Там, на самом краю, лежал блестящий металлический шпенек. Один конец его был острым, другой закручен в колечко.

— Чека! — выдохнул Шершень — Предохранитель… — он быстро схватил шпенек и посмотрел по сторонам.

На полотне уже никого не было.

— Упустили!.. Шпиона настоящего упустили, диверсанта!.. — У Шершня был вид человека, понявшего вдруг, что он никуда не годится и нет ему в жизни места. Наконец Шершень повернулся к Володьке. — Ты вот что, оставайся здесь с Симкой, а я побегу за ним.

— Да он тебе, как цыпленку, шею свернет, — возразил Володька. — Вдвоем нужно.

— А мина?!

Симка сидела, наклонив голову, и торопливо перебирала оборочки своего голубенького сарафана.

— А что надо делать? — прошептала она.

— Молчи!.. Гусениц ловить, — прикрикнул Володька.

— Что делать? — Шершень схватил Симку за руку. — Дождаться обходчика и рассказать про мину… А если поезд пойдет, помахать чем-нибудь красным…

— А чем? — спросила Симка. Пальцы ее еще проворнее забегали по волнистым голубым оборочкам.

Ребята беспокойно оглядели друг друга.

— Всегда так: когда нужно, — ничего нет. — Шершень засопел от досады. — Знаешь что?.. Ты просто рукой маши и кричи. Машинист услышит, — остановится.

Володька тяжело вздохнул.

Симка кивнула, и голова ее при этом опустилась еще ниже.

Скоро мальчишки уже бежали, пригнувшись, по тропинке вдоль насыпи. Володька то и дело оглядывался и бормотал в затылок Шершню:

— Будет сидеть и реветь…

Они миновали поворот, когда их снова остановил звук ударов об рельс: «Дзинь… дзинь…»

Ребята юркнули в кусты.

— Вторую мину закладывает, наверняка… Если на первой осечка получится, то, значит, здесь, на второй… — Шершень набрал побольше воздуха, зачем-то прищурился, отодвинул ветку и выглянул из куста.

Мужчина в полосатой рубашке сидел на рельсе к ним спиной.

— Ну, чего?.. — Володька навалился на приятеля, стараясь выглянуть из-за его плеча.

Мужчина сердито проворчал себе под нос, махнул рукой, и какая-то блестящая железка упала прямо к ногам ребят.

Шершень быстро нагнулся. Володька, напиравший сзади, полетел в куст.

Вот тут они, наконец, разглядели лицо неизвестного. Красные, обожженные солнцем щеки, большие очки в светлой оправе и совершенно выгоревшие брови.

— Кхе-е… — кашлянул мужчина. — Мальчики, нет ли у вас веревочки… или проволоки?

Володька попятился на четвереньках:

— Бежим!.. Связать хочет!..

Но Шершень исподлобья глянул на диверсанта, проглотил какой-то противный, ставший поперек горла, комок.

— Нет у нас веревки… У нас соб-собака с собой… Треззор, с-спокойнее!..

Володька почувствовал удар пяткой в бок.

Мужчина удивленно поднял брови, очки у него смешно шевельнулись.

— Что? — сказал он. — Собака?.. А зачем мне собака? Может, у вас хоть шнурочек какой-нибудь найдется?..

— Ишь, крутит, — шептал Володька. Он уже поднялся и стоял рядом с Шершнем. — Шнурочек ему, паразиту, понадобился…

Мужчина быстро нагнулся к рельсу.

Шершень с Володькой шмыгнули в кусты и зарылись носами в колючую траву.

Но ничего не взорвалось, — в руке у мужчины нелепо торчала обыкновенная сандалия.

— Куда ж вы, мальчики?.. Пряжка у меня вот сломалась… Всю дорогу чинил, чинил и совсем доломал… — Мужчина смущенно улыбнулся, глянул на каленые ребячьи пятки и добавил: — А босиком не привык еще…

— Привыкать нужно… — Володька помигал глазами и покосился на приятеля.

Шершень поднялся красный, потный… Шпенек, который он принял за предохранительную чеку, был явно от пряжки. Шершень незаметно разжал руку, бросил шпенек в куст и, хмурясь, подошел к мужчине. Около рельса не было видно ничего подозрительного. Только валялась половинка разломанной пряжки.

