрофоном в руке и смотрел в окно на противоположной стороне. Лицо его было пустым, как дом, в котором никто не живет. Затем он кивнул Адриану Шансу. Тот встал и открыл дверь на противоположной стороне, отчего в салон ворвался рев моторов.
Модести увидела, что к поясу Шанса прикреплен тонкий, но прочный нейлоновый трос, конец которого привязан к креслу, в котором он сидел.
Мухтар тоже встал, и на нем был такой же пояс с тросом. На лице его блуждала мерзкая ухмылка — он чего-то ждал. От этой улыбки Модести вдруг сделалось не по себе, и в тот же момент Брунель обратился к ней. Он громко, перекрывая шум ветра за бортом, возвестил:
— Гарвину пора нас покинуть, мисс Блейз.
Слова ударили ее как дубинкой. Она услышала, как Джайлз Пеннифезер воскликнул:
— Что вы хотите этим сказать?
Мухтар ухватился за спинку стула Вилли, ногой освободив замки, удерживавшие ножки в неподвижном положении. Затем он толкнул стул вперед. Вилли стал бешено извиваться в своей смирительной рубашке, а у Модести от всего этого кровь застыла в жилах, и ее охватил жуткий, неодолимый страх.
Стул двинулся по полу салона, затрещала парусина рубашки и ремни. Вилли отчаянно пытался освободиться от пут. Когда стул оказался у борта самолета в каком-то футе от распахнутой Двери, Вилли удалось сорвать ремень со спины.
Модести тоже бешено задергалась в кресле, пытаясь освободиться. То же самое начал делать и Джайлз, неистово ругаясь.
Вилли находился спиной к Модести, упираясь коленями в борт «дакоты». Он мог помогать себе руками, хотя они по-прежнему были в рукавах рубашки и, значит, нельзя было пустить в ход кисти. Шанс и Мухтар стали разворачивать стул так, чтобы выпихнуть его в открытую дверь.
Модести рвалась из своей рубашки с яростным отчаянием загнанного зверя. Но ремни, крест-накрест обхватывавшие ее, не позволяли освободиться из плена. В дверном проеме мелькали фрагменты мрачного ландшафта: горные вершины, ущелья, каменистые склоны. Хотя Модести не помнила себя от бессильной злобы, страха и ярости, где-то в уголку сознания происходила обработка информации. Самолет шел примерно на трех тысячах футов над горами, где серые каменистые участки перемежались редкими зелеными прогалами.
С тех пор как Брунель произнес свои страшные слова, прошло секунд десять, от силы пятнадцать, но Модести казалось, что все происходит страшно медленно, как при съемке рапидом. Вилли был привязан к стулу за лодыжки и бедра и потому не мог оказать настоящего сопротивления. Шанс и Мухтар оттащили стул чуть назад и теперь выравнивали его, чтобы он прошел в дверь.
Вилли вскидывал руки в рукавах, изгибался всем телом. Ремень, соединявший закрытые рукава, вдруг взметнулся вверх, и петля его поймала за шею Джако. Воспользовавшись Джако как точкой опоры, Вилли развернул стул и в то же время резко пригнул к себе голову Джако, заехав ему коленом между глаз.
Испытывая страшные душевные терзания, Модести увидела на лице Вилли выражение, хорошо знакомое ей по их тренировочным поединкам. Взгляд сосредоточенный, глаза прищурены. Мозг оценивает ситуацию, производит расчеты. Вовлеченность в поединок оттесняет страх, который в противном случае поглотил бы его целиком и полностью. Вилли отчаянно искал наилучшее продолжение, хотя выбор ходов был очень невелик. Джако упал на колени, притянутый за шею ремнем. Шанс поспешил ему на выручку, ударил Вилли кулаком.
