Микеле окончил гимназию, а это означало, что не за горами призыв в ненавистную австрийскую армию.
Об этом времени Микеле не любил вспоминать. Год он проучился в Ягеллонском университете Кракова — продолжал мечтать о литературе. Призыва в формировавшийся Галицийский корпус, наверное, можно было избежать. Отец надеялся на родственников покойной жены, на своих знакомых и почитателей. Микеле счел подобные попытки недостойными.
Отъезд в армию оказался настолько поспешным, что едва хватило времени проститься с растерявшимся отцом и набросать записку жившим при монастыре сестрам. Все были убеждены: война подходит к концу. Значит, Микеле скоро вернется. Он взял с собой лишь одну семейную памятку — фотографию виллы Потоцких на берегу озера Комо, где провел с матерью лето перед ее кончиной.
Будущее стало прорисовываться совсем иначе уже в эшелоне. Командование Галицийского корпуса собиралось помочь Петлюре, который теперь взаимодействовал с генералом Деникиным, стремительно продвигавшимся на юг. Газеты наперебой сообщали о его успехах: Полтава, Харьков, Одесса, Киев… Когда между Деникиным и Петлюрой возникли разногласия, командование Галицийского корпуса встало на сторону генерала.
Наступление красных началось в конце октября. Часть Галицийского корпуса дошла с Деникиным до Новороссийска. Михаил, как стали называть Микеле, оказался среди тех, кто отправился с генералом в Крым. Тому была причина: жившие там в своем имении родственники матери давно не подавали о себе известий.
На полуострове власть менялась с немыслимой быстротой: в марте 1918-го — провозглашенная республика Таврида; с мая по ноябрь того же года — немецкая оккупация; затем правительство Антанты; в июне 1919-го Симферополь взяли войска Деникина.
NB
1917 год. 25 октября. Из дневника К. А. Сомова.
«Сегодня победа большевиков. События…»
Из воспоминаний А. П. Остроумовой-Лебедевой.
«Улицы были полны взволнованным народом. Часто проезжали грузовики и легковые автомобили с вооруженными людьми. Куда-то шли войска. Дома не сиделось. Хотелось слиться с людским потоком, пережить те же чувства радости и надежды на светлое будущее, как и весь народ. Все мои друзья-художники были в подъеме, бодры, энергичны».
Из воспоминаний С. Эрьзи.
«Я понял, что наконец-то прекратятся страдания моего народа, изменится моя жизнь и моих близких».
Из воспоминаний В. В. Каменского.
«Было жутко, ново и весело, мы дышали всеобъемлющей новизной будущего, горели энергией молодости».
Из дневника А. С. Голубкиной.
«Вот теперь у власти будут настоящие люди… Не надо предъявлять никаких требований к новой власти, нужно, чтобы она окрепла».
Из дневников С. Т. Коненкова.
«Когда мы вслед за первыми отрядами вошли в Кремль, из здания Арсенала вышел офицер с белой повязкой на руке, за ним юнкера с поднятыми руками. Пахло гарью и порохом. На земле лежали бездыханные тела героев, отдавших жизнь за победу революции. Красногвардейцы продолжали разоружать юнкеров. Я смотрел на древние стены Кремля, на белокаменные дворцы его и соборы, и казалось мне, что вижу я, как заря алая, заря свободы поднимается над великой златоглавой Москвой. Рой стремительных мыслей закружился в моей голове. Как-то ты теперь развернешься, Россия?! Какой простор откроется многим и многим талантливым твоим сынам!»
* * *
В доме во 2-м Красносельском стояла тишина. Взгляды супругов на происходящее давно разошлись. Мария Никитична готова была поверить «здоровому началу» в новых лозунгах. Ходила на не слишком ей понятные митинги и демонстрации. Даже пыталась брать с собой маленькую дочь. Иван Егорович воспротивился до ссоры. И с первым же теплом заторопился отправить семью на дачу в Богородское. Оттуда Марии Никитичне было много труднее добираться до города, а известия доходили с опозданием, теряя первоначальную остроту.
