Мы подошли к больничной ограде и по очереди протиснулись через овальное отверстие между прутьями, раздвинутыми каким-то силачом. Окна кардиологии на третьем этаже светились приглушенно. Женя показала на скамейку, смутно белевшую в темноте.

– Сижу вот здесь по утрам под яблоней. Похоже, в школу я не­скоро вернусь, вот и думаю теперь о своей книге освобождено. Знаешь, на этой одичалой яблоне столько плодов – мелких, кислых, несчаст­ных, никому не нужных. И просится у меня название для этой книги -"Дикие яблоки", потому что все мы, поколение послесталинское, по­хожи на эти яблочки. Уже начала у меня складываться первая глава. Она о том, как важно в детстве научиться читать книги.

Дверь черного хода была открыта. Мы вошли. На лестнице было совершенно темно. Женя прошептала:

– Сегодня меня сестричка Люба опекает. Там наверху сейчас тоже открыто. Берись за перила и поднимайся первым, я буду за тебя дер­жаться.

Медленно поднимаясь марш за маршем, делая остановки на каж­дой площадке. Я спросил:

Не задыхаешься, Жень. А то давай понесу на руках.

Еще уронишь в темноте, – тая одышку, засмеялась Женя. – Вот уж... будет... грохоту! И наступит конец... моим побегам домой...

На третьем этаже светилась узенькая полоска между створками высокой двери. Обнялись и поцеловались совершенно целомудренно, обнаруживая запасы какой-то новой неизведанной нежности. Женя прижала к своему плечу мою голову, шепнула:

– Милый мой капитан! Давай мою пижамку. Завтра "на том же месте в тот же час", то есть на родной нашей кухне с детьми за чаем. Спасибо, чудесные мои сестры понимают, что это лучшее мое лекарст­во.

Женя посмотрела в щелку, оценивая обстановку в коридоре отде­ления, потом несуетливо и тихонько вошла. Щелкнул замок...

Когда я вернулся домой, дочери уже готовились ко сну. Шумел душ, в ванной слышались голоса. Я раскинул постель, положив рядом со своей и Женину подушку. Потом уселся за арабский стол и положил перед собою чистый лист бумаги... Разумеется, доклад необходимо начать с сопоставления результатов "Дебета" с другими, известными по литературе, достижениями УТС. "Токамаки" наши и зарубежные, инициирование микровзрывов лазерным излучением, синтез на уип-эффекте в варианте Сандерса – пять его последних работ. Что там еще? Еще – прямой СВЧ нагрев, ионные пучки...

Да, ветвится проблематика УТС, как дерево!.. Пришли на ум прочитанные где-то слова академика Арцимовича как раз по этому поводу. Еще, мол, неизвестно на какой ветке вырастет золотое яблоч­ко! А что, отличная идея для демонстрационного плаката – проблема­тика УТС в виде ветвящегося дерева... Далее будет таблица сравнения полученных результатов. Долго рыться в литературе нужды нет: я от­лично помню все цифры – уплотнения, температуры, эффективность, выход нейтронов и баланс энергии в цикле. В графе "циркотрон" про­тив нейтронного выхода я с наслаждением нарисовал жирный прочерк. Нет у нас нейтронов, господа хорошие, нет и все! А у вас есть? Вам же и хуже... Боже правый, к каким грандиозным трудностям придет в конце концов из-за этих нейтронов дейтерий-тритиевая техника УТС! Проблемы устойчивого отбора энергии, сохранения вакуума, необхо­димость в стойких к нейтронам материалах для камеры сгорания, гро­моздкая и тяжелая биологическая защита... Что там еще? Сложность энергетического цикла: ядерная энергия в тепловую, тепловая в элек­трическую. Как у Гусеницы из "Алисы в стране чудес": Дым – в Дом, Дом – в Даму, а Дама – в маму...

Что и говорить, заманчивая штука – этот наш УТС на чистой во-дородно-литиевой реакции. Да вот только – возможен ли он вообще? Если честно, то ответить на это можно, только добившись когда-то брейкивена. Но Бердышев требует ответить в ближайшие дни – на се­минаре... Еще один плакат. Увы! Ветвиться начал и сам циркотрон. За последние полгода "стая" породила еще две конструкции. И еще один, явно в надежде резко уйти вперед, выдала и "Аскольдова могила". Ни один из этих новейших макетов не был лучше "Дебета". Очень тре­вожный получается симптом – множество возможных техничерких ре­шений всегда означает только то, что ни одно из них не решает до конца задачу. Новый монстр, перекрывший нам дорогу к успеху уже имеет имя – "реактивный уип-эффект". Вот здесь и начинается выход на прогноз. Скрутим рога этому "реактивному"– побе­дим или переможем, как говорит Женя... Как-то она там сейчас? Ого! -уже два часа ночи. Спит моя миленькая после успокаивающего укола. Сестра каждые два часа подходит к ней спящей, берет руку и считает пульс. Тахикардию у нее вроде бы уже сняли, но именно среди ночи обычно начинались приступы. Спи, хорошая, и возвращайся поскорее. Вот уже и подушка твоя все слабее помнит чудесный твой запах... Ну, так что же мы на сегодня знаем о реактивном уип-эффекте, кроме того, что он большой бяка?

