К приезду Мани Зина была также арестована, но какое-то время спустя ее почему-то выпустили, и она вместе с Маней и двумя своими сыновьями — Евгением и Леонидом — буквально в чем была умчалась на родную Брянщину. Но к родителям в Климов она, по непонятным мне соображениям (возможно, наивная конспирация), не поехала, а снова, как в юности, поселилась у своей тетки Анеты в Клинцах, где зарабатывала на жизнь изготовлением искусственных цветов (до этого она работала в чимкентской газете заведующей отделом писем).

Ее старший сын Евгений, окончив перед войной десять классов, уехал в Ленинград и поступил там в политехнический институт. Мне не хочется об этом ни думать, ни писать, но, по всей видимости, Зине и ее детям пришлось в какой-то форме официально отречься от репрессированного В.Е.Случака — иначе Жене вряд ли удалось бы поступить в институт, да и сама Зина едва ли смогла бы избежать в лучшем случае лагеря для чесеиров. Впрочем, это только предположения, основанные на априорных суждениях, а в действительности могло произойти все что угодно.

В 1941 году Женя ушел добровольцем на фронт и осенью погиб где-то под Гатчиной.

Младший сын Зины, Леонид, живет сейчас в Ленинграде и работает главным конструктором в каком-то кораблестроительном НИИ.

В самом начале войны Зина, объединившись с родителями, братом Маней и его семьей, заблаговременно переехала в Воронеж. Они полагали обосноваться там надолго и успели даже устроиться на работу. А осенью на эвакопункте Ейсеф-Залмен совершенно случайно встретил Соломона Фрейдкина и его сына Иехиеля (моего отца), которые буквально из-под носа у немцев сумели вырваться из Клинцов (об этом я буду подробно рассказывать в свое время). С ними были и сестры Лии — Анета и Хава.

Оставаться в Воронеже, как выяснилось, становилось уже опасно, и на расширенном семейном совете Зина предложила ехать в Ленинабад, приглянувшийся ей больше других городов за время ее среднеазиатского анабазиса. Так мой отец оказался в Таджикистане. Позже туда приехали на постоянное жительство его старшая сестра Ида и его старший брат Лев.

Тетя Ида до последнего времени жила в Душанбе и уехала с семьей в Израиль буквально в тот самый день, когда в Душанбе начались печально знаменитые кровавые события. А дядя Лева еще в 1987 году умер в Ленинабаде от инсульта.

Таким образом, знакомство клинцовской гимназистки с большевиком-подпольщиком в большой степени определило место моего появления на свет. Правда, сама тетя Зина об этом уже не узнала — она умерла там же, в Ленинабаде, в 1951 году, за два года до моего рождения и за пять лет до реабилитации своего мужа.

Брат Зины, Маня, почти всю жизнь прожил вместе со своими родителями. Во многом он шел по стопам своего отца — рано вступил в партию, работал вместе с Ейсеф-Залменом в артели «Единение», потом в Климовском райпотребсоюзе. За компанию с отцом он был в 1937 году исключен из партии, вместе они уехали и в эвакуацию.

В Ленинабаде Маню, который, по рассказам, отличался могучим сложением и незаурядной физической силой, призвали в армию. Но ему крупно повезло — вместо того чтобы, подобно сотням тысяч своих ровесников, и паре десятков своих близких и дальних родственников, погибнуть на полях сражений, он попал в состав группы советских войск в Иране (оказывается, была и такая), да еще и на небезвыгодную должность ротного повара.

Как я уже говорил, рассказывая о его отце, в 1954 году Маня со своей семьей (женой Зиной Славкиной и двумя дочерьми — Беллой и Идой) и родителями переехал из Ленинабада во Фрунзе. Вернее, не непосредственно во Фрунзе, а в его город-спутник Караболты. Это был закрытый военный городок, которых в те годы было много в Средней Азии. В этом городке Маня руководил торговлей — так, во всяком случае, называла его работу тетя Ида.

