— Не нужно ли кого-нибудь согреть? — спросил Солнечный Луч.

— Нет, нет! — закричали ребята. — Нам и так жарко!

— Только, пожалуйста, лёд не растопи! На коньках кататься так весело!

— Ну, если вам и без меня хорошо, я побегу дальше, — сказал Солнечный Луч.

Около поникшей печальной берёзы он снова остановился.

— О чём ты горюешь? — спросил Солнечный Луч. — Может быть, я могу утешить тебя?

— Нет, — ответила берёза, — меня не надо утешать. Ведь я знаю, что, когда придёт весна, я снова зазеленею и стану ещё лучше, ещё красивее прежнего.

И Солнечный Луч опять побежал дальше.

Вот он заглянул в окно маленького домика и увидел девочку, которая стояла около цветочного горшка и горько плакала.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе? — спросил Солнечный Луч.

— Да, да, как раз ты мне и нужен! — обрадовалась девочка. — Я посадила весной миртовый отросточек. Всё время он так хорошо рос в горшке, а вот теперь совсем завял!

— Ну, этому горю легко помочь, — сказал Солнечный Луч.

И он засветил так приветливо и тепло, что миртовый росток сразу ожил, а у девочки высохли на глазах слёзы.

— До свидания! Весной я вернусь опять! — сказал на прощание Солнечный Луч и побежал дальше.

Ему пора было уже возвращаться домой. Но всё-таки он не утерпел и заглянул ещё в одно окошко.

На этот раз он попал в большую комнату, где всё было перевёрнуто вверх дном: ящики из комода выдвинуты, все вещи разбросаны. По комнате суетилась старушка и в десятый раз перекладывала всё с места на место. Старушка искала связку ключей. Только что они лежали вот здесь, на столе, а теперь точно сквозь землю провалились.

— Вот они! — весело воскликнул Солнечный Луч и уткнулся в связку ключей, словно показывая на них пальцем.

— Ах, да вот же они! — обрадовалась старушка. — Хорошо, когда солнечный луч проглянет. Всё тогда идёт на лад!

А Солнечный Луч уже исчез в окне. Он вдоволь набегался в этот день, и теперь ему надо было спешить. Тяжёлые, чёрные тучи уже затянули всё небо, и только в одном месте оставалась щёлочка, через которую Солнечный Луч мог проскользнуть. Хорошо, что он был такой быстрый, — в один миг он очутился за четырнадцать миллионов миль, у самого солнца.

Он вернулся как раз вовремя.

Тучи плотно сошлись, и тёмная завеса опустилась над землёй.

Но Солнечный Луч не унывал — он знал, что это не навсегда. Поэтому он уселся на самый край солнца и ждал только удобного случая, чтобы снова соскользнуть вниз.

И каждый раз, когда он вспоминал своё путешествие на землю в пасмурный ноябрьский день, он начинал сиять так, как будто уже наступило лето. И в этом нет ничего удивительного: если тебе удалось хоть немного утешить или развеселить кого-нибудь, ты можешь считать, что сделал хорошее дело.

Братья Гримм

Якоб (1785–1863), Вильгельм (1786–1859)

Три брата

ного лет тому назад жил на свете отец с тремя сыновьями.

Выросли сыновья молодцами, один другого лучше.

Вот и говорит им отец:

— Ступайте, дети, по белу свету странствовать, людей посмотрите и какому-нибудь делу научитесь. Тому из вас, кто самым лучшим мастером вернётся, я свой дом оставлю.

Пошли братья странствовать. Три года бродили они по чужим краям, а через три года вернулись все в один день домой к отцу.

— Здравствуй, отец, — говорят они.

— Здравствуйте, дети, — отвечает отец. — Ну что, научились чему-нибудь?

— Да, — говорят, — научились.

— Чему же вы, дети, научились?

— Я, — говорит младший сын, — брить научился.

— Я, — говорит средний сын, — ковать научился.

— А я, — сказал старший сын, — фехтовать научился.

— Ну и хорошо, — говорит отец. — Хотел бы я посмотреть, ловко ли вы умеете брить, ковать и фехтовать.

А в это время по полю бежал заяц.

