Залп раздался без четверти восемь утра. Элий очень тихо сказал: «Боевые…» В памяти ожили годы войны. Да, боевые…
Залп повторился. Еще раз. Еще… Из обращенного в сторону Белого дома окна стали видны всплывающие к небу серые облачка. 4 октября 1993 года.
Накануне телевидение показало, как бэтээр, раскрошив стеклянные двери, въехал в холл телецентра в Останкино: отдельные выстрелы в коридорах. Нагруженные сумками с продовольствием сотрудницы, перебегающие из одной двери в другую.
А на улицах были уже десятки расстрелянных, в том числе и карабкавшихся на деревья мальчишек. Борис Годунов навсегда останется в истории запятнанным кровью единственного ребенка, погибшего, кстати сказать, при так и невыясненных обстоятельствах. Это было на рубеже XVI–XVII веков, а теперь рубеж XX и XXI!
На Новом Арбате, единственной магистрали, ведущей от Кремля к Белому дому, пустота. Одинокие прохожие пытаются шмыгнуть в магазины. Но большинство магазинов закрыто или спешно закрывается: как бы грабить не начали. Изредка проносятся легковые машины. Нет ни войск, ни оцепления и на Садовом кольце. Впереди — мост через Москву-реку и ровно расставленные танки, обращенные жерлами к Белому дому. Закопченному черным пороховым дымом. С выбитыми стеклами верхних этажей. Видно, что стрельба ведется прицельно. Аккуратно корректируется: не попасть бы в стены — только в окна! Женщина везет детскую коляску по мосту, сзади танков, и приостанавливается, чтобы посмотреть на невиданное зрелище. Просто не понимает: там люди! Не все ли равно — поддерживающие президента или выступающие против него. Еще недавно говорилось, что демократия — это право высказывать собственное мнение. Но орудия продолжают бить, и, значит, у людей этого права нет и в помине.
Здание Краснопресненского райсовета на Шмидтовском проезде недалеко от Белого дома. В коридорах мужчины с оружием. Растерянные. Отказывающиеся понимать происходящее. Один из них признается: «Это совсем не просто — начать стрелять в людей, в собственном городе. И ради чего?» Недоумение граничит с отчаянием. Неожиданно приходит известие: Лужков распорядился отключить водо- и энергоснабжение в Белом доме. Что же им теперь делать? Ведь там женщины, журналисты, даже дети… Все ради власти!
NB
Из записок президента Б. Н. Ельцина.
«Ну а как брали парламент, все знают. Вряд ли к этому можно что-то добавить. Программа Си-эн-эн вела репортаж о штурме Белого дома на весь мир, и повторять то, что все отлично помнят, видели своими глазами, не имеет смысла. Были танки, были выстрелы, были автоматные очереди, зеваки, пришедшие посмотреть на спектакль, в котором убивают не понарошку, а взаправду. Были убитые, много убитых. И горе было общее, без дележки на наших и ненаших. Все — наши… „Октябрьская революция“ 1993 года безуспешно завершилась. И помянем погибших…»
Скромные деревянные кресты около Белого дома. Среди травы почти незаметны свежие цветы, которые украдкой кладут к ним старающиеся остаться незамеченными люди. Не появилось памятника и на соседнем стадионе, где погибли десятки, сотни… Их даже не хоронили подобающим образом. Ходили слухи, что печи московских крематориев не справлялись с нагрузкой и в помощь к ним были подключены топки теплоэлектроцентрали. Правда ли это — ответит история.
Ничего удивительного, но в тот день, когда орудия били по парламенту, была впервые открыта разрушенная квартира над нами и в ней началась работа: стучали молотки, топоры, визжали пилы. Именно фирма, прорывавшаяся в нашу квартиру, получила заказ на обновление Белого дома, на уничтожение следов артиллерийского обстрела. И сделала это на редкость обстоятельно и быстро.
А 16 ноября 1993-го в квартире Белютиных появился мэр Москвы в сопровождении главного архитектора города Леонида Вавакина и суетливой пожилой дамы-суфлера.
По предварительному соглашению визит должен был занять не больше сорока минут: «Сами понимаете, какая нагрузка у Юрия Михайловича!» А продлился три с половиной часа.
Во всем этом было что-то необычное. Лужков не понимал и не чувствовал живописи, но не только рассматривал каждую картину и выслушивал объяснения по поводу ее авторов, сверяясь с каталогом белютинской коллекции, выпущенным в Милане. Повторял громкие имена, которые, не уставая, приводил суфлер. Ходил из одной комнаты в другую. Прослушал лекцию о танагрских статуэтках, египетской и китайской погребальной пластике, флорентийской бронзе XVI столетия и античном мраморе. Но в его взгляде не было любознательности.