По ее рассказам, Маня был очень добрым, сердечным человеком и обладал большими организаторскими способностями. Безусловно, это очень расплывчатая формулировка и сильно смахивает на фразу из официальной характеристики, но заслуживает внимания, что, работая на такой не слишком популярной в народе должности, Маня пользовался всеобщей искренней любовью и уважением. Когда в 1977 году он скончался от инфаркта, его похороны, по словам все той же тети Иды, превратились буквально в какую-то феерию. Сотни (!) людей приходили к нему в дом, целовали покойника и плача рассказывали, сколько добра он им сделал. Траурная процессия растянулась чуть ли не на километр, несмотря на жестокий 20-градусный мороз и сильный ветер. Предприятие, где он работал, устроило для Мани необычную могилу, пол и стены которой были обшиты досками. И перед тем как опустить в эту могилу Михаила Захаровича (так звался в миру Мендель Залманович Резников), каждый (!) из этих сотен людей, пришедших на кладбище, подошел к нему проститься.

Очень смутно припоминаю, что где-то в середине 60-х годов Маня приезжал к нам в Москву, и они с отцом подолгу сидели на кухне, разговаривая о чем-то. Как читатель увидит из дальнейшего, им было что вместе вспомнить.

У Лии и Ейсеф-Залмена Резниковых был еще один сын — Абрам. Родные и близкие звали его Бусей, а для остальных он был Аркадием Захаровичем. Вначале судьба была к нему чрезвычайно благосклонна. Буся окончил в Клинцах какой-то техникум и отправился в Среднюю Азию под крылышко к своей старшей сестре Зине. Там, благодаря протекции ее мужа, он был сразу назначен ни много ни мало референтом Совнаркома Таджикской ССР. Однако его благополучие оказалось зыбким. Как только над В.Е.Случаком разразилась гроза, Бусе, во избежание худшего, пришлось в экстренном порядке сменить свою прежнюю престижную должность на скромное и непритязательное место коменданта общежития Ленинградского судоремонтного завода на Канонерском острове.

Там, в Ленинграде, он и познакомился с семьей Ивана Егорова, капитана нефтеналивного судна на Ладоге, одного из блокадных героев, чьим именем названо теперь судно Балтийского флота. В его сыне Василии, который, будучи врачом военного госпиталя, спас ему жизнь во время блокады, Буся обрел верного друга, а в его дочери Полине — добрую и любящую жену.

По обрывочным и не очень внятным рассказам, в начале осады Ленинграда Буся в составе какой-то диверсионной группы был заброшен в партизанский отряд в немецкий тыл. Однако этот отряд был блокирован в лесу, и голодать Буся начал еще там. Потом отряду удалось каким-то образом (вероятней всего, по воздуху) вернуться в Ленинград, но и в Ленинграде в то время было трудно рассчитывать на полноценное питание. И вот тогда-то Вася Егоров положил умирающего от голода Бусю, который уже весил всего 48 кг, в свой госпиталь и выходил его. Немного оправившись от дистрофии, Буся вышел из госпиталя и тут же принял активное участие в разоблачении шпионской организации на своем родном судоремонтном заводе (ох, боюсь я, что это были никакие не шпионы!).

Буся живет в Ленинграде и сейчас.

Такова, в очень общих чертах, история старшей ветви этой семьи, которая, собственно, и стала главной продолжательницей рода, поскольку потомки Ревекки Резниковой были уже Фрейдкиными, а ветви ее сестер — Анеты и Хавы — оказались, как будет видно из последующего, тупиковыми.

13. ЖИЗНЬ В КРАСНОЙ ГОРЕ. ЖЕНИТЬБА СОЛОМОНА ФРЕЙДКИНА НА РЕВЕККЕ РЕЗНИКОВОЙ

Теперь мы можем снова вернуться в 1908 год, к тому времени, когда Гинеся Гензелева (я надеюсь, что читатель еще не забыл, кто это такая) вышла замуж за Гирша Мовшевича Резникова и переехала жить в большой дом своего нового мужа. Не возьмусь судить, насколько велик был этот дом по метражу, но населен он был очень плотно. До свадьбы в нем жили Гирш Мовшевич с дочерьми Анетой, Ревеккой и Хавой и их старшая сестра Лия с мужем и тремя детьми. Теперь к ним добавились Гинеся и ее трое сыновей.

Однако вскоре взрослые дети начали, если так можно выразиться, освобождать помещение. В том же 1908 году Анета Резникова вышла замуж за Лейбу Аршавского и переехала в Клинцы в дом его родителей, а Соломон Фрейдкин был призван в армию. В последующие два года обзавелись своими семьями Меер и Пейсах Фрейдкины. Меер, как читателю уже известно, уехал к жене в Прилуки, а Пейсах с Басей Лившиц зажили своим домом здесь же, в Красной горе.