— Ну, вообще-то, мы не родные, а двоюродные. По-моему, в таком случае это не считается нарушением закона.
— Никакого закона мы не нарушаем. Ты просто все время думаешь о своих проблемах, о том, что у вас тут творится в семье.
— Ты бы тоже о них думал. — Георгина вздохнула.
— Да, наверное.
Она уже все рассказала ему. Он обнаружил ее в середине дня на террасе с тыльной стороны здания; она сидела там в одиночестве, раздраженная, со следами слез на лице. Макс с самого раннего утра повез Томми в дом на Итон-плейс, Шарлотта отправилась на верховую прогулку с Александром, которого вдруг обуяла жуткая непоседливость, а Малыш и Энджи уехали. В доме было пусто.
— Георгина, — проговорил Кендрик ласково и удивленно, — опять ты плачешь! Неужели же опять что-то стряслось?
И она вскочила со словами:
— Кендрик, ты же не знаешь, ты ведь ничего не знаешь!
Он протянул руки ей навстречу, она взяла его за руку, повела к озеру и там-то, бродя с ним по берегу, все ему и рассказала, и они сами не поняли, как почти сразу же после этого очутились в постели. Они будто свалились туда — с чувством облегчения, испытывая одновременно и страх, и радостное, лихорадочное возбуждение. Внезапная вспышка взаимного сексуального влечения охватила одновременно и Георгину, и Кендрика; эта вспышка родилась из ее обостренного эмоционального состояния, из той доброты и заботы, с какими отнесся к ней и к ее рассказу Кендрик, и из той совершенно необычной ситуации, в которой они все оказались; и все, что случилось потом, — разом настигшее обоих неожиданное ощущение, что они не просто добрые друзья, что все гораздо серьезнее, необычайно сильное, почти отчаянное стремление дать осуществиться охватившему их желанию; а потом радостное и необыкновенно приятное открытие того, сколь удивительно совместимы они в сексуальном отношении, насколько страстны, ненасытны, чутки и чувствительны по отношению друг к другу, насколько наделены воображением и лишены взаимной стеснительности, — все это на какое-то, правда очень короткое, время заставило Георгину позабыть ее страхи и несчастья.
Уже почти стемнело; они слышали, как Александр и Шарлотта вернулись с прогулки; притихли и затаили дыхание, когда Шарлотта постучала в дверь, позвала Георгину, подергала ручку и ушла. Потом Георгина что-то натянула на себя, отыскала Шарлотту, наговорила ей, что у нее страшно болит голова и она хочет как можно дольше поспать, и Шарлотта ответила, что да, конечно, они с Александром могут пока прекрасно побыть вдвоем; и Георгина, чувствуя одновременно и некоторую вину, и страстное желание как можно быстрее снова вернуться к Кендрику и тем радостям, которые он ей доставлял, снова скрылась к себе в комнату и нырнула в постель.
— Надо спускаться, — со вздохом проговорил наконец Кендрик, посмотрев на часы. — Я обещал Мелиссе поиграть с ней после ужина в «монополию». Да и Фредди здесь, а завтра нам всем уже уезжать. Сегодня мы последний вечер вместе, надо постараться провести его получше.
— О боже, — жалобно вздохнула Георгина, — мне так не хочется, чтобы ты уезжал. Что я буду без тебя делать?
— Все будет хорошо. — Кендрик нежно поцеловал ее в плечо. — Все будет очень хорошо. Вернешься в колледж. А на Рождество снова встретимся.
— До Рождества еще целая вечность.
— Ничего подобного. Я скажу дома, что хочу провести Рождество в Англии, с отцом; а ты сможешь ведь сделать так, чтобы нас всех опять пригласили, верно? По-моему, эта мысль всем понравится. Энджи вчера проявляла явное и даже очень сильное неравнодушие к твоему отцу.
— Энджи ко всем его проявляет, нисколько в этом не сомневаюсь, — язвительно заметила Георгина.
— Пожалуй, — мрачно согласился с ней Кендрик. — Мне почему-то не кажется, что отец сможет ее долго удерживать. А ты как думаешь?
— Не знаю. У них ведь все это продолжается уже довольно долго.
