Между тем собственная моя деятельность в эту зиму перестраива­ла меня самого, как строгий корсет, перетягивающий талию, бывает, деформирует органы. Немалый от меня потребовался героизм, чтобы затянуть себя в "корсет" новой своей должности. Даже в начальную пору опытно-конструкторской разработки по теме "Эллинг", без ма­лого четыре года назад, обуздывая себя очередной рациональной про­граммой после студенческой своей вольницы, не довелось мне до конца прочувствовать диалектику "свободы, являющейся осознанной необ­ходимостью". Каждое утро теперь я просыпался с ознобом от мысли о предстоящей днем борьбе. С начальником цеха. С мастерами участков и производственных линеек. Со своими прямыми подчиненными-технологами. А главное – с самим собой!.. Какой благостной и почти идиллической представала теперь моему воображению недавняя рабо­та в лаборатории Стаднюка, когда можно было часами погружаться в решение очередной чисто технической или даже научной задачи, обре­тая несказанное наслаждение при удачном результате! Здесь же десят­ки, если только не сотни, всевозможных разновидностей брака, бацил­лы и вирусы которых живут в организме цеха, никогда до конца не изгоняемые, трясли лихорадкой, иссушали горячкой, парализовали столбняком то на одном участке, то на другом... И всем этим недугам ты, старший технолог цеха, должен был организовать отпор, помогая организму цеха в выработке стойкого иммунитета.

Еще лет сто назад возникло в Синявине хрустальное производст­во "поставщика двора его Императорского величества" Скопцова. Ре­ка подмывала здесь поросшие сосняком холмы из кварцевого песка. Вдоволь было здесь сырья и для прочных бутылок под шампанское и для тончайшего скопцовского баккара, которое знала в свое время и Европа. Выстроенная тогда фабрика в затейливом стиле испанского замка с башенками, внутренними двориками, с арочными подворот­нями и оконными проемами теперь служила помещением для нашего цеха, что и являлось основной печалью нового старшего технолога, ибо держать вакуумную гигиену и технологическою дисциплину в ис­торических этих стенах было непросто... Вскоре после революции ну­жда в тончайшем хрустале стала куда менее насущной, чем нужда в игнитронах для московского трамвая. Тогда-то и возник на месте скопцовского производства заводик трамвайного подчинения, выпус­кавший ртутные выпрямители. В годы Великой Отечественной войны завод снабжал военно-морской флот тиратронами и газотронами для электроприводов корабельных пушек. В послевоенные годы вокруг "скопцовского замка" выросли новые корпуса важнейшего НИИ, од­ного из тех. которые определили и успех в соревновании с Западом в споре "кто кого запугает", и победы в космосе и многое другое. Но вот беда: культура производства в моем цехе оставалась на уровне игни­тронного заводика 30-х годов!Начальник цеха Матвеев, толстый мужик, похожий на председа­теля колхоза из кинокомедии, уж очень экономен был на телесные и душевные движения. Сначала он с нескрываемой усмешкой наблюдал за суетой своего нового "старшенького". Но когда ценой этой своей "суеты" я вырвал месячный, потом и квартальный план по "Эллингу", Матвеев сильно меня зауважал, но щедрее на движения не сделался... Одна только линейка стаднюковского "Эха-1", размещенная в остек­ленном чистом боксе с наддувом, производила современное впечатле­ние. Для того она и была заведена здесь по воле министра, чтобы раз­растись и вытеснить все убогое старье. Но об этом как-то перестали думать всерьез. Если и говорили, то лишь с иронией, как о "благих на­мерениях, которыми..." и так далее. Во всяком случае, Матвеев с этим не торопился.

Каждый вечер перед сном я исповедывался Женечке. Эти ночные разговоры были моей радостью, моим упованием, источником опти­мизма и мужества. Порой я поражался тому, как по скупым деталям и фактам Женя строила точнейшие психологические характеристики моим новым сотрудникам и оппонентам, и ее советы, как с кем себя вести, имели для меня самую практическую действенность. Но была в тех разговорах одна тема особенно болезненная. Нет, Женя и капельки не злорадствовала – ну и на волосок! – просто я сам в глубине души тосковал по оставленной работе в НИИ.

