— А как быть с Энджи? — спросила Георгина Шарлотту, когда между ними состоялся телефонный разговор. — Приглашать ее? И как быть с бабушкой и дедушкой?

— Они, к счастью, будут в это время на Багамах. Я проверяла. В противном случае пришлось бы что-то придумывать. А Энджи — ну что ж, должна же она когда-нибудь там появиться. Я думаю, надо приглашать. Дети ведь у нее к тому времени должны будут уже родиться, верно? И они с дядей Малышом уже фактически живут вместе! Так что нельзя ее не приглашать. Конечно, в принципе, она может и не приехать. Но я готова держать пари, что она примет приглашение. А поскольку гостей будет много, то их совместное появление ни для кого не окажется неудобным. Лед будет сломан, и совершенно безболезненно.

Кендрик успел пробыть в Хартесте не более суток, когда Георгина, к немалому собственному удивлению, вдруг выложила ему все о своем аборте. Почему-то в тот день она была постоянно готова разреветься, не особенно хорошо себя чувствовала, однако все время старалась, чтобы ни первого, ни второго никто не заметил; они отправились с Кендриком на прогулку, а когда вернулись, он уселся с ней рядом на ступеньках лестницы, обнял ее одной рукой и спросил, в чем дело. Тут-то она ему все и рассказала, испытав при этом — она сама не поняла почему — громаднейшее облегчение.

— Грустно, — только и сказал он.

Георгина взглянула на него и подумала, насколько же он хорош с этими светлыми волосами и голубыми глазами. Если бы он не приходился ей двоюродным братом и если бы она не знала его с тех пор, когда оба они были еще в пеленках, пожалуй, она вполне могла бы сейчас в него влюбиться.

Георгина с Кендриком были в кухне, когда зазвонил телефон. Миссис Тэллоу сняла трубку, ответила, потом передала трубку Кендрику:

— Это вас. Ваш отец.

— О, — произнес Кендрик, заметно побледнев. — Да? Да, папа, здравствуй. Ага. Ага. Ну что ж, это прекрасно. — Он явно делал над собой усилие, пытаясь заставить свой голос звучать радостно и оживленно. — Поздравляю. Нет, это здорово. Да, но я не знаю… мне надо будет спросить у Георгины. Да, конечно. Да, все в порядке. Еще раз поздравляю.

Он положил трубку и посмотрел на Георгину с каким-то странным выражением во взгляде:

— Это папа. Он звонил сказать, что… что у Энджи родилась двойня. Оба мальчики. Я даже не знал, что ему ответить.

— Ну, ты не так уж плохо выкрутился, — состорожничала Георгина.

— Он хочет, чтобы я приехал в Лондон взглянуть на них, — продолжал Кендрик. — И познакомиться поближе с Энджи. И взял с собой Мелиссу. По-моему, он думает, что я чуть ли не обязан это сделать. А мне, честное слово, совсем не хочется. А ты что думаешь?

— Что она думает о чем? — спросила, входя на кухню, Мелисса.

Они с Максом только что вернулись с верховой прогулки, и Мелисса была еще вся раскрасневшаяся и перевозбужденная. Макс стоял у нее за спиной, обнимая ее одной рукой за плечи.

— А… неважно! — ответил Кендрик.

— Кендрик, не веди себя со мной так, словно ты один из этих взрослых. В чем там дело?

— Папа звонил. У Энджи двойняшки.

— Правда? Как здорово! И как их назвали?

— Понятия не имею, — раздраженно отрезал Кендрик.

— Ну, так надо было спросить. Они тебе все-таки наполовину братья.

— Да, наверное. Так вот, он хочет, чтобы мы приехали в Лондон и познакомились с Энджи и малышами. Я ничего определенного ему не ответил.

— Ну Кендрик, почему? Мне смерть как хочется увидеть Энджи. И малышей.

— Зачем, Мелисса?

— Н-ну… просто из любопытства. И потом, она ведь все-таки будет для нас мачехой. Мне хочется самой увидеть, насколько она порочна.

— На мой взгляд, весьма порочна, — вмешался Макс. — Но все-таки она лучше любого из вас.

— А ты разве ее знаешь? — удивилась Георгина.

— Угу. Познакомился несколько месяцев назад.

— Мог бы и рассказать.

— Не видел смысла.

— Господи, Макс! Ну и как она выглядит?

— Я же тебе сказал. Явно очень порочная, очень хорошенькая. И очень сексуальная.