— Ну, будем надеяться. Отец заслуживает хоть немного счастья. Лично я не могу осуждать его за то, что он ушел от матери. Она с ним обращалась хуже, чем с кошкой. Без всякой любви и симпатии. Мне просто хотелось бы, чтобы его выбор пал на какую-нибудь… не такую холодную женщину, как Энджи. Хотя она и очень даже сексуальная.
Георгина внимательно посмотрела на него.
— Мне что, начинать ревновать? — с улыбкой спросила она.
— Абсолютно незачем. Я люблю высоких. Кто бы ни был твоим отцом, но росту он должен быть порядочного.
— Джордж… Мне кажется, его должны звать Джордж, — рассеянно произнесла она.
— Да? Почему?
— Ну, Чарльз и Шарлотта, Томми Соамс-Максвелл и Макс. Есть какая-то взаимосвязь. Конечно, это не так уж много для начала поисков.
— А знаешь, ты, может быть, права. — Он крепко обнял ее.
— Но, Кендрик, ты никогда и никому обо всем этом не будешь рассказывать, ладно? Ни Фредди, ни даже твоей матери, никому — хорошо? И пожалуйста, чтобы до Мелиссы ничего не дошло, даже полунамеками, понял? Представляешь, с каким удовольствием она бы стала об этом трепаться! Мне кажется, я не переживу, если все станет известно и превратится в предмет разговоров. Бедный папа, для него-то это и вовсе непереносимо, он никогда не сможет с этим смириться.
— Разумеется, я никому не скажу. Клянусь.
— И твой отец тоже не станет рассказывать, как ты думаешь?
— Не станет, я уверен, — успокоил ее Кендрик. У него уже голова начинала идти кругом: ему казалось, будто он угодил в дурную комедию последних лет Реставрации. — Он никогда этим не занимается. Он не сплетник. И он так сильно любил твою мать. Я просто не могу понять…
— Давай не будем об этом, пожалуйста, — перебила Георгина. — Я даже думать не хочу. Это все так ужасно. А что, если мой отец тоже какой-нибудь подонок вроде этого Томми?
— Не может быть, — ответил Кендрик, нежно целуя ее груди. — Твой отец должен быть очень, очень хорошим человеком. Я знаю.
На следующий день все разъехались. Шарлотта, к огромному удивлению Георгины, согласилась ненадолго задержаться, провести еще пару дней в Лондоне, обсудить с Малышом предстоявшее открытие лондонского отделения банка и дождаться результатов разговора, который должен был состояться у Малыша с Соамс-Максвеллом.
— Я смогу и с Чарльзом повидаться, это было бы очень здорово. Если понадобится, спрошу его совета. Тебе стоило бы с ним познакомиться, Джорджи, он тебе наверняка понравится.
— Ну что ж, может быть, когда-нибудь и познакомлюсь, — с сомнением в голосе отвечала Георгина.
— Надеюсь. Мне бы действительно очень этого хотелось.
В середине дня Георгина отвезла своих двоюродных братьев и сестру в Хитроу; под пристальным взором Мелиссы ей пришлось делать вид, будто она не испытывает к Кендрику ничего, кроме естественной родственной привязанности, а для нее такое притворство было непривычно и странно. Пока Мелисса и Фредди лихорадочно искали, что бы купить в подарок матери, Георгина с Кендриком успели наскоро попрощаться — но и только. Когда все, кого она провожала, двинулись на посадку, Георгина зашла в туалет и там расплакалась — к большому расстройству работавшей там индианки, которая принялась угощать ее шоколадным печеньем и вручила целую коробку «клинекса». После чего настроение у Георгины вдруг сразу заметно улучшилось, и она бодро отправилась назад в Хартест.
Александр поджидал ее, стоя на ступенях парадной лестницы. Он улыбнулся, обнял ее за плечи.
— Ты выглядишь усталой, дорогая. Пошли в дом.
— Да нет, ничего. Ты уже ужинал?
— Нет. Нет еще. Ждал тебя. — Он помолчал немного, как бы не решаясь заговорить. — Макс звонил.
— Да? И что он сказал?
— Только то, что у него все в порядке. И что он сожалеет о… о том, что произошло прошлой ночью. Что он и… Соамс-Максвелл поживут некоторое время в Лондоне. Он спросил, можно ли ему привезти этого человека сюда на уик-энд. Я ответил, что нет.
