– Рейсфедер тебе ни к чему, раз ты чертишь карандашом, его мы положим в основу. Вот так... Теперь в дело пойдет "козья ножка". Кстати, в этих расчетах мне без дельта-функции не обойтись, придется тебе подзубрить этот раздел математики.

Юля откинулась на спинку стула и, смежив веки, запрокинула ко мне усталое лицо. Я поцеловал полураскрытые губы и ощутил их нежный-нежный ответ. Опьянев, я стал целовать лицо, шею, снова губы. Все во мне ликовало: "Не нужен никакой разговор! К черту разговоры!"

– Послушай, что это за парикмахерская такая у нас? – спросила Юля, не открывая глаз. – С дополнительными услугами, что ли?Дамский салон "Прически, массаж лица, расчет ЛБВ" – засме­ялся я.

– Не пойму, что тут основное – расчет, прическа или массаж?– Все равно. Главное – что любя. А вот сессию сдадим, так и вовсе поженимся. И поедем вместе в Подмосковье на преддипломную и работать гам же останемся, в Синявине. Говорят, это очень красивый городок, и до Москвы – час электричкой. В твое ростовское отсутствие был тут их представитель. Я все с ним обговорил, тебя тоже берут.

Юлия вздрогнула, отняла от меня свою голову и склонилась над чертежом.

– Нет, нет. Я останусь здесь. Буду писать дипломную работу в ка­тиной лаборатории у Георгия Васильевича Дудко. Мне и тему уже назвали.

– Ты мне об этом не сказала?! – поразился я, чувствуя, что отло­женный было разговор неизбежен, и он начинается. – Когда ты успела по сделать?– Позавчера, когда вы занимались на военной кафедре, и у нас было "окно". А что ты так завелся? Я не имею права?

Тут прозвенел тот входной звонок, настойчивый и нетерпеливый. Присев к зеркалу. Юлия торопливо вынула из волос чертежные инст­рументы и выскочила в прихожую... Я услышал мягкий баритон:

– Вот и я. Не ждала, Юленька?– Да входи же, входи.– Это вот торт. А это тебе подарки московские ко дню рождения.

Гость вошел в комнату. Был он как-то ярко, жгуче черняв, муже­ствен и элегантен. Чуть искрилась седина в жестком ежике короткой стрижки. Протянул мне руку:

– Головин.

– Величко, – буркнул я в ответ, пожимая плотную ладонь.

– Сейчас будет чай, друзья, – сказала Юлия.

Такое же меловое лицо и выражение затравленности видел я у нее только раз – в день похорон дедушки. Склонившись над тетрадью, я искал ошибку в вычислениях. Результат у меня расходился на четыре порядка с реально возможным значением. "Что такое? Зачем так блед­неть, Юленька?" – подумал я, невольно слыша имя, как бы баритоном произнесенное. И тут же оборвал себя: "Ладно, ладно... Как станешь ты завтра смотреть ей в глаза, если выяснится, что этот дяденька – от­личный семьянин, и дочка у него – чуть не Юлина ровесница? Славный Отелло, ты действительно ревнив!.. Ага, вот где оно – здесь в показате­ле степени не минус, а плюс. Напротив, он не ревнив, а доверчив. Надо выбросить из головы эту чушь, она бы тебе все сказала!.. Да она и ска­зала. Тогда, ночью. И сегодня она тоже тебе кое-что сказала!"Головин, чуть склонив набок голову, рассматривал Юлин чертеж. Взял карандаш и угольник, умелым движением провел на боковой про­екции недостающую линию. "Нижняя челюсть у него тяжеловата", – по­думал я.

– Цельнотянутое? – спросил Головин, сравнивая Юлину конст­рукцию с фотографией разреза ЛБВ в американском журнале.– Нет, если эту бодягу всерьез делать, нужно паять серебром в ат­мосфере водорода, – сказал я.– Да я не о технологии. Тянем у америкашек в смысле "тащим". Когда тащим целиком, получается цельнотянутое. И они тоже тянут, особенно у нас в авиации.

– Вы в командировку приехали?

– Да нет, – улыбнулся гость, не поднимая взгляда. – Думаю, что на долгие-долгие годы. Принимаю под командование завод... – и он назвал почтовый ящик, что на западной окраине Таганрога.