Я уже почти спал, но возбужденный мозг и в предсонье продолжал попытки анализа, и это заставляло метаться с подушки на подушку. Под утро я все же уснул крепко и мне приснился спокойный и обстоятельный сон. В том сне была яблонька-дичок, сплошь усеянная мелкими зелеными плодами. Мы с Женей стояли перед яблоней и всматривались в крону, и оба одновременно увидели крупное и налитое розовощекое яблоко. "Да вот же оно, вот! – сказала Женя. – А ты еще сомневался. Я же всегда, с того еще дня в Коктебеле, верила в твой успех, Санечка!"

Я проснулся. Светило солнце, и пора было вставать, готовить завтрак и поднимать девчонок в школу. Я и думать забыл о своем сно­видении... Только по дороге на работу, его очарование снова осветило мне душу. И тут я осознал, что проблема УТС, которой отдано уже четырнадцать лет моей жизни, по существу и развивалось вот так, как дикое или запущенное дерево растет. Это было и хорошо – значит, де­ло живое, если само по себе растет! Но это было и плохо – результаты не шибко радуют, как эти мелкие кислые яблочки, увиденные во сне... Теперь я должен, как внимательный и чуткий садовник, понять, что нужно на этом дереве отсечь и чему отдать внимание и заботу.

Я отдавал распоряжения чертежнице Светке, как ей изобразить мои "деревья" и таблицы, когда меня позвали к городскому телефону.

– Александр Николаевич, – услышал я немного скрипучий го­лос, – Говорит заведующий кардиологическим отделением. Вы сможе­те зайти ко мне сегодня в половине двенадцатого?

– Плохи дела, Сергей Юрьевич? – глухо, не узнавая собственно

голоса, спросил я.

– Не стану скрывать, плохи. Но вы не отчаивайтесь. Я для того и хочу вас видеть, чтобы все обсудить по-мужски. Жду вас. Мой кабинет сразу у входа в отделение. Постарайтесь, чтобы Евгения Максимовна вас не увидела, незачем ее волновать.

Два часа сжималось сердце, и все валилось из рук. Сияющий за окнами солнечный сентябрьский денек виделся мне черным, как через задымленное стекло... Наконец, я в больнице и проскользнул в каби­нет заведующего кардиологией. Сергей Юрьевич был низок ростом и длиннорук. Было невероятной нелепицей то, что прекрасный врач, вы­рвавший столько жизней у инфарктов, от рождения был изуродован горбом. Серые его глаза, казалось, никогда не улыбаются. Но и не гне­ваются тоже никогда, потому что знает он настоящую цену человече­ской несдержанности и срывам. По рассказам Жени, персонал любит его до обожания именно за это спокойствие и предельную справедли­вость... Он усадил меня на обитую дерматином кушетку. Сам сел ря­дом, сцепил на колене пальцы больших крепких рук.

– Все же это митральный стеноз, – сказал он. – Теперь уже нет со­мнений. Сопоставление кардиограммы с фонограммой и баллистограммой более чем убедительно.

– Но если это порок сердца, Сергей Юрьевич, почему так внезап­но ей стало плохо в марте, буквально в один вечер? А потом не было никаких признаков одышки до сентября.

– Болезнь находилась в латентной, то есть скрытой стадии. Именно так, как злой пес из-за угла, и наскакивает этот митральный стеноз. Человек ходит с виду здоровый, живет, творит и любит. А у него уже давно сужено атрио-вентрикулярное отверстие, и левое пред­сердие почти не работает, видимость благополучия создается за счет притока крови из легочной вены. К несчастью кровь в этой вене за­стаивается. И получается жизнь взаймы. Жизнь, одолженная у самого себя. Это так называемая стадия полной компенсации митрального стеноза. Но равновесие недолговечно и очень шатко... Скажите, у Ев­гении Максимовны были трудные роды?