– Что мы утром найдем под елкой, папочка?

– Нечестно так, Дашка! – сердито сказала Маша. – Я хочу сюр­приз без глупостей.

Елка светилась в углу родительской комнаты уже второй день, а подарка все не было. А вот сегодня утром осенило... Женя встретила нас у порога. Взяла у детей шубы. Когда они ушли в свою комнату, спросила:

– Купил, Санечка? Покажи. Я так волновалась! Вдруг магазин раньше закроют, бывает же, или не будет подходящих, или денег не хватит... Какая прелесть! Спрячь поскорее. Это что за рулончик у те­бя?

Я развернул перед Женей сказку. Она сразу оценила мастерство шаржа и впилась в текст, временами чуть взмурлыкивая.

– Прекрасно, – сказала, закончив чтение. – Уж русский человек, если талантлив, так во всем. Славные у тебя ребята, Сашка! Слушай, это что же из стенной газеты, что ли? Заставили снять? Вот этот? – Же­ня показала на Серого Волка. – Санечка, держался бы ты от него по­дальше!

– Я бы и держался подальше, да он пристраивается поближе!

– Ой, Саня, не прощают серые волки Иванушкам талантливости! Этого я насмотрелась в редакциях...

Медленно и спокойно тянулся последний вечер года. Вот уже кончился "Необыкновенный концерт" на телевидении и смиренно уш­ли в свои постели Маша и Даша. Вскоре они затихли. Я принял ванну и облачился в любимую белую рубаху с большим отложным ворохом. Минутная стрелка пришпорила время на последнем круге. Полчаса осталось. И что это Женя там затворничает, будто бы на бал собирает­ся?.. Она появилась в новом платье. Спросила:

– Нравлюсь тебе?

– Очень, – сказал я. – Давно мы с тобой не выходили на люди.

– О, есть и повод! – засмеялась Женя. Вчера встретила Виталии Дымова. Через неделю в Доме кино будет, повторный показ их дипломных короткометражек. Приглашал.

– Непременно поедем. Что он снимал?

– "Адам и Ева'" по рассказу Юрия Казакова. Помнишь, там был такой ужасно талантливый художник, но ранний пьяница, и девушка от него уходила. Дымов использовал в своем фильме работы Афиногенова. Его мы как-то в мастерской у Лешки и Сереги встретили. Они тогда его Офигенным звали за талант и рост, помнишь? Так вот этот Офигенный и главную роль у Дымова сыграл блестяще... Ой, Санька, что же это мы с тобой? Десять минут осталось. Неси шампанское. Включай телевизор...

Уже в новом году, после бокала шампанского, я спросил:

– Женя, только честно, ты иногда жалеешь, что ушла в школу?

– Нисколечко! Ах, мой милый, как-нибудь я тебе покажу, какую восхитительную ахинею иногда несут в своих сочинениях мои ученики! И как остро чувствуют самые тонкие грани нравственности...

– Но стихов твоих я что-то давно уже не слышу!– Всему свое время, – засмеялась Женя. – В одной басне на звери­ном худсовете было такое: "Конь встал и сразу же понес о том, что до­рог стал овес, что дело движется к морозу, что на стихах не прожи­вешь – пора переходить на прозу". Вот закончат девчонки школу, и . из школы, Санечка, тоже уйду. И засяду я писать некую книгу. Это бу­дут не стихи, будет проза. Ах, какая это будет проза!.. Ну вот, легки помине. С Новым годом, мои дорогие!

Это Женя услышала, как скрипнула дверь детской и зашлепал по полу две пары ног. В рубахах до пят и с распущенными косами, и виноватыми улыбками вдобавок, стояли перед нами дочери. Жен смотрела на них непримиримо. И тут руки сестричек нашли друг дружку и крепко сцепились, порождая взаимную поддержку. И что-то дрогнуло в суровом взгляде необыкновенно красивой новогодней мамочки, только самый проблеск сочувствия. На всякий случай, девочки все же юркнули под руки к отцу. Это было их убежище, их консульство. И Женя не стала гнать дочерей обратно в постель, а лишь бросил по пледу, чтобы не мерзли. И тут дочери увидели...– Дашка, смотри, там уже что-то лежит. Поглядим?И радостно кинулись под елку.

