— Превосходно, Киллик, просто превосходно, — сказал Джек. — Отложи все это в сторону. Аккуратнее с живностью, не повреди ее.

«Подумать только: капитан флота Его Величества может переживать из-за попорченного свиного рыла», — подумал он, делая вид, что разглядывает адмиральские дары: куропатка, фазан, вальдшнеп, бекасы, утка, свиязь, чирки, зайцы. — Ты привез оставшееся вино, Киллик?

— Бутылки разбились, сэр, уцелело только полдюжины бургундского.

Джек Обри многозначительно посмотрел на стюарда, вздохнул, но ничего не сказал. Шести бутылок будет вполне достаточно, если прибавить к ним то, что осталось от прежних запасов.

— Мистер Паркер, мистер Макдональд, надеюсь, вы доставите мне удовольствие и отобедаете завтра у меня в каюте? Я жду гостя.

Оба с улыбкой поклонились и сказали, что будут очень рады. Они действительно были довольны словами капитана, поскольку Джек отклонил последнее приглашение кают-компании к обеду, что оставило у офицеров неприятный осадок, — не лучшее начало совместной службы.

Стивен, по существу, сказал то же самое, когда понял, о чем идет речь:

— Да, да, конечно, премного обязан. Я сначала не сообразил, о чем идет речь.

— Понять проще простого, — отвечал Джек Обри. — Я спросил: «Вы пообедаете со мной завтра?» Приедет Каннинг, и я также пригласил Паркера, Макдональда и Пуллингса.

«Я обеспокоен реальными, может быть, вульгарными проблемами, — размышлял Стивен, — что будет с сердцем матушки Уильямс, когда она обнаружит пустыми сыроварню, птичник, свиной хлев и кладовую? Не разорвется ли оно? Не перестанет ли биться? Или совершенно иссохнет? Как подействует это на ее сосудистую систему? Как-то ответит Софи? Попытается скрыть это обстоятельство, покривит душой? Лгать для нее такое же наказание, как для Киллика — говорить правду. Я незнаком с английской семейной жизнью, женской семейной жизнью: для меня она — неизведанная область».

Джек Обри тоже не желал исследовать эту область. Мучительным усилием воли он запретил себе об этом думать. «Господи, как я люблю Софи!» — подавив в душе этот немой крик, он повернулся и направился в носовую часть судна, чтобы проверить, как вялится окорок на бушприте — первое утешение с начала его службы на «Поликресте». Вернувшись, он произнес:

— Чертовски неприятная мысль пришла мне в голову. Я вспомнил, что Каннинга нельзя угощать свининой, поскольку он еврей. Но может ли он есть оленину? Оленина кошерная пища? Зайчатина тоже не подойдет, поскольку она приравнивается к крольчатине и тому подобному мясу.

— Не имею никакого представления. Полагаю, у вас нет Библии?

— Нет, есть. Я проверял по ней текст семафора от Хиниджа: «Не на силу коня смотрит Он, не к быстроте ног человеческих благоволит». Вы помните? Как вы полагаете, что он подразумевал под этим? Не очень остроумно и вовсе не оригинально. Ведь, в конце концов, всем известно, что не на силу коня смотрит Господь, не к быстроте ног человеческих благоволит. Полагаю, он что-то напутал. Однако последние несколько дней я читал Библию.

— Вот как?

— Да. И возможно, в следующее воскресенье прочту проповедь экипажу.

— Вы? Прочтете проповедь?

— Конечно. Капитаны часто делают это, когда на борту корабля нет капеллана. На «Софи» я всегда знакомил моряков с Дисциплинарным уставом, но теперь, пожалуй, я произнесу четкую, разумную… Слушайте, в чем дело? Что забавного в том, что я намерен прочесть проповедь? Черт бы вас побрал, Стивен! — Сидевший на стуле доктор согнулся пополам, раскачиваясь взад и вперед, издавая при этом спазматические звуки. По лицу его текли слезы. — Что еще за представление? По-моему, я впервые слышу, как вы смеетесь. Что за непристойное представление, оно совсем вам не идет. Хи-хи. Хорошо, смейтесь на здоровье, пока не лопнете.