— А булавка вам не пригодится? — Шершень оттянул резинку трусов, вытащил приколотую ко шву булавку. — Вот… У нас вода в речке ключевая… Всегда ношу на случай судороги: кольнешь — и все пройдет…

Мужчина взял булавку, прикрепил ею ремешок сандалии, встал и потоптался на месте…

— Ну, вот теперь крепко… Только я же отдать ее не смогу.

Шершень великодушно махнул рукой.

— Ладно, пусть вам на память.

Мужчина взглянул на часы.

— Десять минут до поезда… Побегу! — Он поблагодарил ребят и, придерживая одной рукой очки, другой — фотоаппарат, побежал.

— Дачник… — покачал головой Шершень.

— Сандаль… — процедил сквозь зубы Володька. Он вдруг присел и уставился на Шершня.

— А Симка-то! Поезд ведь сейчас пойдет!!

Шершню словно подзатыльник дали; он подпрыгнул, лягнул в воздухе ногами и зачастил по шпалам. Володька бежал впереди него, делая большие скачки. За поворотом ребята увидели худенькую Симкину фигурку. Она одиноко и как-то очень беззащитно голубела на пустынной насыпи.

Невдалеке послышался гудок, и, опередив состав, уже несся по рельсам, как по проводам, дробный сливающийся цокот колес.

Услыхав за спиной шаги, Симка обернулась. Лицо ее было бледным, губы сжаты, а пальцы крепко сжимали ветку рябины с тремя тяжелыми красными гроздьями.

— Упустили, да?..

Володька схватил ее за руку, и все трое мигом слетели с насыпи.

Из-за леса надвигалась черная громада поезда.

Симка вырвалась, начала махать веткой, держа ее высоко над головой… Из паровозной будки высунулся машинист, обтер руки паклей и весело улыбнулся ребятам.

— Дачный прошел, — машинально отметил Володька. — Шесть часов…

— В кино опоздали, — проворчал Шершень, морщась и разминая отбитые о шпалы пятки.

— Опоздали?.. — губы у Симки дрогнули, но за шумом мелькавших мимо вагонов не было слышно, всхлипнула она или сдержалась.

Когда поезд прошел, Володька оправил на сестренке сарафан, а Шершень заглянул ей в глаза, виновато улыбнулся и сказал:

— Ну, Симка, не горюй!.. Кино завтра к нам в деревню привезти обещали…

Жили они втроем: мама, Сережка и Пек. По-настоящему Пека звали Петром. Но как-то Сережка прочитал про Петра Первого, подозвал братишку к себе, повертел его, осмотрел со всех сторон. Братишка был коротенький, толстоногий, с надутыми, словно резиновыми, щеками. Серые глаза его смотрели удивленно и простодушно.

— Тоже мне Петр! — разочарованно сказал Сережка. — Просто Пек без номера…

Петя тоже оглядел себя, потрогал свой выпуклый живот и признал, что Пек даже лучше, — короче и красивее.

Отец братьев был военным. Он служил на далеких туманных островах. Один раз Сережка объяснил брату, что папина часть стоит на самой восточной точке советской страны. Пек долго вглядывался в ветреное, сизое небо за окном, потом подошел к маме и заявил:

— Папа, должно быть, очень утомился, ведь на точке совсем сесть некуда.

Мама засмеялась: «Пек ты мой, Пек!.. — тормошила она его. — Остров, где находится папа, большой, а пограничники живут там в хороших, теплых домах»… Так и закрепилось за Петей новое имя.

Утром мама отводила Пека в детский сад, а сама шла на работу.

Сережка уходил из дома последним, являлся первым. С порога бросал портфель на диван, туда же летели шапка, пальто и шарф. Накинув кое-как одеяло на свою не убранную с утра постель, Сережка садился обедать в одиночестве: ел холодные котлеты и запивал их компотом. Зато, когда приходила мама, все в комнате оживало, находило свое место. На Сережкиной кровати исчезали бугры и морщины, скатерть будто сама подравнивалась, пол начинал блестеть, на нём пропадали пятна, оставленные Сережкиными валенками. Мама умела готовить вкусные обеды. Когда она спрашивала сыновей, что сварить, они наперебой просили суп с клецками — любимое блюдо отца. У мамы суп обязательно получался прозрачным, ароматным, а наверху плавали такие важные кругляши жира, что братья брались за ложки с большой осторожностью, словно боясь потревожить их. Когда мама ставила этот суп на стол, глаза ее становились задумчивыми, а в уголках рта просыпалась тихая ласковая улыбка. Глядя на нее, Сережка и Пек тоже начинали улыбаться и думать о том дне, когда приедет отец.