Мгновенная догадка хлестнула сердце болью: "Так вот почему Юля осталась в катодной лаборатории!.." Теперь все сходилось у меня и в расчете ЛБВ, и в жизни: "Похоже на правду. Нужно только рассчи­тать входной импеданс "горячей" ЛБВ. Сосчитаю одну точку, кривые пусть она считает сама по моему образцу... Сколько лет Головину? Сорок с лишним. Вдвое старше. А какое это имеет значение? Дыши ровнее, старик, не торопись. Здесь же Бессель третьего порядка, а не второго. Так ты насчитаешь!.." Бом! Это половина одиннадцатого. "Нужно бы успеть до одиннадцати", – подумалось горько. Юля внесла чайник и чашки, потом – торт. Я сгреб бумаги со стола к себе на коле­ни, подложив большой справочник.

– Женя, ты сейчас прямо из Москвы?

– Да. В три часа я еще сидел на коллегии в министерстве. Горячие там головы. Я еще и завода ни разу не видел, а от меня уже требуют безусловного выполнения программы года... А торт, между прочим, называется "Марика" из ресторана "Будапешт", жил я как раз над ним в одноименной гостинице.

– В "Современнике" был? – спросила Юлия.

– Где там! Едва до постели добирался после непрерывных заседа­ний да визитов по высоким кабинетам.

Одиннадцать ударов... Осталась самая малость, почти успел.

– Саня, оставь расчет и пей чай. Завтра досчитаешь.

Встреча наших взглядов: "Ты так в этом уверена?" – "Почему же

нет?"

Я торопливо съел кусок торта и выпил чашку остывшего чая. Сказал, поднимаясь из-за стола:

– Юлия Николаевна, расчет готов. Обратите внимание на под­черкнутые места. На них вас могут засыпать на защите. Всего хороше­го.

В прихожей на зеленом сундуке лежал небольшой кожаный чемо­дан. От кожаного пальто на вешалке тянуло хорошим трубочным та­баком... "Итак, события вышли из-под контроля. Наш мир – слабо детерминированная система, и уж никак в нем не выстроить судьбу по собственному желанию! Не так живи, как хочется, а как Бог велит!" Вся эта премудрость глушила боль, как анальгин. Вышла в прихожую Юлия, прикрыв за собой дверь в проходную комнату. Она стояла, при­слонясь спиной к двери, и смотрела на мои торопливые сборы.

– Саня, завтра поговорим?

– Едва ли... – отозвался я глухо. И вдруг вырвалось само собой: -"Что ж! Как-нибудь до весны проживу и один – без жены!.."

– Саня, пожалуйста, перестань.– "Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить".– Вот, значит, как ты заговорил? – вспылила Юлия.– Это не я. Это Бунин, Юлия Николаевна.

– Ну так знай, я замуж выхожу. В Ростове Головин сделал мне предложение.

– Что же ты две недели молчала, не обрадовала сразу?

– А он еще моего решения не знает. Я вот сейчас решила. Дура, я еще колебалась!.. Но теперь все. Решено.– Не очень-то и колебалась, если решила остаться здесь, поближе к будущему директору завода. Будь счастлива, Юленька!

Когда сбегал по лестнице, было такое чувство, что это я тогда ночью после дедовых похорон ухожу, что не было двух недель само­обманного счастья... Ну и ливень же! Тропики в сезон дождей! А ведь сколько могло бы из этой бесполезной воды получиться первоклассно­го снега!.. Подумав это, я с удивлением обнаружил, что сожалею толь­ко об этом несостоявшемся снеге и ни о чем более. Жаль еще, что в общежитии нет камина, не лишне было бы прогреться после такой ку­пели... Я уснул сразу же, едва дотащился до подушки. Но часа в три ночи меня подбросило. Сел на постели и ощутил удушье от осознания утраты.

– Что же, "Любовь и слезы" не такой уж и фиговый был фильм, папочка. Ваш треугол ь ник подобен тому, арабскому, что и следовало доказать. Как же ты смог жить дал ь ше? – Старинный автор написал бы так: "К утру со мною сделалась горячка … "А по-нынешнему – меня свалил грипп и очень сильный. Ну, и стресс был, разумеется. Стресс он и есть стресс в любом веке, как его ни назови. Почти до конца декабря я не ходил в и н ститут. На первой неделе в бреду меня преследовали кошмары. Я перевоплощался в ш а ровую молнию и переживал ее внутреннюю жизнь. Физика процессов происхо­дила как бы в моих ощущениях, и в то же время я лихорадочно старался эти ощущения выразить на языке дифференциальных уравнений. Потом шаровая молния начинила сжиматься, во з никающие немыслимые давле­ния и температуры уничтожали меня...