— Очень по-английски. Конечно можно. Можно, Доусон?

— Разумеется, сэр. — Он появился через пять минут с серебряным подносом, на котором стояли чашка, молоко, сахар, чайник с горячей водой и вазочка, где горой лежали пакетики всевозможных чаев: тут были и китайский, и индийский, и фруктовый, и цветочный — какие только душе угодно. Поставив перед ней поднос, Доусон слегка поклонился и опять исчез.

— Наверное, если бы я попросила «Хорликс», он бы и его принес, — хихикнула Шарлотта.

— Разумеется, принес бы. Для этого он здесь и находится.

— А не для того, чтобы присматривать за несчастными девушками?

— Я тебя вовсе не считаю несчастной, — ответил Джереми, очень серьезно посмотрев на нее. — И потом, нет, не за этим. Если нужно, он умеет очень хорошо закрывать глаза.

— Понятно. — Она задумчиво разглядывала его. — Какой же вы испорченный! И каково, мистер Фостер, ощущать себя человеком, у которого все есть?

— Откуда мне знать? — пожал он плечами. — У меня-то ведь с таким человеком ничего общего. — И принялся долго и пространно разубеждать ее в том, будто бы у него действительно все есть и, следовательно, он и в самом деле счастлив. Разумеется, у него есть все, что можно купить за деньги, согласился он, но этого еще далеко не достаточно.

Шарлотту, которая выросла рядом с большим, однако не принадлежавшим ей богатством, тем не менее заинтриговали его рассказы о личных самолетах, готовых в любой момент умчать его туда, куда он скажет; об острове, который приобрели специально для того, чтобы принимать там гостей, и которым пользовались только два дня в году; о доме на Ямайке, где так пока никто и не жил со дня постройки; о легионах слуг в каждом из домов, о телохранителях, яхтах, вертолетах, о бесконечных приемах, прекрасных женщинах, о вечной погоне за наслаждениями. Он не хвастался, а говорил обо всем этом спокойно, почти с грустью.

— Единственное, чего мне всегда хотелось, — заключил он, — так это любви.

— Но вы ведь уже восемь лет как женаты на Изабелле, — заметила Шарлотта. — Разве это ничего не значит?

— Это значит, что мы отлично устраиваем друг друга, — ответил он. — Я ничего не требую от нее, а она от меня, лишь бы все выглядело благопристойно в глазах общества. Раз в неделю наши секретари координируют наши планы, и в результате возникают всякие обеды, приемы, собрания, совместные выходы и поездки. Но мы два одиноких человека. По крайней мере один из нас уж точно одинок.

— И чего же вы ищете? — спросила Шарлотта с интересом.

— Ну, — ответил он, протянув руку и потрепав ее легонько по щеке, — лично я без устали ищу любовь.

В комнате повисла долгая тишина; голова у Шарлотты очень медленно и приятно кружилась.

— А если бы вы нашли любовь, — проговорила она, — могло бы что-нибудь измениться? Могли бы вы с Изабеллой перестать устраивать друг друга?

— Ну, этого я сказать не могу. — Джереми взял и поцеловал ее руку. — Я ведь еще ни разу не встретил любовь. Бывал иногда к ней близко, даже очень близко, но так и не встретил.

— Если бы речь шла обо мне, — Шарлотта подлила себе чая, чтобы протрезветь, — последовательность должна была бы быть немного иной. Мне бы не улыбалось начать помогать вам в поисках любви, а потом оказаться низведенной до одного из вопросов во время ежедневной встречи секретарей.

Джереми посмотрел на нее, глаза у него стали очень темные и глядели испытующе, почти жестоко.

— Могу тебе обещать, — произнес он, — что если мы действительно найдем любовь, ты и я, то у меня появится желание все изменить, и очень быстро. Действительно очень быстро.

— Не думаю, Джереми, — возразила Шарлотта, смущенная и почти испуганная тем поворотом, который принимал их разговор, вообще всем этим вечером и убеждавшая себя, что, как ни приятно слышать подобные речи, нельзя забывать, что имеешь дело с мастером по части таких разговоров, великолепно знающим, куда и как их направить. — Не думаю, что это может когда-нибудь случиться. — Она поднялась довольно решительно. — Замечательный был вечер. Просто замечательный. Но… — она посмотрела на часы, — пять утра. К семи я должна быть на работе. Не могли бы вы распорядиться, чтобы ваш очень скромный шофер отвез меня домой?

