Миша ошеломленно уставился на нее. Глаза у него стали круглыми и часто-часто моргали.

— Тебе смешно? — спросил он.

— Ага, — кивнула Наташа. — Ты… ты в профиль похож на белый поджаренный сухарь. Он стремительно поднялся со скамейки и почти бегом побежал прочь, но у фонтана остановился и отрывисто бросил:

— Дура!

Наташа даже не обиделась, потому что это были пер­вые слова за сегодняшний день, которые Миша произнес человеческим голосом. И сейчас он уже не был похож на сухарь — обыкновенный рассерженный мальчишка. Руки он засунул в карманы светлых брюк, и в них обо­значились его сжатые кулаки.

Наташа поднялась со скамейки и подошла к нему. Он нагнул голову, стараясь не смотреть ей в глаза. Губы его были крепко сжаты.

— Не сердись, Миша, — мягко сказала Наташа. — Ты был мне всегда хорошим другом, и я не хочу, чтобы ты уехал вот с таким настроением... Ну, хочешь, я тебя по­целую?

Он презрительно дернул плечом: — Поцелуй милосердия?

— Ну, что мне сделать, чтобы ты не сердился?

— У тебя кто-то есть? — не глядя на нее, спросил Миша.

— У меня нет никого, но это ничего не меняет.

— Я буду тебе писать.

— Пиши, — сказала Наташа.

Миша повернулся и зашагал по красной дорожке. У клена остановился и бросил через плечо:

— Прощай.

— До свиданья, — сказала Наташа, не двигаясь с ме­ста.

Он ушел, так ни разу и не оглянувшись. И походка и фигура были, у него деревянными. Подошвы чиркали по гравию. Плечи сутулились, а на затылке топорщилась светлая прядь. Наташа вдруг подумала, что видит его в последний раз, и эта мысль совсем не огорчила ее. Рано или поздно детские отношения мальчишек и дев­чонок обрываются. Вот так, как сегодня, или как-нибудь иначе. Грустно, но что поделаешь? Возможно, потом, ко­гда пройдут годы, она и пожалеет, что была по-девчоно­чьи жестока с человеком, который говорил, что ее любит, а может быть, и не вспомнит? . .

На красную тропинку откуда-то из-за кустов призем­лилась трясогузка. Повертела длинным хвостом, покло­нилась несколько раз на все четыре стороны света и гра­циозно зашагала вдоль газона. Каждый ее шаг сопро­вождался изящным движением точеной головки. На ходу пестрая птичка что-то схватывала с земли и важно ше­ствовала дальше. Где-то совсем близко шумели машины, хлопали двери автобусов, а здесь, в сквере, гудели над липой пчелы, летали бабочки, пели птицы. С тихим рав­номерным шумом падала в чашу фонтана прозрачная струя воды.

Наташа приподнялась на цыпочки и сорвала у цвету­щей липы лист. Глянцевый лист прилипал к пальцам. Почему-то его запах напомнил больничный парк, уны­лые фигуры людей в серых халатах, бледного со вспых­нувшими светлыми глазами Сергея, когда он стал было говорить о каких-то больших переменах в своей жиз­ни. .. Но пришла Лиля, и глаза его погасли, стали не­счастными. . .

Послышался скрип шагов. Два парня в белых рубаш­ках с закатанными рукавами, взглянув на нее, уселись на скамейку напротив. Один из них раскрыл небольшой черный ящичек и нажал клавишу: завертелись две бо­бины, и послышалась джазовая музыка. Наташа еще не видела портативных магнитофонов: заграничная новин­ка! И музыка была модная. Какой-то твист или рок-н-ролл. Наташа в этом не разбиралась. В отличие от Вари Мальчишкиной, она редко ходила на танцы.

Один из парней, тот, что повыше, поднялся со ска­мейки и принялся сосредоточенно отплясывать на тропинке. Он высокий, стройный, и у него это здорово по­лучалось. Наверное, приезжие, местные так танцевать не умеют. Парни, улыбаясь, посматривали в ее сторону. Сейчас один из них скажет какую-нибудь банальность вроде: «Девушка, вам не скучно одной?», а потом они переберутся на ее скамейку и начнут состязаться в остро­умии. Наташа давно заметила, что компанией парни гораздо легче завязывают уличные знакомства, чем в оди­ночку.

Музыка, громкие голоса парней развеяли в пух и прах всю прелесть этого тенистого уголка. Умолкли птицы, куда-то улетела трясогузка, даже воробьи перекочевали на другой куст. Наташа поднялась и пошла прочь из скве­ра. Парни что-то сказали вслед, но она даже не оберну­лась.