Теперь знакомые забегали куда реже. Обычно по вечерам. Наскоро обменивались тревожными новостями и по возможности незаметно исчезали. Было и так понятно: захват германским флотом островов Эдель и Даго открывал немцам дорогу в Рижский и Финский заливы. Приготовления Временного правительства к сдаче им Петрограда не удалось сохранить в тайне. Тем более что в Эрмитаже стали готовить к отправке в Москву все экспонаты. Третьяковская галерея, Исторический музей, Румянцевский музей, Оружейная палата готовились разместить их в своих помещениях.
События развивались таким образом, что Иван Егорович понял: сохранность его коллекции под угрозой. Выход был один — убрать ее с глаз долой. Но сделать это было непросто. Нужна была помощь профессиональных реставраторов. От идеи пригласить для совета И. Э. Грабаря Иван Егорович отказался, считая деятельного художника ангажированным: слишком уж тот умел потрафить любой власти, слишком уж рьяно хлопотал о собственном материальном благополучии. Выбор пал на молодого реставратора Алексея Александровича Рыбникова, работавшего в Третьяковской галерее.
Рыбников согласился с идеей Ивана Егоровича снять все сколько-нибудь значительные по размерам полотна с подрамников, накатать их на валы, обеспечить безопасность скульптуры и спрятать всю коллекцию… на чердаке собственного дома. Расставаться с ней Иван Егорович не хотел.
Под предлогом ремонта комнаты были освобождены от картин и скульптуры. Под покровом ночи их переносили на чердак, специально оборудованный, и сверху присыпали строительным мусором. В обновленных комнатах были оставлены лишь немногие полотна.
В свое оправдание Иван Егорович сказал жене, что единожды начавши махать оружием, русский народ не остановится перед широкомасштабным кровопролитием: «Мы можем выжить или не выжить — на все Господня воля, но дело рук художников обязаны сохранить. Это ведь лучшее и единственное, что остается от человечества». Мария Никитична досадливо пожала плечами, но не стала затевать ссору.
NB
1917 год. 3 ноября. Джон Рид. «Русский блокнот».
«После пятидневного боя был взят Кремль. Обозленные попы. Обозленные буржуазные художники и др. Несчастные обозленные бедняки, которые крестятся и что-то бормочут, глядя на Кремль. Обозленные толпы спорщиков на Красной площади. Эти последствия боев представляют опасность для большевиков».
1918 год. 30 января. Из письма В. Д. Поленова. Поместье Борок.
«…Одно время мне казалось, что настал нам конец. Как некогда развалились и кончились разные царства и наикрепчайшие государства, так и наше рассыпалось. А теперь мне кажется, что это скорее начало, а что рассыпалось — это нам на пользу, и мерещится мне, что будет лучше, не говоря уж о недавних временах самодержавия, Распутина и Протопопова, общего произвола, бесправия и всяческого порабощения… Возвращаясь к современности, не раз поблагодаришь решительных людей, уничтоживших много вековых глупостей: напр[имер], освобождение брака из-под ига попов, упразднение разных несправедливостей судьбы, уничтожение ехидного ять, который причинял гибель не одной сотне юнцов; даже перенесение числа на западный календарь есть хорошая перемена…»
3 марта. В Брест-Литовске Россия подписала мир с Германией. Одновременно немцы заключили отдельный договор с Центральной радой Украины. Австро-венгерские и германские войска вошли на территорию Украины.
* * *
Врачи поставили диагноз: острая сердечная недостаточность. Болезненно пережить во фронтовых частях Февраль, Октябрь, ни с чем внутренне не соглашаясь, болея за русскую армию, бездарность командования, связывавшего руки всем сколько-нибудь дельным офицерам, оказалось невозможно. Матвеев был вынужден согласиться на предоставленный ему короткий отпуск, который решил провести в родных Ливнах с женой и дочерью, уже давно оставивших Москву ради тихого Путивля.