Джереми посмотрел на нее и вздохнул:

— О боже, опять английская школьница. Такая благоразумная.

Шарлотте стало ужасно больно и обидно, у нее было такое ощущение, будто ее ужалили: ярлык благоразумной школьницы постоянно висел на ней, причиняя множество страданий; она вспомнила, как часто Гейб отпускал в ее адрес насмешки и ядовитые колкости на этот счет, да и ее брат тоже. Шарлотта вспыхнула и почувствовала, как слезы подступают у нее к глазам. В голове у нее внезапно прояснилось.

— Извините. — Она отвернулась. — Извините, что я такая английская и такая благоразумная. Я не всегда делаю это нарочно.

— Шарлотта, — Джереми говорил очень мягко, — прости меня. Я не хотел тебя расстраивать. Мне нравится в тебе эта английскость, честное слово, нравится. Мне она кажется очень… милой.

— Правда? — со вздохом спросила Шарлотта. — А большинству нет. Большинство считает ее просто ужасной.

— Ну, что касается меня, то я так не думаю. И хочу поблагодарить тебя за то, что ты меня выслушала. Что была сегодня со мной. У нас получился изумительный… вечер. Ты приедешь ко мне сюда еще раз? Когда-нибудь?

— Н-не знаю… может быть. Я как-то не очень уверена, что это самая удачная мысль.

— А ты очень уверенный в себе человек, да? — Он встал и теперь задумчиво глядел на нее сверху вниз. — Очень уверенный в себе. Я тебе завидую.

— Джереми, — воскликнула Шарлотта, улыбаясь ему в ответ и искренне не поверив его словам, — ну как вы можете говорить такое?! Вы ведь и сами далеко не бедный и застенчивый, вечно краснеющий кавалер. Это у нас в Англии так говорят, — добавила она.

— А вот здесь ты ошибаешься. — В глазах Джереми снова появилось выражение глубокой грусти. — Очень ошибаешься. Я бы что угодно отдал за то, чтобы быть уверенным в себе, чтобы знать, чего я хочу. Ты-то это явно знаешь. Но при таком отце, какой был у меня, очень трудно обрести такую уверенность. Даже когда он умер.

— Вы должны сильно скучать по нему, — сказала вдруг Шарлотта.

— Да, — подтвердил он, — я и скучаю. Очень сильно. Возможно, он и подавлял меня, и многого требовал, но это был самый добрый человек, какого мне приходилось видеть в жизни. Я себя чувствую без него очень уставшим, как будто лишившимся сил. Отношения с отцом всегда очень важны, и они совсем особенные, правда?

Шарлотту внезапно охватила неодолимая грусть — не только из-за того, что Джереми показался ей таким одиноким и столь искренне переживающим смерть отца, но и потому, что ее собственный и несчастный полуотец, которого она так любила, тоже фактически не участвовал сейчас в ее жизни; она подумала и о настоящем своем отце, о всех тех годах, которые они прожили друг без друга, — и глаза у нее при этих мыслях снова наполнились слезами. Джереми подошел, тихо и нежно обнял ее: «Шарлотта, Шарлотта, бедняжка, не плачь, не надо», — и вся накопившаяся в ней печаль, вся ее усталость, возбуждение от странной и непривычной обстановки, в которой она оказалась, и осадок от неприятного разговора с Гейбом накануне вечером, — все это вдруг наложилось одно на другое, слилось, превратилось в нечто необыкновенно мощное и всеподавляющее, и прежде чем она успела хотя бы только начать разбираться, что же это такое, она уже ощутила это нечто, и оно потрясло ее; и Джереми тоже почувствовал и понял это, прижал ее к себе еще сильнее, очень тихо, шепотом повторил ее имя и начал целовать ее, нежно и ласково; и Шарлотта, вдруг испугавшись, вспомнила об осторожности и резко отстранилась. Что бы ни произошло, пусть он обидится и даже рассердится, но она не должна, не может позволить всему этому зайти еще дальше. Это очень опасно, это просто каприз и глупое упрямство с ее стороны, и ей надо как можно быстрее, прямо сейчас уходить отсюда, чтобы не произошло ничего плохого.