Одичавший на воле "арабский скакун" понес меня через белые еще поля моей будущей диссертации... Полторы сотни ее страниц вер­нули мне душевное здоровье, хоть и связано это было с новыми и но­выми наплывами горевого синдрома... Еще в первые месяцы Надежда собрала, перестирала и надолго упрятала в чемоданы, в кладовку Же­нины вещи, так ранившие нас своей осиротелостью и одновременно присутствием в них живой Жениной души. Но разве могла она спря­тать сквер у проходной, где меня часто ждала Женя? Или вот эту тро­пинку в березняке над речкой, где она гуляла за месяц до операции?.. Оказалось, что еще целые пласты и залежи боли ждут меня в бесстра­стном научном материале. Меня кидало то в Коктебель 63-го, то в комнату-трамвай времен ожидания Машки-Дашки, то в директорскую "Волгу", мчавшую меня к Женечке после Озерного семинара. Во всех моих научных исканиях и свершениях была она, Женя Снежина...

Я просиживал вечера за арабским столом, а у Даши в ее комнате работала "изостудия". Дарья исподволь создавала к выпуску портрет­ную галерею своего класса. Каждый день кто-нибудь приходил пози­ровать. После вернисажа на выпускном балу каждый унесет свой портрет на память. Сколько же она вкладывала в это души! Техника рисунка и красочный материал у нее всегда тонко соответствовали изображаемой модели. Синеглазая подруга с розовыми ушками – ак­варель "а-ля Натали Гончарова" с самой любовной размывкой голу­бого и розового. Кареглазая рыжуха с несколько неопределенной пока фигурой обретала в сепии самое живое обаяние. Смазливый чернобро­вый паренек, только в 10-м догнавший ростом своих одноклассниц, да и то не без посредства завышенных каблуков, легко узнавался в полу­сотне беглых, но очень точных росчерков угольного карандаша... И собственный автопортрет-шарж в виде бубновой дамы, где одна поло­вина – Даша, а другая – Маша.

Ох уж эта мне дама бубей! Мало того, что они а порядке обмена и в эту зиму продолжали замещать одна другую в школе и в училище. Как выяснилось, они еще придумали "тестировать" каждого очередно­го претендента на внимание и благосклонность. На свидание вместо Маши отправлялась Даша – и наоборот. Если незадачливый парень не "раскалывал" подвоха, он тут же получал отставку без объяснения причин... Кто знает, может быть, в этих шутках есть и мудрость? Ведь тот же Костик, высмотревший Дашу на вступительных экзаменах в Суриковском, успешно "расколол" Машку, когда она попыталась имитировать предмет его внимания, явившись вместо Даши. Он сказал в тот вечер Машке, что ему с нею скучно, хотя в коридорах института показалось наоборот. Вот тут Машке и пришлось открывать "карты", точнее единственную – бубновую даму. Правда, Костя Жохов – это художник с очень цепким взглядом и, судя по его портретным работам, природный глубокий психолог... Нет, ей-богу, парень этот золотой, и я рад, что они открылись ему со своей игрой.

Жаркое же у нас с Дашкой вышло лето!.. Мы немного завидовали Машке. Она всерьез увлеклась плаваньем, неожиданно показала хо­рошие результаты в кроле, и теперь тренировалась в спортивном лаге­ре на Московском море, где надеялась заработать первый разряд. "Посыпавшись" в Суриковском, уехала к сестре и Даша... А знамени­тая засуха 81-го не унималась, не было только лесных пожаров и дыма. Я взял отпуск и дорабатывал свое "длинное заявление на большую зарплату". Я сидел за столом в одних только плавках, изредка выска­кивая к речке... И снова возвращался к своим уравнениям и графикам. Строил, строил, а то и ломал да перестраивал параграф за парагра­фом, глава за главой...

Еще зимой, ознакомившись с моими наметками плана, Бердышев решительно ограничил мне задачу. Он вычеркнул всю "термоядерщину", если воспользоваться любимым словечком Стадню-ка.

– Оставьте только периодический СВЧ уип-эффект. Это ваше главное завоевание в науке. Будет или не будет на его основе решена проблема УТС, покажет время, но СВЧ уип-эффект у вас никто не от­берет. Все выходы на управляемый термоядерный синтез вынесите в рекомендации по использованию вашей научной работы. А справку об их внедрении напишет Стаднюк, вовсю использующий сейчас ваши основные научные положения в своих кипучих поисках. Вот так. Алек­сандр Николаевич, иначе вы расплыветесь необъятно, а это всегда оборачивается потерей глубины...

