– Так что за новости? – спросил я.

– Их две. Как всегда, одна приятная, другая не очень. С какой прикажете, Александр Николаевич, начать?

– Разумеется, с приятной. – Тогда пляши. Главк наконец-то принял решение передать твой

"Эллинг" на серийный завод в Полтаву.

– Очень приятная новость. Теперь давайте неприятную.

– Первая группа полтавских "сватов" уже в пути и будет здесь в понедельник. Кровь из носу, но сегодня должен быть готов план-график передачи технологии. Так что принимайся, лучше тебя этого никто не сделает.

С этим-то заданием я проковырялся до конца рабочего дня. По­звонил Рябинкин:

– У меня тут короткое замыкание вышло внутри камеры, Алек­сандр Николаевич. Весь день провозился. Сейчас уже "машина к поле­ту готова". Вы придете?– Да, да! Вот только дочек выручу из детского сада. Ставьте на прогрев импульсный генератор.

Дети, к счастью, играли на открытой площадке, и не пришлось возиться с их одеванием. Но они отвергли мое предложение побыть дома часа два в одиночестве. Они готовы были провести эти два часа в сквере перед проходной.

– Мы тебе будем звонить, – серьезно заявила Маша.

– Да, – подтвердила Даша, – мы сможем. Я вот так поднимаю Машку, а она снимает трубку и крутит цифры – один, четыре, семь. А потом она поднимает меня.

Солнце уже теряло накал. В тенях и укроминах скопилась про­хлада. Дети были одеты в пальто с капюшонами и в шерстяные рейту­зы, не должны были они замерзнуть.Первый раз они позвонили через полчаса. К этому времени мы успели произвести "первый выстрел" и просматривали на экранах осциллографов записи многоканальной электронной памяти... Кривые сильно отличались от предыдущего эксперимента, но страстно ожи­даемого острого импульса в восьмом канале не было, как и всегда. "Ну, почему, спрашивается?" Вот тут и позвонил телефон. Говорила Маша, гордая тем, что сама набрала номер:

– Папа, мы играем на скамейке. У нас все в порядке.– Дай теперь трубку Даше.– Нет, она сама хочет звонить. Я повешу.

Пришлось положить трубку и ждать Дашиного звонка. Тем вре­менем Рябинкин переснял на фотопленку всю серию кривых и стер па­мять.

– Посмотр-р-им окр-р-рестности? – спросил он, делая особый упор на букве "р", видимо в детстве были у Владимира Петровича большие нелады с этой буквой.

Еще две серии при измененных условиях и режимах дали почти то же самое.

– Да не р-растраивайтесь вы так, р-ради Христа! Страшно же смотреть на человека, ей-богу. Давайте еще посмотрим при большем давлении. Сейчас я подготовлю машину к бою!

"Милый Владимир Петрович, – подумалось мне, – ты не очень-то понимаешь суть происходящего в камере установки, но ты прекрасно чувствуешь, что творится у меня на душе, и тут же кидаешься "готовить машину". Когда-то ты так же готовил самолет для своего лейтенанта, хотя сам ты не умел ни летать, ни, тем более, владеть смер­тельной механикой воздушного боя..." Снова зазвонил телефон. Пер­вой оказалась Даша.

– Папа, здесь такая тетя с пистолетом на боку. Ну, которая никого не пускает без пропуска. Она нас угощает черным хлебом и помидо­рами. Можно мы возьмем?

– Можно. Только не забудьте сказать спасибо. Дай трубку Маше. Не вешай, просто передай в ручку... Машенька, носики у вас не за­мерзли? Попробуй у Даши.– Нет, мы все время бегали. Я такая вся зажаренная!

Солнце уже село, и за окнами начала сгущаться синева. Я чувст­вовал какую-то потерянность и вину перед Женей, Рябинкиным и соб­ственными детьми.– Готово, Александр Николаевич, можно "стрелять"! – сказал бинкин и еще прошелся по кнопкам стирания памяти во всех двенадца­ти каналах. Я посомневался минутку-другую, а затем перевел лимб длительности импульса на самое короткое значение. В этой области генератор у нас капризничал, и мы с Петровичем избегали ставить лимб длительности импульса в крайнее левое положение. Одновременно с нажатием кнопки внутри камеры грохнул разряд.

– Что-то есть в восьмом канале, Александр Николаевич! – и об­радовано, и с сомнением сказал Рябинкин.

"Что-то" оказалось чуть приметным искривлением вместо привычной гладкой линии на экране.

– Так. Это при длительности импульса в две десятых микросекунды. Жаль, что наш генератор не может дать импульсы короче. Увеличьте давление гелия в два раза, Владимир Петрович...