— Извините меня, — проговорил Кендрик и довольно поспешно вышел из комнаты.

— Какой же ты бесчувственный, Макс, — упрекнула Георгина. — Ты только подумай, что он должен испытывать по отношению к Энджи. Отец бросил ради нее его мать, все это жутко расстраивает его.

— И меня тоже, — заявила Мелисса.

— Тебя ничего расстроить не может, — произнес Макс, похлопывая ее по миниатюрной заднице. — Ты у нас толстокожая.

— Ничего подобного. Но так или иначе, а я хочу с ней познакомиться. И взглянуть на малышей. Что ты думаешь?

— Я думаю, что нам надо поехать всем вместе, — ответил Макс. — Так тебе будет намного легче.

Георгина потрясенно уставилась на него. Максу было совершенно несвойственно проявлять хоть малейшую заботу о чьих бы то ни было чувствах.

Георгине Энджи не понравилась сразу же. Она сидела на больничной кровати, вся окруженная цветами — повсюду в палате стояли вазы, корзины, — и выглядела так, будто не только что родила, а скорее, собралась на коктейль. Волосы были уложены явно профессионально, причем совсем недавно, если не только что, лицо тщательно накрашено. Ночная рубашка из белого атласа, в стиле тридцатых годов, сильно открывала ее очень крупные и очень загорелые груди; а рядом с кроватью стояли вовсе не колыбельки с малышами, а ведерко со льдом, в котором лежала бутылка шампанского. Она улыбнулась, когда все они вошли в палату, но ничего не сказала. Малыш, сидевший на кровати, встал им навстречу, энергично потряс руки Кендрику и Максу, а потом обнял Мелиссу и Георгину.

— Страшно рад всех вас видеть. Ну вот, у нас в семье событие. — («Если он и понимает, сколько иронии скрыто в его словах, — подумала Георгина, — то явно ничем не обнаруживает этого».) — У тебя теперь два новых брата, Мелисса. И у тебя, Кендрик, тоже. Но прежде чем вы увидите ребят… — он говорил так, словно эти ребята были игроками бейсбольной команды, готовыми вот-вот выпрыгнуть на поле, — я хочу, чтобы вы познакомились с Энджи. С Максом ты ведь уже знакома, дорогая, правда?

— О да, — ответила Энджи. — Привет, Макс. Рада видеть тебя снова.

— Поздравляю, тетя Анджела, — очень серьезно проговорил Макс, наклоняясь, чтобы поцеловать ее, и вручая ей большущий букет цветов, который все они купили в складчину. Георгине не видно было в этот момент его лица, но в голосе его послышались какие-то непривычные ей нотки: что-то очень взрослое и свидетельствующее о немалом уже жизненном опыте.

— А это Кендрик, — продолжал Малыш, улыбаясь гордо и снисходительно, — а вот это Мелисса. А вот это Георгина, Энджи, вторая дочка Вирджинии. Не знаю, приходилось тебе ее раньше видеть или нет.

— Да, приходилось. — Энджи улыбнулась Георгине. Голос у нее был очень приятный, глубокий, с легкой хрипотцой и с каким-то мягким акцентом, определить происхождение которого было невозможно. — Здравствуй, Георгина. Но она-то меня, конечно, не помнит. Ей тогда было, наверное, что-нибудь около полутора лет. Очень рада снова тебя увидеть. И какие чудные цветы! Спасибо вам всем большое.

По сравнению с великолепием некоторых других подношений их букет был на самом-то деле довольно скромным; Георгина почувствовала, что к ним отнеслись снисходительно и чуть-чуть свысока; она неуверенно улыбнулась Энджи в ответ. Энджи перевела свою ослепительную улыбку на Кендрика.

— Значит, вы и есть тот самый старший брат. Привет, Кендрик. Мелисса, здравствуй, очень рада с тобой познакомиться. Не думала, что ты уже такая большая.

Лучше польстить Мелиссе она бы не смогла при всем своем желании: та от этих слов расплылась в радостной улыбке и с восторгом уставилась на Энджи.

— Ну, знаете, мне ведь все-таки уже четырнадцать. А как нам вас звать? Тетя Анджела или как?

— Ну уж нет! — рассмеялась Энджи. — Мне совершенно не хочется быть тетей в такой приятной и взрослой компании. Нет, вы должны звать меня просто Энджи. Правда, дорогой?