Улица, как всегда в этот час, опустела. Он подошел к зданию конторы «Торговые суда О'Нила», сжимая в руках холщовый мешок, как вдруг из таверны напротив вышли трое подвыпивших матросов.

Он прижался к стене, укрывшись в тени. Моряки громко хохотали, похлопывая друг друга по спине и плечам и обмениваясь отрывочными фразами о каких-то женщинах с именами «Косоглазая Джейн» и «Полоумная Мэри».

– Скорее! – прошипел он, как будто это могло их поторопить. Впрочем, вскоре они двинулись нетвердой походкой вдоль по улице, и голоса их стихли.

Наконец-то улица свободна.

После, размышляя над тем, что совершил, он вспомнил, как быстро занялись старые деревянные ступеньки, когда он поджег фитиль. И рванул с места со всех ног.

...Звон пожарных колокольчиков перебудил весь дом.

Селия, полусонная, накрыла голову подушкой. Почему пожарные фургоны всегда поднимают такой шум? Ну вот, прогрохотали мимо – крики пожарных слились с цокотом подков лошадей.

И она снова погрузилась в сон...

На следующее утро еще до завтрака Селия первым делом поднялась наверх, в дядюшкин кабинет.

Конечно, все это ей привиделось во сне, но проверить все-таки надо – а вдруг правда?

В комнате было холодно, и она потерла руки и поплотнее закуталась в шаль.

Красный атлас в кожаном переплете. Где он? Несколько месяцев назад, когда они с тетей разбирали дядины бумаги, он ей попадался. Да, она положила его на полку плашмя, потому что он оказался слишком большим и не мог встать в ряд с другими книгами.

Ага, вот он. Лежит там же, где она его оставила. Волнуясь, Селия открыла потертый тяжелый атлас и чихнула от пыли.

Внутри ничего не было. Она улыбнулась. Что ж, значит, это всего лишь сон. Но очень похожий на явь. Слова дяди Джеймса, его голос – все это она слышала отчетливо, словно и не спала.

Селия хотела было закрыть атлас и положить его на полку, но в последний момент передумала и раскрыла его на середине.

Посередине в толще страниц было вырезано отверстие, в котором лежал ключ.

Девушка оторопело захлопала ресницами. Должно быть, она видела ключ, но забыла. Да, это вполне возможно.

Ключ как ключ – черный, с виньеткой в виде листика клевера.

Селия перевела взгляд на сиденье у подоконника. А что, если попробовать?

Подушки снялись легко, но потом пришлось порядком потрудиться, чтобы снять деревянное основание, которое сидело плотно и не имело никаких зацепок. В конце концов подалось и оно.

Чешуйки белой краски посыпались из-под ее пальцев. Она боялась заглянуть внутрь – вдруг там ничего нет? Ей стало страшно.

Мысленно прочитав молитву, Селия приподняла доску. Под ней в углублении, о существовании которого она и не подозревала, считая основание цельным куском дерева, лежала шкатулка.

Ничего особенного. Вроде тех коробочек, в которых хранят все самое ценное на случай пожара. Она была сделана из металла, с крышкой в виде купола, но без орнамента и резьбы. Шкатулка, конечно же, была закрыта на замок.

Селия взяла ключ, и он с легкостью вошел в замочную скважину. Щелчок – и шкатулка открылась.

В ней оказались какие-то бумаги, плотно уложенные в пачки. Взяв шкатулку, она уселась в кресло за столом и положила ее к себе на колени.

Самый верхний лист бумаги был исписан знакомым почерком дяди Джеймса.

«Дорогая моя!

Коль скоро ты читаешь это письмо, я уже покинул этот грешный мир. Не горюй обо мне – я прожил долгую и счастливую жизнь. И самое дорогое мое воспоминание – ты, моя любимая племянница.

Но довольно сентиментальных излияний. Здесь лежит то, что твои родители сохранили для тебя на случай своей кончины. Естественно, я открыл эту шкатулку только после того, как до нас дошли вести об их трагической гибели. Но ты должна знать, что они очень любили тебя и продолжали заботиться о тебе и после смерти. Ты можешь спросить меня, почему я никогда раньше тебе об этом не рассказывал и не показывал твое законное наследство и, если хочешь, приданое. На это имелись три причины. Во-первых, твоя тетушка, моя ненаглядная Пруденс. Хотя я люблю ее всем сердцем, я не слепой и прекрасно вижу ее недостатки, главный из которых – тщеславие. Она бы наверняка посчитала твое наследство своей собственностью, поскольку мои доходы ее не устраивали. Поэтому я и скрыл эти деньги от нее, от тебя и от всех остальных.