10

Сергей сидел за письменным столом и, прижав трубку к уху, раздраженно повторял:

— Пустошка? Пустошка? . . Девушка, куда же опять пропала Пустошка, чтоб ей пусто было!..

В комнате плавал сизый дым. Он нехотя пластами вы­ползал в открытое окно. Володя Сергеев на ходу вычиты­вал гранки и слушал Павла Ефимовича Рыбакова, рассказывающего новый анекдот. Глухой надтреснутый го­лос Рыбакова звучал будто из рассохшейся бочки. Воло­дя оглушительно хохотал, а Сергей даже не улавливал смысла. Злой и расстроенный, он с утра сидел на теле­фоне. Ему было не до анекдотов. Необходимо было вы­яснить, не устарел ли очерк о трактористе. Два фельетона пропали. Полтора месяца назад написал их Сергей, и все факты устарели. Фельетоны нужно было печатать по горячим следам. А теперь поздно: мошенника, заве­дующего комбинатом бытового обслуживания, отдали под суд. А директор средней школы, который по знакомству раздавал золотые и серебряные медали детям районных руководителей, снят с работы и уже не проживает в этом районе...

Наконец Пустошка соединила Сергея с колхозом «Заря». Слышимость была плохая, и приходилось кри­чать в трубку. Когда до Сергея дошел смысл сказанных председателем колхоза слов, он долго молчал, глядя пря­мо перед собой невидящими глазами, и, пробормотав: «Уму непостижимо. . . Конечно, напечатаем. В ближай­шем номере», повесил трубку.

А Павел Ефимович рассказывал очередной анекдот. Смеяться он начинал первым, а за ним Сергеев и Султа­нов, забежавший на минутку в отдел информации и за­стрявший на полчаса.

— .. .Лиса говорит: «Ну, заяц, бери у меня самое дорогое...» Заяц схватил телевизор и деру! — булькаю­щим от сдерживаемого смеха голосом говорил Рыбаков. Сергей смотрел на хохочущих приятелей и думал: «Вот вы ржете, как кони, а в колхозе «Заря» трагически погиб хороший человек. Тракторист Федоровский, герой моего очерка. Погиб в полынье, спасая двух малолетних школьниц. . . Заяц схватил телевизор. . . Какая чепуха!»

— Чего это ты сегодня такой мрачный? — заметил Рыбаков. — Все из-за жены переживаешь? Да я бы пры­гал до потолка от радости, если бы моя ушла...

— Ну, схватил заяц телевизор и деру, а дальше что? — спросил Сергей.

Павел Ефимович взглянул сначала на Сергея, потом на Султанова и рассмеялся.

— Не дошло? — спросил он. — Могу еще раз повто­рить.

— Ты его и так уже пятый раз рассказываешь, — ска­зал Сергей.

— Какая тебя сегодня муха укусила? — пожал пле­чами Павел Ефимович.

— Послушайте теперь грустную историю, — сказал Сергей. — Жил на свете хороший человек. Звали его Иваном, и работал он в одном отдаленном колхозе трак­тористом. Нужно — пашет поле днем и ночью. Сломался трактор — не ждет, когда приедут слесари, сам ремонти­рует. Все в деревне уважали Ивана. Была у него одна страсть: вырезал из березового капа разные художе­ственные поделки. И дарил их одной синеглазой девуш­ке. Только ей нравился совсем не он, а гармонист из со­седней деревни. Когда синеглазая вышла за гармониста замуж, Иван пришел на свадьбу и подарил ей великолеп­ную вазу, которую он вырезал два месяца... Весной в полынью провалились две школьницы, они напрямик че­рез озеро возвращались домой после уроков. Услышав крик, Иван — он поблизости работал на тракторе — бро­сился в ледяную воду и вытолкнул на лед обеих девочек, а вот самому выбраться из полыньи не хватило сил. ..

Сергей помолчал и угрюмо закончил:

— Я написал очерк, и он провалялся в редакции два месяца, пока я был в больнице...

— Я тут ни при чем, — сказал Михаил Султанов.— Несколько раз ставил в воскресный номер, а Лобанов снимал.

— Он и очерк Блохина зарезал, — заметил Рыбаков.

— Как остался за редактора, каждый критический материал сквозь лупу читает, — сказал Султанов.

— У Голобобова и Дадонова не было такой привыч­ки,— прибавил Павел Ефимович.