– Знаешь ли. у этой главы неточный эпиграф. Не дедушку Ершов бы здесь проц и тир о вать, а папу Хема. "Старик и море". Помнишь. "Старик рыбачил на своей лодке в Гольфс т риме... Восемьдесят четыре дня он выходил в море и не поймал ни одной рыбы ". Потом Старику по везло. Он поймал на свой крючок рыбу. Это была настоящая, очень большая рыба. Трудно далась Старику победа над этой громадиной, по­больше его лодки. Когда же он победил и привязал убитую рыбу к лодке и двинулся домой, пришли акулы...

– Не спорю, очень похоже. И принимаю этот твой эпиграф, пото­му что дальше в нашем правдивом повествовании будет нарисовано сражение с акулами. – Ты ведь когда-то восхищался Стаднюком? Чему-то даже хотел подражать... Что сл у чилось? Он на самом деле переродился? – Не знаю. Может быть, таким был изначально. Я восхищался его умением орг а низовать работу и способностью работать на пределе сип. Это пришло ко мне само, без огля д ки на Стаднюка. – Мне же кажется, что для тебя твоя работа – цель, для Стад­нюка – средство. Вот и все: ему нужен успех как средство для дости­жения своих выгод. Для тебя успех – в получении научного результата... А ты мог бы в те годы, в начале 70-х, защитить канд и да т скую диссер­тацию?

– Ты себе не можешь представить, какая это была канитель! Шутники ведь не зря называли диссертацию "длинным заявлением на по­лучение высокой зарплаты ". Для сравнения, я получал триста рэ в месяц, а наш светлый Аскольдик – пятьсот. Каких только рогаток не понаста­вили на пути к заветным "корочкам"! И сколько это породило халтуры, вранья, несусветицы!.. Ты пойми, мне просто было жаль на это тра­тить вр е мя.

Глава 11.

В ПОЛЯХ ПОД СНЕГОМ И ДОЖДЕМ

Вечер перешел в ночь. Четыре часа уже я слонялся по аэропорту, время от времени приходя взглянуть на черное с зелеными буквами табло, упрямо не желавшее сообщить, когда же наконец прибудет дол­гожданный рейс... Я не видел Женю и дочерей сорок четыре дня. Через три минуты электронные часы на стене покажут шесть нулей подряд, и пойдет день сорок пятый. Не мог читать, не в силах был сосредото­читься. Старался не допустить в круг сознания самую страшную мысль, но она, бессловесная, настигала и обжигала душу ужасом... Наконец гулко булькнул динамик. Я напряженно прислушивался к певуче-бесстрастному голосу дикторши:– Самолет рейсом номер 1891 из Симферополя совершил вынуж­денную посадку в аэропорту Харькова. В настоящее время самолет находится в воздухе и ожидается прибытием в аэропорт Внуково в ноль часов пятьдесят минут.Схлынуло напряжение, я даже рассмеялся и с удивлением обна­ружил, что вроде бы страшусь увидеть родные лица. И никак не мог представить себе Машу и Дашу теперешних одиннадцатилетних. Все мне виделись загорелые и круглые мордашки пятилетних дочерей с карими глазищами и овсяными косичками. Стоят у вагонного окна и высматривают на перроне папу с букетом белых роз.Вышел на площадь. Августовская ночь была беззвездной и нехо­лодной. Присел на скамью, усталость обволокла сладкой истомой, по­качнула, обняла дремотой...Всполошился: "Пора!" Вернулся в зал прибытия и еще с полчаса прикладывался к черному стеклу, отгораживаясь руками от ярких бли­ков зала, но видел в темноте лишь слабо освещенные кили спящих воз­душных кораблей... И упустил момент, когда подкатил автобус. Уви­дел толпу пассажиров, входящих через стеклянную дверь. И тут же обнаружил своих. Меня поразило, как вытянулись за лето дочери. Ах, какие же они красивые, все трое, несущие на лицах вместе с золотым загаром что-то еще неуловимое крымское, коктебельское! Дочери тут же повисли на моей шее. И я, прижимая к себе их нежные ребрышки, глянул в Женино лицо и обнаружил сначала только восхищение этой картиной встречи ее детей с их отцом. Потом наши взгляды сошлись, будто прильнули на мгновение друг к другу. Женя тихо сказала: