Впрочем, если в доме Гирша Мовшевича и стало просторней, то ненадолго. Вплоть до 1929 года, когда Гирш Мовшевич был раскулачен и дом у него отобрали, в нем в разное время подолгу живали и все четверо детей Пейсаха, и трое детей Лии, не говоря уже о детях Соломона — и для всех них этот дом был родным домом.

Здесь, впрочем, следует оговориться, что этот дом не был одним и тем же домом. Первый дом Гирша Мовшевича сгорел в 1921 году во время большого пожара, который почти полностью уничтожил деревянную Красную гору. Этот пожар разразился жарким летним днем в пятницу, как раз накануне благословенной субботы, и помимо прочих строений дотла сжег красногорскую синагогу. Гирш Мовшевич, как и подобало местечковому богачу, дал обет построить за свой счет новую синагогу, но времена были уже не те — новую синагогу строить не разрешили. Тогда Гирш Мовшевич отдал под синагогу часть своего нового большого дома, того самого, в котором родился в 1925 году мой отец и в котором располагается теперь красногорский райпотребсоюз.

Вообще Гирш Мовшевич был весьма религиозным человеком, но небезынтересно в этой связи, что то довольно продолжительное время, пока после пожара отстраивался его новый дом, он и вся его многочисленная семья проживали не где-нибудь, а в доме местного православного священника, отца Василия Спасского, который, как говорили, был большим приятелем Гирша Мовшевича.

Надо сказать, что поначалу взрослые дочери Резникова не очень жаловали Гинесю. Они взвалили на нее всю работу по хозяйству, обращались с ней, как с прислугой, случалось, даже и бивали. Но Гинеся была женщиной кроткой и все сносила. А вскоре и совершенно неожиданно для всех начала обнаруживаться взаимная склонность Соломона Фрейдкина и Ревекки Резниковой, которая, кстати, в отличие от своих сестер, относилась к Гинесе с уважением. Причем этот зарождавшийся роман никого не обрадовал. Почему-то любовь между сводными братом и сестрой расценивалась всей родней чуть ли не как кровосмесительная связь — на фоне весьма частых браков между гораздо более близкими родственниками это выглядело по меньшей мере странным.

Особенно были недовольны Фрейдкины-Лившицы, но причина их недовольства заключалась отнюдь не в мнимом родстве влюбленной парочки. Лившицев и без того возмущал брак Гинеси с плебеем Резниковым, но Гинеся все-таки была Гензелевой, и в конце концов Бог с ней. Но Соломон-то был Фрейдкиным, и допустить, чтобы Фрейдкин породнился с дочерью этого выскочки, которая к тому же была старше его на два года, было уже никак нельзя. Поэтому, хотя обычно не принято радоваться, когда члена семьи забирают в армию, призыв Соломона был воспринят в родне с энтузиазмом, так как вселял надежду на то, что долгая разлука убьет эту нежелательную любовь.

Но чувство молодых людей оказалось сильней, чем предполагали окружающие. Ревекка терпеливо и верно ждала своего Соломона, а тот писал ей многочисленные и длинные письма со стихами собственного сочинения:

В эти долгие серые дни,

В эти длинные темные ночи

Вспоминаю я часто твои

Дорогие, любимые очи.

Почти десять лет длился этот роман в письмах. К сожалению, все письма, любовно хранимые и сберегаемые, были утрачены в военное время.

А теперь, пожалуй, уже пора вернуться к тому моменту нашей хроники, когда мы оставили Соломона в 1917 году в Нижнем Новгороде, где ему, если вы помните, был предложен пост начальника городской милиции. Однако Соломон, сердце которого звало его домой, отказался от этой почетной и небезоопасной должности и при первой возможности «на крыльях любви» поспешил в родное местечко.

Весть о том, что бравый взводный Соломон Фрейдкин возвращается к своей верной Ревекке, произвела буквально переполох среди всей «мишпохи» (родни). Гимназическая подруга Ревекки, Бася Лившиц, со своей сестрой Саррой и ее мужем Борухом-Иче Гринфельдом хотели во что бы то ни стало расстроить этот брак и вели активную пропаганду за то, чтобы женить Соломона на их младшей сестре Рисе, аргументируя этот проект тем, что он, мол, еще больше укрепит родственные связи между Фрейдкиными и Лившицами. С этой целью старшему брату Соломона, Мееру, была послана в Прилуки телеграмма следующего содержания: «Приезжай немедленно, Соломон очарован Асмодеем». Бася и ее сторонники рассчитывали, что Меер со своим непререкаемым авторитетом старшего брата сумеет повлиять на чересчур горячего Соломона.

