Свитер она связала сама по образцу, опубликованному в журнале «Женское рукоделие»; рисунок на нем был довольно необычный — по зеленому фону разбросаны красные листья остролиста[41] и оленьи головы; то, что Александр надел этот свитер и настоял, что останется в нем на протяжении всего праздничного обеда, подумала Энджи, может служить мерилом его доброго отношения к миссис Викс, а возможно, и к ней самой.

— В самом деле, очень хорошо, — ответила она. Энджи уже давно перестала исправлять все добавления и нововведения, которыми миссис Викс постоянно оснащала титул Александра.

— Я иду погулять, — объявил Макс. — Кто-нибудь хочет присоединиться?

Он стоял около камина в библиотеке, неправдоподобно красивый и немного всклокоченный и растрепанный после того, как недавно увлеченно и весело играл с близнецами, изображая лошадь. Энджи посмотрела на него и ощутила сильнейший приступ сексуального желания. Только этим утром она попыталась отпраздновать с Малышом Рождество способом, чуть более плотским, нежели распаковывание подарков, однако у них совершенно ничего не вышло.

— Я хочу, — откликнулась Мелисса.

Энджи уже готова была вызваться тоже, но успела вовремя прикусить язык. Незачем ей к ним приставать, если Мелиссе хочется немного пофлиртовать с Максом. Сама-то она может это сделать, когда только захочет.

К концу дня Кендрик спросил, можно ли ему остаться переночевать в Хартесте.

— Мы бы хотели завтра с утра покататься с Георгиной верхом, поэтому лучше, наверное, было бы остаться тут.

Оправдание было настолько прозрачно, что все расхохотались; у Кендрика и Георгины был довольно смущенный вид.

— Вот и ладно, — сказала Энджи. — А я за вами заеду где-нибудь после обеда. Вы не забыли, что завтра вечером мы идем на коктейль к соседям? Они особенно просили, чтобы была ты, Георгина. Говорят, что знали тебя, когда тебе было всего четыре года, и теперь очень хотели бы взглянуть на тебя снова.

— Хорошо. — Георгина улыбнулась Энджи милой, но довольно осторожной улыбкой. — А утром я, пожалуй, навещу Мартина и Катриону. Они всегда встречают Рождество одни. Наверное, это не очень весело.

— Надо было их пригласить, — проговорил Александр; ему явно стало неловко. — Я не подумал.

Энджи вспомнила романтического, чем-то похожего на мученика Мартина Данбара и пожалела, что Александр не подумал.

— А детей у них разве нет? — спросила она.

— Нет, — отозвался Александр, и на лице его появилось какое-то особенно рассеянное выражение. — По-моему, у них там была какая-то проблема…

— Какая проблема? — вмешалась Мелисса. Она сидела, привалившись к Максу, и наполовину дремала, голова ее лежала у Макса на плече; но надежда на то, что разговор может хотя бы отдаленно коснуться сексуальных тем, заставила ее мгновенно проснуться. — Он что… как это называется… импотент?

— Мелисса, перестань! — прикрикнул Малыш. Вид у него был смущенный. — Пора уже научиться вести себя и думать, прежде чем говоришь. Извинись, пожалуйста.

— Не понимаю за что, — ответила Мелисса. Лицо у нее сделалось упрямым. Энджи вздохнула. До сих пор Рождество протекало достаточно мирно.

— За то, что ты подняла совершенно неподходящую тему, которая большинству здесь присутствующих могла показаться просто оскорбительной, — строго сказал Малыш. — Извинись немедленно.

— Прошу прощения, — пробормотала Мелисса.

Остальные тактично молчали.

— Насколько я понимаю, — нарушил установившуюся тишину Александр, — Катриона не могла иметь детей. Что очень грустно, потому что Мартин так их любит. Он часто говорил мне, как бы ему хотелось иметь много детей.

— Действительно грустно, — заметила Георгина, — я этого не знала. А из него получился бы замечательный отец. Он такой мягкий, так все понимает.

— Когда слишком много мягкости и понимания, это может плохо кончиться, — заявила миссис Викс, ставя очередной, который уже по счету, бокал с дюбонне. — Мы сегодня проявили слишком много мягкости и понимания к близнецам, Анджела. Пора бы уже забирать их домой.

Близнецы обнаружили в библиотеке рояль и теперь стояли около него, колотя по клавишам маленькими толстенькими кулачками; Энджи посмотрела на них, рассмеялась и несколько неохотно произнесла:

— Ты права. Давай, Малыш, забирай сыновей и пошли.

Малыш поднялся, но в тот же миг опустился на место. Одна нога отказывалась его держать.

На следующий день, по дороге к Александру, Энджи чувствовала себя до предела вымотанной. Шок, который она испытала, когда у Малыша отказала нога; напряжение, вызываемое необходимостью постоянно общаться с его детьми; сознание того, что ее начинает все сильнее тянуть к Максу; наконец, ее собственная сексуальная неудовлетворенность — все это, наложившись одно на другое, делало жизнь невыносимой. Утром она целый час пролежала в ванне, занимаясь мастурбацией и стараясь успокоиться, но это ей почти не помогло; наоборот, ощущение внутренней пустоты стало лишь еще больше, еще ненасытнее, чем прежде.

Малыш пребывал в сквернейшем настроении, он был напуган тем, что произошло у него с ногой, к тому же сильно страдал с похмелья и чувствовал себя совершенно несчастным при мысли, что предстоит провести еще несколько дней тут, за городом, без медицинской помощи. Энджи еще вчера позвонила доктору Куртису, который спокойно отнесся к тому, что его потревожили в праздник, и сказал ей, что беспокоиться особенно не о чем, что это может быть временное явление и что он посмотрит Малыша, когда они вернутся в Лондон. Малыш попросил Энджи спросить у врача, не может ли он приехать и осмотреть его прямо сейчас, на что доктор Куртис, к огромному облегчению Энджи, ответил, что этого он делать не станет; его ответ, однако, только еще сильнее разозлил Малыша. Когда Энджи уезжала, Малыш громогласно возмущался, за что он только платит этим долбаным докторам; с облегчением закрывая за собой дверь, Энджи услышала, как миссис Викс делала ему замечание и напоминала, что в доме дети и выражаться при них подобным образом недопустимо. «О боже, — подумала Энджи, с тоской вспоминая о том, как они жили в Сент-Джонс-Вуд до появления детей, — и как только люди выдерживают эту семейную жизнь?!»

По дороге в Хартест она гнала машину быстрее, чем следовало бы: скорость всегда приносила ей ощущение сексуального удовлетворения. Было немного туманно, очень скользко, но Энджи на все это было наплевать; на душе у нее было так скверно, что она бы почти обрадовалась, если бы разбилась.

Когда она приехала, Александр был один; он сидел в библиотеке и читал; Макс и Шарлотта уехали вместе к Мортонам, к Джемме и ее родителям. Александр встал, чтобы поздороваться с ней, взял ее руку и чуть нагнулся, чтобы поцеловать. В том состоянии внутреннего перенапряжения, в котором она пребывала, даже эти простые жесты вызвали у Энджи дополнительные физические страдания. Она подумала о том, как удается Александру выдерживать после смерти Вирджинии его вынужденное монашество; а может быть, он ничего и не выдерживает, может быть, у него есть любовница или даже две. Если так, то он умеет скрывать подобные отношения. А может быть, у него не такие уж сильные сексуальные потребности или же с годами они уменьшаются. Тут вдруг до нее дошло, что Александр очень бледен и вид у него потрясенный.

— В чем дело, Александр, что случилось?

— Так… меня очень расстроила Георгина. Она только что уехала с Кендриком. Сказала, что до конца дня. Укатили и даже не попрощались. Должен вам сказать, Энджи, я сильно рассердился. На них обоих.

— А из-за чего? — спросила Энджи. Она была просто поражена и даже забыла о том, что целью ее собственного приезда в Хартест было как раз забрать этих двоих. — Чем она вас расстроила? Вы же с Георгиной такие друзья.

— Да, верно. Впрочем, вам это неинтересно. Да и вас это тоже расстроит, вы ведь специально приехали за ними. — Он попытался улыбнуться.