Время тянулось необычно медленно, хотя движение в вагоне становилось шумнее, быстрее. За окном кто-то пробежал, скрипя щебнем, громко крикнув:

— Живо!

Самгин так крепко сжимал револьвер коленями, что у него заболела рука; он сунул оружие под ляжку себе и плотно прижал его к мякоти дивана.

— Странно, — сказал Крэйтон. — Они не торопятся, эти ваши бандиты.

Судорожно вздыхал и шипел пар под вагоном, — было несколько особенно длинных секунд, когда Самгин не слышал ни звука, кроме этого шипения, а потом, около вагона, заговорили несколько голосов, и один, особенно громко, сказал:

— Здесь, в этом!

— Не выпускать никого!

Вагон осторожно дернуло, брякнули сцепления, Крэйтон приподнял занавеску окна; деревья за окном шевелились, точно стирая тьму со стекла, мутно проплыло пятно просеки, точно дорога к свету.

— Что же — нас взяли в плен? — грубо спросил Крэйтон. — Мы — едем!

Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая:

— Что происходит?

Против двери стоял кондуктор со стеариновой свечою в руке, высокий и толстый человек с белыми усами, два солдата с винтовками и еще несколько человек, невидимых в темноте.

— Почтовый вагон ограбили, — сказал кондуктор, держа свечку на высоте своего лица и улыбаясь. — Вот отсюда затормозили поезд, вот видите — пломба сорвана с тормоза…

— Сколько ж их было? — густым басом спросил толстый человек.

— Говорят — четверо.

— Кто говорит?

— Товарищ.

— Какой — товарищ, чей?

— Наш, из бригады.

— Везде — товарищи!

Женский голос напряженно крикнул:

— Сколько же, сколько убитых? Ей сердито ответили:

— Убитых нет!

— Вы скрываете! Они стреляли.

— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…

— Четверо? — проворчал Крэйтон над ухом Самгина. — Храбрые ребята.

А Самгин подумал:

«Какое презрение надобно иметь к людям, чтобы вчетвером нападать на целый поезд».

Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто видя его рядом с Любашей, рядом с собою, в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.

«Писал стихи».

Он слышал, что кто-то шепчет:

— Обратите внимание: у господина в очках — револьвер.

Самгин, с невольной быстротой, бросил револьвер на диван, а шопот вызвал громкий ответ:

— Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть, да, наверное, и у многих. А вот что убитых нет, это подозрительно! Это, знаете…

— Да, странно…

— При наличии солдат…

— Солдат — не филин, он тоже ночью спит. А у них — бомба. Руки вверх, и — больше никаких. — уныло проговорил один из солдат.

— Все-таки надо было стрелять!

— Подняв руки вверх? Бросьте, господин. Мы по начальству отвечать будем, а вы нам — человек неизвестный.

— Он говорит верно, — сказал Крэйтон.

На Самгина эти голоса людей, невидимых во тьме, действовали, как тяжелое сновидение.

«Инокова, конечно, поймают…»

Он был недоволен собою, ему казалось, что он вел себя недостаточно мужественно и что Крэйтон заметил это.

«Иноков не мог бы причинить мне вреда», — упрекнул он себя. Но тут возник вопрос: «А что я мог бы сделать?»

И Самгин вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной беседе в коридоре.

— В десять минут обработали!

— В семь.

— Вы считали?

— Солдат говорил дерзко, — это не подобает солдату. Я сам — военный.

— Кондуктор, — почему нет огня?

— Провода порваны, ваше благородие. Вошел Крэйтон, сел на диван и сказал, покачивая головою:

— Ваши соотечественники — фаталисты. Самгин промолчал, оправляя постель, — в коридоре бас высокого человека умиротворенно произнес:

— Что ж, господа: возблагодарим бога за то, что остались живы, здоровы…

— Скоро Уфа.

Зевнув, заговорил Крэйтон:

— Вы напрасно бросаете револьвер так. Автоматические револьверы требуют осторожности.

— Я бросил на мягкое, — сердито отозвался Самгин, лег и задумался о презрении некоторых людей ко всем остальным. Например — Иноков. Что ему право, мораль и все, чем живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует старый дом гнилым деревом», — вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника в гражданском процессе. В коридоре всё еще беседовали, бас внушительно доказывал:

— Вы же видите: Дума не в силах умиротворить страну. Нам нужна диктатура, надо, чтоб кто-нибудь из великих князей…

— Вы дайте нам маленьких, да умных!

— Господа! Все так переволновались, а мы мешаем спать.

— Очень умно сказано, — проворчал Крэйтон и закрыл купе.

Самгин уснул и был разбужен бешеными криками Крэйтона:

— Вы не имете права сдерживать меня, — кричал он, не только не заботясь о правильности языка, но даже как бы нарочно подчеркивая искажения слов; в двери купе стоял, точно врубленный, молодой жандарм и говорил:

— Не приказано.

— Но я должен давать несколько телеграмм — понимаете?

— Никого не приказано выпускать, — и обратился к Самгину: — Объясните им: поезд остановлен за семафором, вокзал — дальше.

— Вы слышите? Не позволяют давать телеграмм! Я — бежал, скочил, может быть, ломал ногу, они меня схватали, тащили здесь — заткнули дверь этим!

Размахивая шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он сидел на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в пол, и рычал:

— Вы должны знать, когда вы арестуете! Это — дикость! Я — жалуюсь! Я протестую моему послу Петербург!

— Успокойтесь! — посоветовал Самгин. — Сейчас выясним — в чем дело?

Поглаживая ногу, Крэйтон замолчал, и тогда в вагоне стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки жандарма в коридор: двери всех купе были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.

«Чертовщина какая-то», — подумал Самгин и спросил жандарма: в чем дело?

— Проверка документов, — вежливо и тихо ответил жандарм. — Поезд был остановлен автоматическим тормозом из этого вагона. Сосед ваш думали, что уже вокзал, спрыгнули, ушибли ногу и — сердятся.

— Ногу я сломил! — вновь зарычал Крэйтон. — Это я тоже буду протестовать. Она была немножко сломлен, раньше года, но — это ничего!

Жандарм посторонился, его место заняли чернобородый офицер и судейский чиновник, горбоносый, в пенснэ, с костлявым ироническим лицом. Офицер потребовал документы. Крэйтон выхватил бумажник из бокового кармана пиджака, крякнул, скрипнул зубами и бросил документ на колени Самгина. Самгин — передал офицеру вместе со своим, а тот, прочитав, подал через плечо свое судейскому. Все это делалось молча, только Крэйтон, отирая платком пот с лица, ворчливо бормотал горячо шипящие английские слова. Самгин, предчувствуя, что в этом молчании нарастают какие-то серьезные неприятности для него, вздохнул и закурил папиросу. Судейский чиновник, прочитав документы, поморщился, пошептал что-то на ухо офицеру и затем сказал:

— Разрешите заявить, господа, наши искренние извинения за причиняемое вам беспокойство…

Крэйтон, махнув на него шляпой, зарычал сквозь зубы:

— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?