Меер-таки не поленился и приехал из Прилук в Красную гору. Однако он не оправдал тех надежд, которые на него возлагались. Разобравшись в ситуации, он, напротив, благословил брак своего младшего брата с его сводной сестрой. Более того, он показал Соломону упомянутую телеграмму, которую тот и все Резниковы расценили как прямое оскорбление.

Вот с того самого времени между Фрейдкиными-Лившицами и Фрейдкиными-Резниковыми возникло некоторое отчуждение. То есть внешне отношения между членами этих семей продолжали оставаться нормальными, но подспудно в них жила взаимная обида, и прежней близости уже не было. И даже сейчас, когда давно уже нет в живых никого из участников этой ссоры, моя тетя Ида, старшая дочь Соломона и Ревекки, рассказывает об этих событиях семидесятилетней давности с таким же свежим чувством оскорбления за мать, как будто все это происходило вчера.

Все эти драматические коллизии в Красной горе, в том числе и свадьба Соломона и Ревекки, имели место в ноябре 1917 года, как раз в те дни, когда на севере, в Петрограде, разворачивались не менее значительные события, влияния которых на всю их дальнейшую жизнь никто из наших местечковых героев еще, конечно, не мог предполагать. Тем не менее Соломон, набравшись за годы солдатчины разных революционных идей, уже вскоре после своей свадьбы принял деятельное участие в установлении Советской власти в Красной горе. Он руководил отрядом продразверстки, гонялся по округе (безо всякого, впрочем, успеха), за местными бандитами Бурчиком и Савицким, активно сотрудничал в уже упоминавшейся сельскохозяйственной артели-коммуне «Единение».

Но со временем, произведя со своей Ревеккой на свет божий троих детей — Иду, Льва и Иехиеля, бравый Соломон немного поутих. Неотступная нужда и забота о хлебе насущном отвлекли его от революционной деятельности и сильно поколебали его прежние радикальные убеждения. К тому же, ввиду близкого родства с бывшим купцом третьей гильдии, никакая карьера на политическом поприще была для Соломона невозможна.

Вообще Гирш Мовшевич крепко подпортил анкету своим родственникам. Когда Ейсеф-Залмена, мужа его дочери Лии и сына одного из его восьмерых братьев, исключали из партии, то среди прочих обвинений ему инкриминировали и социальное положение его тестя. И даже когда уже в 50-е годы снимали с работы и исключали из партии за космополитизм старшую дочь Соломона, Иду, то и ей сочли уместным напомнить, чем занимался до 1917 года ее родной дед.

14. СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННАЯ АРТЕЛЬ-КОММУНА «ЕДИНЕНИЕ»

Заканчивая рассказ о жизни нашей семьи в Красной горе, мне бы хотелось немного более подробно поговорить об уже неоднократно упоминавшейся еврейской сельскохозяйственной артели-коммуне «Единение». Сделать это надо хотя бы потому, что если не все члены этой артели поголовно приходились мне близкими или дальними родственниками, то процентов на 75 она уж точно состояла из них.

История ее образования в общих чертах такова. В то время большинство местечковых евреев, не будучи по своему социальному статусу ни рабочими, ни крестьянами, оказались в весьма многочисленной категории так называемых «лишенцев» (то есть лишенных права голоса, а вместе с ним и много чего другого, включая и личную безопасность, если, конечно, в те годы вообще можно было говорить о праве на личную безопасность для кого бы то ни было). В середине 20-х годов было объявлено, что те из них, кто вступит в рабочие или сельскохозяйственные артели и станет там добросовестно трудиться на благо общества, будут восстановлены в правах и смогут снова стать полноценными гражданами. Не могу сказать, что очень многие клюнули на эту удочку, однако определенное (и немалое!) число таких артелей появилось.