– Понимаешь, – признался я Жене, – Там все у меня приходило само собой, как дышалось. А здесь все, буквально каждый шаг дается только преодолением.– Все настоящее в жизни дается преодолением, Саша, – улыбну­лась она. – Характер, во всяком случае. Так что однажды ты вернешься к научной работе обновленным. И я хочу, чтобы такое случилось по­скорее.

Моя статья попала на рецензирование Алеше Пересветову, моему напарнику по кормовому веслу на хамсаринском плоту.... Сначала в редакции институтского научно-технического сборника решили, что статья Величко об эффекте схлопывания в неидеальной плазме не про­ходила по профилю издания и сообщили об этом автору. "Отошлите ее в академический журнал", – сказали мне по телефону. Я отправился в главный корпус ее забирать и по дороге горестно подумал: "Вот и ко­нец всем моим ученым амбициям, в академическом журнале статью какого-то инженера без ученого звания не опубликуют". Но статью мне не отдали. "Только что заходил Пересветов Алексей Сергеевич, -сказали мне, – Случайно увидел вашу статью и очень заинтересовался. Сейчас она у него". Пересветов руководил небольшой проблемной ла­бораторией. Он исследовал физические процессы, которые использо­вались при разработке новых электронных приборов или неожиданно, в виде паразитных явлений, возникали в приборах существующих. Для Пересветова не существовало понятия "не по профилю НИИ". Все бы­ло по профилю, если только имело отношение к электронике... На сле­дующий день Пересветов позвонил мне сам:

– Судя по куцым "выводам", старик, ты совершенно не понима­ешь, что открылось твоему проницательному взору. И эта фотография молнии с яркой точкой – фантастически любопытно! Давай догово­римся так: статью в сборнике напечатаем непременно, чтобы поскорее "застолбить" твое авторство, а мы в проблемной лаборатории попро­буем развернуть ключевой эксперимент. Но в "выводах" советую тебе заявить без обиняков, что этой публикацией ты открываешь новый путь к управляемой термоядерной реакции. Глядишь, на старости лет это и принесет тебе горсть лаврушки для супа. Питательности ника­кой, но запах приятный. Согласен?.. Тогда напиши по-новому "выводы".

При этом разговоре у меня было такое впечатление, что это у ме­ня самого теперь очки привязаны к голове, их заливает водой, а Пере­светов корректирует мои движения гребью... Все это я рассказал Жене вечером по дороге от станции электрички.

– До чего же обидно, Сашка! – сказала она. – Кто-то будет твой эффект проверять, изучать... Как если бы ребенка родить и отказаться от него.– Авторство не собственность, Женечка! Да никто на мое автор­ство и не покушается, как это бывает у вас в романах об ученых.– Вот чудак. Они же откроют много нового, но уже без тебя! Это даже мне понятно. Авторами нового знания будут они, а не ты, Велич­ко. Ты останешься на перроне, а они помчатся на поезде и помашут тебе ручкой вот так... Угадай, кто у нас будет в воскресенье в гостях? Ну угадай, угадай!

– Неужели Лешка и Сергей?

– Точно. Сегодня Леша мне позвонил, предложил взять портрет. И я пригласила их посетить наше Синявино. Так что маринуй мясо, Величко, и покупай "хванчкару" или "мукузани". Выберемся на лыжах в лес с шашлыками. Давай?– Хорошо, – согласился я. – Только нужно Лешке заплатить за портрет. В этом месяце я получу большую премию, а художники, не­бось, нуждаются по-прежнему.

Женя на минутку онемела. Потом сказала:

– Ты что спятил, миленький? И что за человек!.. То задаром готов отдать добрым людям то, что сам буквально выстрадал в муках, то готов совать деньги там, где и духу их быть не должно... Кстати, Леша сказал, что сейчас их дела не так уж и плохи. Новосибирские физики сейчас опекают наших художников. Ребята только что получили заказ на отделку какого-то дворца в Академгородке.