Жарким суховейным летом 81-го я убеждался, как он прав.

Дарьин провал в Суриковском мы втроем пережили достойно. Ясно было, что следует еще одну зиму поготовиться и взять уроки у хорошего рисовальщика. Нашлась для Дарьи подходящая работа в отделе технической эстетики нашего НИИ. Это чтобы стаж шел... Так что с сентября мы с Дарьей стали по утрам вместе ходить на работу. Ближе к защите диссертации Дашка ревниво принялась за внешний облик соискателя, заставив меня купить и новый костюм, и югослав­ские штиблеты, и несколько самых "отпадных", по ее мнению, полоса­тых рубашек... И на защите сидела, чертовка, хотя с утра еще догово­рились, что она не станет меня смущать своим присутствием.

Потом она взахлеб рассказывала Машке:

– Как они все там на папу набросились! Вопросы, вопросы. Да все, знаешь ли, с подковыркой, с ехидцей. Один такой с залысинами в серебристом ежике все грозно напирал, "не в кайф" ему папа попал с этими, как их. ЭВМ. То ли слабо их использовал, то ли перестарался, не могла я этого в толк принять. А папа, ничего себе, отбивался своей указкой, как Сирано де Бержерак. Жаль только тыкал не в серебристо­го дядьку, а в свои безвкусно цветастые плакатики. Ушли голосовать, Машка, а я сижу и не жива, и не мертва. Думаю себе, пошла в "лом" вся диссертация из-за этого настырного дяденьки... И вдруг слышу и поверить не смею. Присудить докторскую сверх кандидатской. И ни единого черного шарика!..

Как же неутолимо пусто было у меня на душе в тот вечер! Съели мы привезенный Машей торт, и Женина чашка с янтарным, как она любила, чаем стояла на нашем семейном пиру. Потом ушли мои краса­вицы на дискотеку. Я остался один в пустой квартире и маялся ужасно. Нет, не помирила меня успешная защита диссертации с моей тоской. Докторская степень вроде бы ставила меня, наконец, на один уровень с Робертом К. Сандерсом... Но зачем все это, если нельзя обрадовать этим Женю?

И в тот вечер, верный обретенному принципу: спасаться от боли, идя на еще большую боль, я впервые рискнул взглянуть на Женин кок­тебельский портрет... Нехотя я потом расставался с ним. Снова убрал его под восковку к святому Себастьяну, решив смотреть не часто, что­бы не примелькался он, не утратил тонкого, как пыльца на крыльях бабочки, очарования давних дней, когда я в надуманной беде, но не­шуточной муке вынашивал в себе этот чертов "эффект кнута".

Это Стаднюк задавал мне перцу на защите, несмотря на сдержи­вающую иронию Бердышева. Претензии Георгия Ивановича своди­лись вовсе не к тому, что я слабо использовал в диссертации данные машинных расчетов. Дарья просто ничего не поняла. Стаднюк сердил­ся, что слишком много уже потрачено машинного времени, а экспери­ментальные результаты слишком сильно расходятся с предлагаемой соискателем теорией. Не поддавались явления в УТС-реакторе энер­гичному штурму Стаднюка. Что-то там в сгустке материи в момент реакции происходило такое, чего моя теория еще не чувствовала. А ведь все математические модели Стаднюка для ЭВМ строились только на наших с коллегой Сандерсом бреднях, да еще новосибирцы сварга­нили на заказ дюжину весьма диковинных уравнений, но тоже, видать, пороха не изобрели. К тому и сводились речи Стаднюка, что ни к чему не годится моя диссертация, если она не охватывает тонких и непонят­ных явлений уип-эффекта в момент термоядерной реакции... За что я должен особо поблагодарить Бердышева, так вот за эту, предвиденную им, возможность дать четкий ответ Стаднюку:

– Простите, Георгий Иванович, но в рамки вынесенной на защиту научной работы не входит "термоядерщина", а эксперименты на не-реагентных газах полностью подтверждают теорию "нереактивного" уип-эффекта, которая может служить и служит основой для будущих теорий. Реактивный уип-эффект станет, может быть, темой диссерта­ции Латникова, поскольку он сейчас больше всех ломает над этим го­лову.