Пределом всего стали деньги, которые она буквально сунула в карман дяди Сигизмунду под предлогом материальной помощи и за которыми пришла в квартиру Анны Бовшек. И снова расспросы с пристрастием о любимых философах, об увлечениях, о домашних занятиях и новых законченных работах. Последним рывком «дама из ВОКСа» категорически потребовала пустить ее в комнатушку Кржижановского на Арбате. На семейном совете было решено согласиться на дневное время и в присутствии Тезавровского. От волнения дядя Сигизмунд не мог спать. Все рукописи были разобраны родственниками. Больше всех досталось на долю Пятницкой — комнату тети Нюси тоже на всякий случай очистили от следов писательского творчества.

По всей вероятности, именно эта пустота разочаровала «даму из ВОКСа»: ни архива, ни набитого рукописями письменного стола. Да он бы и не уместился на площади, подсказавшей писателю его знаменитый «квадратурин». Дама набросилась на немногие семейные фотографии, хотя в них как раз никакого смысла не было. Дядя Сигизмунд не поддерживал отношений со старшими сестрами и не интересовался ими. Все они как-то устраивали свои судьбы, и явный неудачник-брат сочувствия не вызывал.

Год 1948-й. Темно-серый зал Камерного театра. Сбитая в кучу растерянная толпа. Ссутулившиеся спины. Приклеенные улыбки. Убегающие взгляды… Значит, все продолжается. Значит, ничего не перечеркнули муки и издевательства первых постановлений. Торжествующее исключение — те, кто удостоился чести показывать свое мастерство во время разливанных кремлевских застолий, развлекать, присутствовать, соответствовать. Во главе с личным чтецом вождя Михаилом Ивановичем Царевым.

И на трибуне — в том самом месте, где белело чучело чайки в последней постановке уже обреченного на искоренение таировского театра, — серая фигура с холодным взглядом и влизанными в череп бесцветными волосами, сыплющая на «московскую художественную интеллигенцию» круглые, свинцовые слова. Беспощадно. Аккуратно скатывающиеся к единственному магниту — пресловутой 58-й статье Уголовного кодекса. О врагах народа. И о контрреволюции в бесконечном многообразии ее обманчивых оттенков.

Голос оратора замирает от преданного восхищения: может быть, кто-то осмелился забыть историческое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград»? 14 августа 1946 года — день, который останется в истории. Во всяком случае нашей, советской культуры. Слова вождя и учителя: «Предоставление страниц „Звезды“ таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции „Звезды“ хорошо знакома физиономия Зощенко и недостойное его поведение во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как „Перед восходом солнца“. Такая же ясность внесена и с Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой и безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пронизанные духом пессимизма и упадочности, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства — „искусства для искусства“, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».

…Оратор в Камерном театре продолжал. Старательно выговаривая слова. Негромко. Почти вкрадчиво: «Или вы сочли для себя необязательным постановление о репертуаре драматических театров?» Вождь позаботился о нем спустя каких-нибудь двенадцать дней после решения о журналах: «Постановка театрами пьес зарубежных авторов явилась по существу предоставлением советской сцены для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попыткой отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту».

И главная часть — «поставить перед Комитетом по делам искусств в качестве основной практической задачи организацию постановки в каждом драматическом театре ежегодно не менее двух-трех новых высококачественных спектаклей на современные советские темы». Вот откуда, товарищи деятели, вы обязаны начинать для себя отсчет времени!

Но «вождь и учитель», как обычно, довел дело до конца. 4 сентября того же года он высказался о кинофильме «Большая жизнь», а заодно и о Сергее Эйзенштейне: «Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма „Иван Грозный“ обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского ку-клукс-клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета». Как можно было забыть, что Грозный оставался любимым героем и идеалом «вождя и учителя», историческим оправданием любых репрессий и зверств «ради блага народа»!

Причиной собрания в Камерном театре стало четвертое по счету постановление с четкой формулировкой понятий формализма как антисоветчины. «Вождь и учитель» от угроз переходил к действиям. Именно это обстоятельство утвердившийся на трибуне академический искусствовед в штатском В. Сысоев и должен был окончательно довести до сознания и без того смертельно напуганных людей.

«Еще в 1936 году в связи с появлением оперы Д. Шостаковича „Леди Макбет Мценского уезда“ в органе ЦК ВКП(б) „Правда“ были подвергнуты острой критике антинародные, формалистические извращения в творчестве Д. Шостаковича и разоблачены вред и опасность этого направления для судеб развития советской музыки… Несмотря на эти предупреждения, а также вопреки указаниям, которые были даны Центральным Комитетом ВКП(б) в его решениях о журналах „Звезда“ и „Ленинград“, о кинофильме „Большая жизнь“, о репертуаре драматических театров и кино и мерах по его улучшению, в советской музыке не было произведено никакой перестройки… Особенно плохо обстоит дело в области симфонического и оперного творчества. Речь идет о композиторах, придерживающихся формалистического, антинародного направления. Это направление нашло наиболее полное свое выражение в произведениях таких композиторов, как т.т. Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Н. Мясковский, Г. Попов и др., в творчестве которых наиболее наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в искусстве музыки, чуждые советскому народу и его вкусам…

ЦК ВКП(б) постановляет: 1. Осудить формалистическое направление в советской музыке как антинародное и ведущее на деле к ликвидации музыки».

Только одного постановления было мало. Его благословленный «вождем и учителем» автор — Жданов любил разъяснять. Во френче сталинского покроя, только чуть более темном. С тяжелым, «проницательным» взглядом, предназначенным на месте испепелять собеседника. С ехидной ухмылкой превосходства в точно воспроизведенных сталинских усах. С заложенными — снова по примеру вождя! — за спину руками. Разве что старательно зализанные волосы не соответствовали ЕГО прическе. Зато в хамски-простоватых выражениях развязной речи можно было себе позволить превзойти «учителя». Правда, для того, чтобы объяснять и рассуждать, не всегда хватало понятных самому оратору примеров. Поэтому, не вдаваясь в тонкости оперной и симфонической музыки, лучше всего было показывать на образцах очевидного, как казалось Жданову, изобразительного искусства.