Скорее мэр был занят какими-то размышлениями. Он выдал себя единственный раз, сказав: «Нет, ничего здесь трогать нельзя. Все так и должно остаться. Вот такая вот атмосфера. После работы ее ощутить — хорошо!»
Он сказал, что позаботится и о безопасности коллекции, и о ремонте квартиры.
На следующий же день в мэрии была создана специальная комиссия по поводу белютинской коллекции в составе четырнадцати ответственных работников различных служб города, которой предписывалось найти решение в течение десяти дней. Комиссия заседала. Обсуждала. Но без владельцев коллекции.
На одиннадцатый день в доме появилась целая когорта ответственных чиновников: начальник Правового управления мэрии, начальник Управления культуры И. Б. Бугаев со своим первым заместителем А. И. Лазаревым. Они принесли проект соглашения Белютиных с мэрией города Москвы. Белютиным предлагалось написать завещание в пользу мэрии с тем, чтобы с момента его подписания мэрия вступала в права совладельца всего принадлежащего нам имущества. Передо мной лежит акт конфискации семейного собрания, которому насчитывалось уже 120 лет.
Для вящей убедительности одновременно у двери в квартиру был поставлен круглосуточный милицейский пост из двух милиционеров с автоматами Калашникова. Они остались и после того, как мы категорически отказались отдать коллекцию.
Напрасным оказалось вмешательство доброго десятка центральных газет, писавших о вопиющем беззаконии и даже публиковавших вид нашей двери с перегораживающим ее милиционером: широко расставленные ноги, руки на автомате, лицо под каской.
Только через год удалось избавиться от милицейской охраны, апеллируя к нарушению прав человека. Все остальное оставалось неизменным и в 2001 году: разрушенная квартира над нашими комнатами, незаделанный пропил, невозможность ремонта. Впрочем, к этому прибавилась отселенная и пустующая квартира над нами и рядом с нами. «Мэрский вакуум», как горько шутят московские журналисты. Судьба бесценных полотен, условия их хранения не волновали никого.
Казалось, нормально жить и работать можно было где угодно, только не в России, где по-прежнему властвовали сталинско-брежневские критерии.
NB
Персональная выставка Белютина в Вероне.
Вера Менегуццо: «Разрушая фигуративную реальность, он ищет способ воссоздания ее вновь через свое „я“. Через свое ощущение лесных просторов, разлива рек, необъятности облаков, хлебных полей и всполохов пламени. Обретаемые им формы далеки от реальности внешне, но внутренне сохраняют всю полноту эмоциональных ощущений человека. Они, как толпа, охваченная внутренним порывом, переживаемая Белютиным и как бы мстящая ему тем взрывом цветовых ощущений, который вырывается на его полотнах. Как шампанское, эти впечатления возвращаются к зрителю определенными зрительными аналогами, натуралистическими аллюзиями, но уже заключенными в определенный код, в таинственное кодированное свое обозначение, которое именно заключенным в нем секретом так неудержимо привлекает наш глаз. Цвет у Белютина становится средством выражения драмы, сражения физического и духовного, захватывающего своей энергией, движением, неудержимым беспокойством. Благодаря подобному страстному видению художника, его картины кажутся написанными слезами и кровью. Так возникает из сплава чувств и сознания магма, рождающая его модули, сложность извивов которых абсолютно оправдана их внутренним смыслом. Страстно приникающие друг к другу, то удаляющиеся от нас, то возвращающиеся, они предельно точно выражают всю сложность человеческих переживаний».
Персональная выставка Белютина в Модене.
Винченцо Спаньоло: «По собственным словам Белютина, „сначала побуждение рождается во мне как огромная ностальгия о радости и безграничное отчаяние“. В своей творческой биографии он становится мотором развития подлинно оригинального русского искусства от шестидесятых к восьмидесятым годам».
Персональная выставка Белютина в Болонье.
«Живопись способна трансформироваться в действие мужества у художника, который принужден жить вопреки всеподавляющих современных условий и удушающей социальной среды, которая не в состоянии понять ни его нравственной позиции, ни творческой направленности. Все это демонстрирует сенсационная выставка живописи Элия Белютина. В нее входят тридцать с лишним произведений, созданных в период семидесятых-восьмидесятых годов, в сияющих красках, близких по внутренней раскрепощенности Пикассо и Матиссу, исполненных гнева против любого порабощения, где мастерская линия, широкая живописная манера, геометрические формы трансформируются в бурлящих эмоциональным напряжением композициях, которые удивительно, ошеломляюще полно представляют то, что мы всегда подразумевали под „русской душой“, охваченной страстями и всегда драматической».