— Эх! — закричал младший сын, который брить научился. — Тебя-то мне и надо!

Схватил он тазик и мыло, взбил кисточкой пену, а потом догнал зайца, на бегу намылил ему мордочку и выбрил обе щеки.

Да как чисто выбрил! Ни разу не порезал и ни одного волоска не оставил.

— Хорошая работа, — сказал отец. — Ловко бреешь!

И только он это проговорил, как на дороге показалась карета.

— А ну-ка, — говорит средний сын, который ковать научился, — посмотрите, отец, и на моё уменье!

Побежал средний сын за каретой, догнал её, оторвал у лошади на всём скаку все четыре подковы и тут же на всём скаку подковал её сызнова.

— Отличная работа! — сказал отец. — Не хуже, чем у твоего брата.

Тут заговорил старший сын:

— Позволь, отец, и мне показать своё уменье!

— Что ж, — говорит отец, — покажи.

А как раз в это время пошёл дождь.

Взял старший сын свою шпагу да как начал вертеть её у себя над головой! Так быстро вертит, что ни одна капля на него не попадает. Дождь льёт всё сильнее и сильнее. Хлещет как из ведра, а старший сын только вертит шпагой и стоит сухой, будто под крышей. Все капли дождевые шпагой отбивает! Увидел это отец, удивился и сказал детям:

— Все вы искусные мастера — не знаю я, кому из вас дом оставить. Живите все вместе.

Согласились с ним сыновья да так с тех пор вместе и живут.

Гном-Тихогром

ил на свете мельник. Был он стар и беден, и ничего-то у него не было хорошего, кроме дочки. Зато дочка и вправду была хороша — красивая, весёлая, работящая. Старик нахвалиться ею не мог. Вот раз довелось мельнику разговаривать с самим королём. Ну, каждому человеку приятно своими детьми похвастаться. Он возьми да и скажи:

— Есть у меня дочка. Уж такая умница, такая разумница — из соломы золотую пряжу прядёт!

Король очень удивился.

— Неужели, — говорит, — из соломы? Это мне нравится. Если твоя дочь и в самом деле такая мастерица, приведи её завтра ко мне во дворец. Надо испытать её искусство.

Мельник очень обрадовался. А на самом-то деле рано было радоваться. Он, видите ли, попросту хотел сказать, что дочка у него славная рукодельница и может даже из плохого волокна напрясть хорошей пряжи, а из плохой пряжи — наткать хорошего полотна. Только и всего.

А король подумал, что она и вправду умеет прясть из простой соломы золотую пряжу.

В том-то и беда, что короли не всегда понимают, о чём толкуют простые люди. А простые люди не всегда знают, что думают короли.

Но как бы там ни было, а мельник очень обрадовался такому почётному приглашению и велел дочке собираться назавтра в гости к королю.

Она принарядилась, как могла, — надела своё праздничное платье, цветную ленточку на шею, колечко на палец — и, весёлая, отправилась во дворец, раздумывая по дороге о том, что ей велят делать — ткать, шить, вязать или всего-навсего чистить кастрюли и мыть лестницы?..

«Ну пусть что хотят, то и приказывают, — говорила она себе. — Уж я-то не ударю лицом в грязь».

Каково же было её удивление, когда сам король встретил её на пороге, отвёл в комнату, битком набитую соломой, велел принести ей прялку и сказал:

— Ну вот что, девушка! Твой отец рассказал мне, какая ты искусница. Принимайся-ка за работу. Если ты к завтрашнему дню перепрядёшь мне всю эту солому в золото, я тебя по-королевски награжу. А нет — на себя пеняй. Ни тебе, ни твоему отцу несдобровать — вам обоим палач отрубит головы на городской площади. — И с этими словами король вышел, запер дверь на ключ и вернулся к своим делам.

Ах, как испугалась мельникова дочка! Она была мастерица на все руки: умела печь пироги, варить пиво, начинять колбасы; она вышивала золотом по бархату и цветным шёлком по кисее; плела кружева лёгкие, как паутина; умела ткать самое тонкое полотно и вязать из шерсти узорные чулки, колпаки и одеяла, — но прясть из соломы золото она не умела. Да и никто не умеет.