Он отвернулся, пробормотав что-то насчет «притворно улыбающихся лицемеров, хихикающих и делающих вид, что читают Библию, ничего в ней не понимая; и хотя блаженны кроткие, лучше пожертвовать блаженством, чем безропотно сносить дурацкий издевательский смех». Однако вскоре смех этот стих — еще несколько похожих на вороньи крики рыданий, и все кончилось. Поднявшись со стула и вытирая лицо носовым платком, Стивен взял Джека за руку и произнес:

— Я очень виноват. Прошу прощения. Я ни за что не стал бы досаждать вам. Но тут было нечто в корне комичное, настолько забавное… иначе говоря, у меня возникла такая смешная ассоциация идей… Прошу вас не принимать все это на свой счет. Конечно же, вы прочтете проповедь матросам. Убежден, она произведет на них поразительный эффект.

— Что же, — отозвался Джек, — я рад, что вы нашли повод для невинного веселья. Хотя то, что вы находите…

— Скажите, пожалуйста, а какой текст вы хотите использовать?

— Вы что, издеваетесь, Стивен?

— Ни в коем случае, даю слово.

— Это тот стих, где говорится: «Я велю ему прийти, и он приходит, ибо я центурион». Я хочу, чтобы они поняли: необходимо послушание, такова воля Господа — об этом говорится в Библии, и так должно быть! Поэтому всякий негодяй, который отказывается повиноваться, является вероотступником и поэтому будет проклят. Лезть на рожон незачем — и об этом говорится в Писании, что я и отмечу.

— Вы полагаете, что им будет легче нести службу, потому что такова воля Провидения?

— Совершенно верно. Об этом все сказано здесь, — произнес Джек, похлопывая по Библии. — Здесь поразительное количество полезных вещей, — продолжал он с изумлением, выглядывая из люка. — Я даже не представлял себе. Между прочим, похоже на то, что косуля кошерное животное. Это для меня утешение, причем большое, скажу я вам. А то я ломал голову, что подать на обед.

Следующий день принес уйму забот — придание надлежащего наклона мачтам «Поликреста», перемещение той части балласта, до которой удалось добраться, ремонт цепной помпы и, конечно, подготовка к приему гостей. За четверть часа до их прибытия Джек стоял посередине салона, хлопоча обо всем: он поправлял скатерть, мешал угли в камельке, пока они не загорелись вишнево-пунцовым цветом, теребил Киллика и его помощников, добиваясь, чтобы стол не стоял поперек диаметральной плоскости судна, думал о том, какие еще изменения следует произвести в последнюю минуту. Прикидывал, сумеют ли удобно разместиться за столом шесть человек.

«Поликрест» был более крупным судном, чем «Софи» — корабль, которым он командовал прежде. Однако из-за необычной конструкции в капитанском салоне не было кормового балкона, не было больших покатых окон, придававших впечатление просторного, светлого помещения даже небольшой каюте. В ней было больше места и подволок выше, чем на «Софи», что позволяло Джеку стоять в полный рост, лишь чуть ссутулившись. Но при небольшой длине та каюта отличалась шириной. Здесь же она была вытянута, а на корме почти сходила на нет. Что касается освещения, то его обеспечивал главный световой люк и пара небольших лючков. От этого щитовидного помещения вел вперед короткий коридор, по одну сторону которого находилась спальня, а по вторую — раковина судна, где располагался личный капитанский гальюн. Помимо стульчака, в ней находилась 32-фунтовая карронада и небольшой висячий фонарь — на тот случай, если неосторожный гость при тусклом свете иллюминатора не заметит ступеньку. Джек заглянул внутрь, чтобы убедиться, что он горит достаточно ярко, и едва успел выйти в коридор, как вошел вахтенный мичман и доложил, что «шлюпка с джентльменом подошла к борту».

Как только Обри увидел Каннинга, поднимающегося на корабль, он понял, что званый обед может оказаться удачным. Гость был одет в простой сюртук цвета буйволовой кожи, он не пытался придать ему вид морской одежды, но поднимался на борт словно заправский моряк. Несмотря на солидный вес, он двигался с легкостью и не обращая внимания на качку. На выходе с трапа появилось его жизнерадостное лицо. Посмотрев налево, а затем направо, он появился весь целиком, снял шляпу и, сверкая заливаемой дождем лысиной, заполняя собой все пространство, утвердился на палубе.