Прогиб кривой на экране восьмого канала стал явственнее. Это еще далеко не было "веществом звезд", но впервые датчик уплотнения откликнулся, и у меня немного поднялось настроение. Навскидку -здесь примерно одна сотая от плотности воды. Не бог весть, какое дос­тижение, но для начала сгодится!.. В десять раз увеличиваем магнитное поле. От магнита потянуло запахом горелой изоляции. Ничего, милый, потерпи – разряд! Вот те раз, эффект исчез, как не бывало! Что еще за притча?.. Первым опомнился Рябинкин, глянул на часы и ахнул:

– Александр Николаевич, а дети! Уже десять часов.

Я рванулся к двери. "Только бы они никуда не ушли, мои не­смышленыши! – подумалось панически, – Только бы не ушли". Вах­терша, увидев мою перекошенную физиономию, улыбнулась:

– Не волнуйтесь так! Девочки рисуют у нас в караулке. Очень хо­рошие у вас дети – такие спокойные!

– Спасибо вам! – радостно рассмеялся я.

...Когда вышли в черноту ночи, электронные часы над входом показывали 22.30, и где-то в сосновом бору гулко грохотала, прибли­жаясь к станции, электричка.

– Помчались, ребята! – закричал я, подхватывая девчонок на ру­ки. – Может быть, мы сейчас встретим свою мамочку.

Мы вбежали на перрон, когда поезд только замер, и медленно стали гаснуть три его ярких глаза. И тут же столкнулись с Женей, и она замерла от неожиданности и спросила испуганно:

– Что такое? Что у вас случилось? Почему вы здесь?

– Мы идем с папиной работы, мамочка, – гордо заявила Даша, и этим было все сказано.

Дома выбитые из колеи дети разошлись не на шутку. Они с виз­гами носились по квартире, наотрез отказались от ужина и ссорились за право первой встать под душ. Я рвался помочь, но Женя сказала:

– Иди себе, милый. Ты уже помог, нечего сказать!

Я сидел на кухне в своем "рабочем углу", привычно положив пе­ред собой лист чистой бумаги и авторучку. Соседи, досмотрев телеви-зор, пили чай, весело делились впечатлениями от похождений четырех танкистов и их собаки. Посматривали они на меня не без насмешки... Как же стыдно быть неудачником! – думалось мне горестно. – Прав Матвеев – нужно молиться одному богу. Кажется, он подозревает, что я бегаю в лабораторию Пересветова в надежде наскрести материал для диссертации... Ужасно стыдно! Не будет ли сегодняшний полууспех вообще пределом, этаким потолком достижимых уплотнений? Тогда всему конец. Для реакции термоядерного синтеза в смеси дейтерия с тритием требуется минимум десять плотностей воды".В этот вечер белый листок у меня так и остался чистым. Не было уже никаких идей по совершенствованию нашей установки. Ушли на покой соседи, затихли голоса детей и Жени в комнате. Я вошел ти­хонько. Женя лежала ничком, обнимая подушку. Спросила, не подни­мая головы:

– Ну, хоть получилось у вас что-нибудь стоящее?

Соблазн похвалиться полууспехом был велик. Так и подмывало сказать, что еще на один порядок величин удалось приблизиться к це­ли. Пока это не "солнышко в ладонях", но ведь еще не вечер...

– Путного ничего не получилось, – сказал я тускло. – Сажа бела.– Жаль, что дети маялись впустую четыре с лишним часа. Причи­на хоть ясна тебе? Когда теперь выйдете на новую серию опытов?

Промолчать или сказать о полтавских "сватах"? Теперь-то уж надолго наступил конец нашим с Рябинкиным "полетам"! Нелетная будет погода, пока технологическая документация на "Эллинг" не бу­дет переведена в Полтаву.Утром приехала Надежда. Сестры не виделись месяц, но казалось, их разлука длилась годы. Машка и Дашка тоже неистово радовались тетке. Да что там, даже соседка Татьяна и та оттаивала при встрече со спокойной и демократичной ткачихой с Трехгорной. Вскоре по квар­тире распространился аромат слив, кипящих в густом сиропе... Этот запах возвратил меня во времена четвертьвековой давности, в осень 44-го. Вырвав меня из детдомовского полубытия, бабушка вернулась в Благовещенку, и я впервые в жизни увидел дерево, облепленное спе­лыми беловато-сизыми сливами. Вот только варенье тогда не вари­лось, не было сахару, а сушила бабушка зрелый чернослив в зеве разо­гретой печи, и те разогретые сливы пахли так же, как сейчас.