— Вы любите клубничное варенье? — вдруг спросил он.

Вопрос показался мне исключительно нелепым и неожиданным. Я в растерянности кивнул и непонимающе уставился на полицейского. Его улыбка стала еще шире.

— Ну вот, если бы ящичек был здесь, — терпеливо начал пояснять полицейский, — у вас было бы к чаю ведро клубничного варенья, а если бы этого оказалось мало, то вы могли бы иметь полную ванну клубничного варенья, в нем можно было бы лежать во весь рост, ну а если бы и этого количества оказалось бы недостаточно, то вы могли бы иметь пару гектаров земли, покрытых клубничным вареньем, вроде как кусок хлеба, намазанный толстым слоем варенья, и слой этот на земле был бы толщиной в два человеческих роста. Что вы на это скажете?

— Даже и не знаю, что сказать, — пробормотал я, — Я... я просто не понимаю, что вы такое говорите.

— Ну хорошо, скажем иначе, — сказал он добродушно, ничуть на меня не рассердившись за мою непонятливость. — Вы могли бы иметь целый дом, наполненный клубничным вареньем. От подвала до чердака, в каждой комнате, да так плотно и так много варенья, что и двери нельзя было бы открыть.

Я в полном замешательстве помотал головой. Меня опять все сильнее охватывало беспокойство.

— Мне столько варенья не нужно, — промямлил я, чувствуя себя идиотом.

Полицейский тяжело вздохнул, словно отчаявшись донести до меня такой простой, с его точки зрения, смысл сказанного, и выражение его лица несколько посерьезнело.

— Ладно, ответьте мне только еще на один вопрос, и больше ни о чем я вас спрашивать не буду, — торжественно объявил он. — Когда вы тогда отправились в лес с Отвагсоном и МакПатрульскиным, а потом спустились туда, вниз, какое у вас сложилось мнение о том, что вы там увидели? Меня интересует ваше личное мнение. Не показалось ли вам, что там дела обстоят не совсем так, как это бывает обычно?

Когда полицейский упомянул об Отвагсоне и МакПатрульскине, я слегка вздрогнул: я решил, что опять оказался в серьезной опасности. Надо вести себя исключительно осторожно. Я не мог понять, откуда этот полицейский знает, что происходило со мной все то время, пока я находился в руках Отвагсона и МакПатрульскина, но на всякий случай я сказал, что тот подземный рай вверг меня в полное замешательство своей непонятностью и что в нем все, даже самое малое, было таинственным и чудесным. Вспоминая о том, что со мной там происходило, я не мог избавиться от мысли, что скорее всего это мне все просто приснилось. Полицейскому, как мне показалось, понравилось мое восхищение чудесами подземелья. Он молча улыбался, но скорее каким-то своим мыслям, а не мне.

— Как и все остальное, во что трудно поверить и что трудно понять, — начал наконец говорить полицейский, — это все очень просто, и соседский мальчик мог бы во всем этом разобраться и безо всякой подготовки. Жаль, что, находясь там, под землей, вы не подумали о клубничном варенье, потому что если бы вы вспомнили о нем, то могли бы заполучить себе бочку варенья, совершенно бесплатно, и причем особо-сверхотличного качества, я бы сказал, такого варенья, для которого используется лишь чистейший фруктовый сок и никаких консервантов.

— Знаете, все, что я там видел, совсем не выглядело простым.

— Вы, наверное, подумали, что там какие-то чудеса творятся, чуть ли не волшебство, фокусы-покусы исключительной изобретательности и ловкости, так?

— Да, именно так я и думал.

— Но все это можно объяснить, все это на самом деле проще простого, а когда я вам расскажу, как это все делается, вы поразитесь, до чего это все, оказывается, просто.

Несмотря на то что я не избавился от тягостного чувства грозящей мне серьезной опасности, последние слова полицейского разожгли во мне острое любопытство. Мне пришла в голову мысль, что весь этот нынешний разговор о странном подземном мире с дверками, как у печей, с проводами и металлическими стенами и полами, подтверждал, что дивное подземелье, очевидно, все-таки существовало, а раз так, значит я действительно там побывал и мои воспоминания о нем не являлись воспоминаниями об увиденном сне — если, конечно, не считать, что я постоянно пребываю во власти страшного кошмара. Предложение объяснить все те чудеса одним простым объяснением было очень притягательным и соблазнительным. Такое объяснение стало бы прекрасным вознаграждением за все то мучительное беспокойство, которое я испытывал в присутствии этого полицейского. И чем раньше закончится наша беседа, тем скорее я смогу предпринять попытку к бегству.

— Ну и как же все это делается, разрешите полюбопытствовать? — спросил я церемонно.

Сержант снова расплылся в улыбке. Его, очевидно, весьма позабавило мое удивленное выражение. От этой улыбки я почувствовал себя ребенком, который спрашивает о чем-то невероятно простом и всем понятном.

— Ящичек.

— Какой ящичек? Мой ящичек, тот, который я ищу?

— Конечно. Тот ящичек все и устроил. От него все и идет. Даже Отвагсон с МакПатрульскиным ни о чем не догадываются. Над ними можно только посмеяться. А на первый взгляд в них больше сообразительности.

— Так что, вы нашли ящичек? — спросил я срывающимся голосом.

— Эта вещь была обнаружена и мною взята в полное и временное обладание в соответствии с параграфом тринадцатым раздела шестнадцатого постановления от октября шестнадцатого семьсот восемьдесят седьмого года. Я долго ждал, когда же вы наконец объявитесь и востребуете этот сундучок. В результате проведенных официальных и моих собственных приватных расследований обнаружилось, что вы являетесь именно тем лицом, которое находится в состоянии утери вышеозначенного предмета, но вследствие вашей задержки с прибытием для востребования этого ящичка, я отослал его вам на дом экспресс-велосипедом, и вы обнаружите его у себя дома, когда туда направитесь и туда прибудете. Считайте, что вам невероятно повезло — во всем мире нет ничего более ценного, чем этот сундучок, он действует как волшебный талисман, а так можно было бы подумать, что там есть заводной механизм, который все и приводит в действие. Я взвесил его и определил, что в нем находится более четырех аптекарских унций, а каждая аптекарская унция — это тридцать одна и одна десятая грамма, вполне достаточно, чтобы вам стать человеком с приличным достатком и иметь все, чего только ни пожелаете.

— Унций чего?

— Омния. Вы что, не знаете, что находится в вашем ящичке?

— Нет, знаю конечно, — сказал я, заикаясь, — но я просто вот, знаете ли, не предполагал, что там аж четыре унции.

— Точнее: четыре и две десятых унции. Взвешивалось на весах у нас на почте. А теперь могу вам рассказать, как я развлекался, потешаясь над Отвагсоном и МакПатрульскиным. Думаешь об этом, и сразу смех разбирает. Всякий раз, как подстрою так, что показания идут вверх, к опасной точке, они прибегают и вкалывают как ломовые лошади.

Полицейский тихо хихикнул от мысли, что его напарникам приходится вовсю напрягаться и тяжко трудиться, исправляя его шалости, а потом взглянул на меня, чтобы проверить, какое впечатление произвело на меня это бесхитростное откровение. Чувствуя легкое головокружение, я опустил свою заднюю часть в нишу и, усевшись, сумел, хотя и с большим трудом, изобразить на своем лице некое подобие улыбки, надеясь, что это отведет от меня подозрение в неосведомленности о содержимом ящичка. Стоило поверить в то, что сказал этот полицейский, как в голове тут же возникла такая картинка: вот он сидит в этой узкой комнате, корпеет над четырьмя унциями загадочного вещества, спокойно перекраивает естественный порядок вещей, установившийся в мире, изобретает и создает невиданные устройства и всякие штучки, предназначенные для введения двух других полицейских в заблуждение, вмешивается в естественное течение времени только для того, чтобы двое других полицейских считали, что время для них чудодейственным образом останавливается, делает веши, которые смущают, ужасают и заколдовывают всю округу.

Я был поражен и напуган признанием полицейского, которое он совершил так легко и беззаботно. В магическое действие вещества в сундучке трудно было поверить до конца, но с другой стороны — как еще можно было объяснить все то пугающе необычное, что происходило со мной и наполняло меня вселяющими ужас воспоминаниями? Я снова оказался во власти страха, который вызывал у меня этот полицейский, но одновременно дикое волнение охватило меня от мысли о том, что заветный сундучок преспокойно стоит на столе моей кухни. А как, интересно, поведет себя Дивни? Рассвирепеет, обнаружив в ящичке этот ужасный омний вместо денег? Решит, что это просто кусок грязи, и выкинет его на помойку? Голова моя наполнилась неясными мыслями, словно внутри шевелились неопределенные страхи и вспыхивали радужные надежды, фейерверком врывались мечты, невыразимые словами, все во мне бурлило опьяняющими предвкушениями творчества, жизненных изменений, уничтожений, божественного вмешательства. Вот приеду домой, сяду за стол, поставлю сундучок перед собой, открою — с помощью этого омния я смогу сделать все, что мне заблагорассудится, смогу увидеть и узнать все, что мне захочется, моим возможностям не будет предела, единственным ограничением будет мое собственное воображение... Никаких ограничений! Ведь я смогу использовать омний для безграничного увеличения силы своего воображения! Я смогу разрушить, или изменить, или улучшить вселенную! Повелением своей воли! Я смогу избавиться от Джоан Дивни, но не насильственным образом, а дав ему, скажем, десять миллионов фунтов, чтобы он уехал куда-нибудь. Я смогу делать невероятные комментарии к де Селби, буду писать такое, что ничего подобного никто еще никогда не писал, смогу опубликовать все, что написал и напишу, в прекрасно, с неслыханной роскошью, изданных томах, в коже, с золотым тиснением, на великолепной, столетиями не портящейся бумаге — такие тома проживут века! А на ферме моей будут расти фрукты и все прочее, дающее невиданные урожаи, земля на моей ферме сделается неслыханно плодородной, так как в нее будет внесено невероятное количество искусственных удобрений небывалой эффективности. Вместо моей деревяшки на остатках левой ноги вырастет настоящая нога из плоти, костей и крови, но будет она тверже стали. Я исправлю климат, так что погода будет всегда мирной и солнечной, а ласковый дождь будет благодатно проливаться лишь ночью, освежая мир и принося поутру услаждение взору новой зеленью. Я подарю каждому трудяге в мире золотой велосипед, сделанный из чистого и неизнашиваюшегося золота, а седло на каждой машине будет сделано из чего-то такого, что еще не изобретено и не создано, но что будет мягче самой мягкой мягкости, и я устрою так, что теплый ветерок будет ласково подталкивать каждого ездока в спину всякий раз, как он отправится куда-нибудь на своем велосипеде, причем я сделаю так, что ветерок этот будет дуть в спину каждому, даже тем, кто будет ехать навстречу друг другу, по одной и той же дороге. Каждому свой особый, личный ветерок, дующий в любых направлениях. Моя свиноматка будет давать опорос два раза в день, и тут же кто-то будет приезжать, чтобы забрать поросят, предлагая по десять тысяч фунтов за каждого, но еще кто-то другой будет предлагать по двадцать тысяч. Бочки и бутылки в моем пивном баре будут всегда оставаться полными, сколько бы из них ни черпали. Я оживлю самого де Селби, и перенесу его по воздуху к себе в дом, и буду по вечерам вести с ним умные беседы, и он будет разъяснять мне наихитрейшие философские и прочие научные тонкости. А каждый вторник я буду становиться невидимым и...