Вторая причина для тебя теперь, к сожалению, очевидна. Я по уши в долгах. Я надеюсь поправить положение, прежде чем перейду в мир иной, но может случиться так, что мне это не удастся. Это твое наследство, Селия, а не мое. И я прошу тебя не использовать его на выплату моих долгов. Поскольку я теперь в могиле, ты должна слушаться меня, мисси. Это моя последняя просьба, так будь добра, исполни ее!

Третья причина представляется мне гораздо менее очевидной, но не менее важной. У меня сложилось впечатление, что ты не собираешься в скором времени замуж, если собираешься вообще. Я с пониманием отношусь к твоему решению. Твое приданое (во всяком случае, то, что осталось бы от него, если бы о нем прознала наша обожаемая Пруденс) сделало бы невозможным твое одиночество (мне не нравится выражение «старая дева»). Джентльмены с намерениями честными и не очень толпились бы у твоих дверей денно и нощно, и мысль об этом способна отравить мне существование даже на том свете.

И последнее. Я не осуждаю тебя за то, что ты не торопишься замуж. Но союз с достойным человеком, дорогая моя, способен подарить нам рай на земле. Если ты встретишь свою любовь, Селия, береги ее – это слишком ценный дар, чтобы им можно было пренебречь. Не упусти свою любовь, моя Селия.

Я слышу, тетушка зовет всех пить чай, а Патрик пошел на свое тайное собрание. Бедняга не знает, что я в курсе всех его проделок. Я настороже! Спокойной ночи, моя мисси. Ты заслужила счастье, и я надеюсь – и твои родители надеются, – что ты найдешь его и будешь беречь как зеницу ока».

Селия долго сидела неподвижно, глядя на письмо. Взгляд се выхватывал отдельные слова: «Наследство. Приданое».

Она положила письмо на стол. Под письмом дяди оказалось другое, написанное незнакомой рукой.

«Дорогая наша Селия!

Мне жаль, что так вышло, ибо если ты читаешь это письмо, значит, мы с твоей мамой погибли. Прошу тебя, милое наше дитя, не сердись на нас за наше безрассудное путешествие. Нам очень хотелось вернуться к тебе, и если нам что-то помешало, в этом нет ничьей вины. На все воля Божья, и спорить с ней бесполезно. Ты вырастешь и станешь красавицей, Селия. Мы с мамой смотрим на тебя и гордимся тобой. Настанет день, и все мы воссоединимся в лучшем мире. А до тех пор пусть жизнь твоя будет долгой, радостной и счастливой, ибо ты всегда дарила нам свою любовь».

Она никогда раньше не видела почерк отца.

И снова она разглядывала письмо, каждую буковку. Это написал отец.

К ее горлу подступил комок. Все эти годы Селия втайне считала, что родители не вернулись, потому что не хотели вернуться.

Но сейчас, прочитав эту записку, она поняла, что все они любили ее – и мама, и папа, и дядя Джеймс. Ее детство вовсе не было лишено любви – напротив, она буквально купалась во всеобщем обожании. Родители любили ее, дядя Джеймс в ней души не чаял. Ну и тетя Пруденс тоже ее любила – по-своему, конечно.

Селия невольно улыбнулась. Тетя Пруденс всегда останется тетей Пруденс, взбалмошной и слегка тщеславной.

Она вынула из шкатулки остальные бумаги, уже ничего особенного не ожидая. Теперь ей все равно – после того как она прочла эти письма и обрела веру в любовь своих близких, деньги не имеют значения.

Ну, почти не имеют.

Под бумагами и рисунками, которые она сделала еще ребенком вместе с матерью (и она помнила каждый из этих рисунков), обнаружилась маленькая коробочка, обтянутая атласом. Она открыла ее, нажав маленькую золотую пуговку, и крышка откинулась. И Селия ахнула.

Мамины бриллиантовые серьги! Да, она прекрасно помнит, как они сверкали, когда мама их надевала. Какое изящное исполнение: сверху большой бриллиант, а под ним – чуть поменьше. Но ведь все считали, что они остались в чемоданах, которые пропали после их гибели.