— Фалы! — закричал Соларин, хватая меня за плечо.

Мгновение я непонимающе смотрела на него, затем опомнилась и подтолкнула его к штурвалу. Соларин изо всех сил вцепился в него.

Мне было так страшно, что сводило челюсти. Соларин, по-прежнему направляя судно прямо к основанию приближающейся волны, схватил топор и сунул его мне в руки. Спустившись с мостика, я двинулась к носовой мачте. Волна над нами все росла, ее верхушка начала пениться. Водяная стена вздымалась так высоко, что я уже ничего не видела. Рев тысячи тонн воды оглушил меня. Выбросив из головы решительно все мысли, я наполовину скользила, наполовину ползла к мачте.

Добравшись до мачты, я вцепилась в нее что было сил. Я рубила фал, пока пеньковое волокно не сдалось. Канат отлетел прочь, спутанный, как клубок змей. Я прижалась к палубе, и тут судно содрогнулось от удара невиданной силы. Мне почудилось, что в нас врезался железнодорожный состав. Я услышала тошнотворный треск ломающегося дерева — стена воды обрушилась на наш кораблик. В носу у меня свербило от песка, я кашляла, захлебываясь водой и отчаянно пытаясь глотнуть воздуха. Меня оторвало от мачты и швырнуло назад, я уже не понимала, где верх и где низ. Я ударилась обо что-то и вцепилась в это что-то мертвой хваткой, а вода все рушилась и рушилась на наше бедное суденышко…

Нос судна задрался вверх, потом снова накренился к воде. Грязно-серый поток захлестывал палубу, нас кидало как щепку на огромных волнах, но мы все еще держались на плаву. Паруса болтались в воде и валялись на палубе, мокрой грудой накрывая мои ноги. Я поползла к кормовой мачте, прихватив топор, застрявший в куче парусов в нескольких шагах от меня. «На месте этих тряпок могла быть моя голова», — подумала я, уцепившись за леер.

На мостике Соларин тоже сражался с рухнувшими на него парусами и одновременно пытался удержать штурвал. Кровь заливала его мокрые светлые волосы и текла за воротник рубахи.

— Привяжи этот парус! — крикнул он мне. — Найди что-нибудь, лишь бы закрепить его, пока нас снова не ударило волной.

Он рывком отбросил в сторону паруса, упавшие с носовой мачты. Мокрая парусина валялась по всей палубе, словно шкура огромного зверя.

Я сорвала кормовой фал с крепительной утки, но ветер был таким сильным, что мне пришлось выдержать целое сражение, прежде чем я смогла спустить парус. Закрепив его как могла, я побежала по палубе. Бежать приходилось, согнувшись в три погибели, шлепая по воде босыми ногами. Мокрая до нитки, я кинулась к переднему кливеру, край которого болтался за бортом. Мне стоило немалых усилий вытащить его из воды. Соларин в это время втянул на палубу гик, который бессильно свисал, словно сломанная рука.

Когда я вернулась на мостик, Соларин сражался со штурвалом. Судно подпрыгивало в мутной черноте ночи, будто поплавок. Хотя море по-прежнему было очень бурным и нас мотало вверх-вниз и осыпало тучами брызг, таких волн, как та, что чуть было не смыла нас, больше не было. Словно какой-то джинн вырвался на волю из бутылки, покоившейся на дне темного моря, обрушил на нас свой гнев и исчез. По крайней мере, мне очень хотелось надеяться, что он не вернется.

Я изнемогала от усталости и с трудом верила, что еще жива. Дрожа от холода и страха, я вглядывалась в профиль Соларина. Русский напряженно смотрел на волны. Точно такое же выражение лица было у него, когда он сидел за шахматной доской, как будто исход партии тоже был делом жизни и смерти. «Я — мастер этой игры», — вспомнила я его слова. «Кто выигрывает?» — спросила я его, и он ответил: «Я. Я всегда выигрываю».

Соларин боролся со штурвалом в мрачном молчании, мне показалось, что это длилось несколько часов. Я сидела на мостике, замерзшая и оцепеневшая, без единой связной мысли в голове. Ветер понемногу стихал, но волны по-прежнему были такими высокими, что наше суденышко скользило по ним, как по русским горкам. Когда я жила в Сиди-Фрейдж, то видела средиземноморские шторма, которые налетали и исчезали и волны в добрых десять футов высотой вдруг пропадали, словно по мановению волшебной палочки. Я молилась, чтобы этот шторм оказался таким же.

Когда небо над нашими головами начало светлеть, я решилась нарушить молчание:

— Ну, раз нам пока вроде бы ничего не грозит, я схожу вниз посмотреть, как там Лили.

— Можешь идти. — Соларин повернулся ко мне, половина его лица была в крови, с мокрых волос на нос и подбородок стекала вода. — Однако сначала я хочу поблагодарить тебя за то, что ты спасла мою жизнь.

— Скорее это ты спас мою, — ответила я ему с улыбкой, хотя все еще дрожала от холода и страха. — Я не знала, что делать…

Но Соларин продолжал напряженно смотреть на меня, держа руки на штурвале. И вдруг он наклонился ко мне… Его губы были теплыми, вода с его волос капала мне на лицо. О нос судна разбилась новая волна, и брызги снова окатили нас с головы до ног холодными, жалящими струями. Соларин прислонился к штурвалу и прижал меня к себе. Мокрая рубашка липла к моей коже, но от его рук исходило тепло. Он снова поцеловал меня, и на этот раз поцелуй длился долго. Наш кораблик скакал по волнам, палуба под нами ходила ходуном. Наверное, поэтому у меня так кружилась голова. Его тепло проникало в меня все глубже и глубже, я не могла пошевелиться… Наконец Соларин отстранился от меня и с улыбкой заглянул в мои глаза.

— Если я буду продолжать в том же духе, мы точно утонем, — произнес он, но его губы по-прежнему были рядом с моими. Он неохотно снял руки с моих плеч и снова взялся за штурвал. Лицо Соларина помрачнело. — Спустись лучше вниз, — рассеянно проговорил он, раздумывая о чем-то и больше не глядя на меня.

— Попробую найти что-нибудь, чтобы перевязать тебе голову, — сказала я и тут же разозлилась на себя, потому что получился какой-то невнятный лепет.

Море все еще бушевало, вокруг нас вздымались темные горы воды, но это не объясняло того чувства, которое охватывало меня, когда я смотрела на мокрые волосы и мускулистое тело Соларина, особенно там, где к нему прилипла мокрая рубаха.

Когда я спускалась вниз, меня все еще трясло. Разумеется, думала я, эти объятия были не более чем пылким проявлением благодарности. Но тогда почему у меня так кружится голова? Почему я до сих пор вижу перед собой его прозрачные зеленые глаза, так ярко вспыхнувшие перед тем, как он поцеловал меня?

В тусклом свете, льющемся из иллюминатора, я стала пробираться по каюте. Гамак оборвался, и Лили сидела в углу, держа на коленях перепачканного Кариоку. Он прижался лапами к ее груди и пытался облизать ей лицо. При моем появлении маленький песик оживился и немного повеселел. По колено в воде я бродила туда-сюда по каюте, вытаскивала из воды какие-то вещи и бросала их в раковину.

— Ты в порядке? — окликнула я Лили.

В каюте воняло рвотой, и я старалась не слишком присматриваться к воде под ногами.

— Мы умрем, — стонала Лили. — Господи! После того, через что нам пришлось пройти, мы умрем! И все из-за этих проклятых фигур!

— Где они? — воскликнула я в панике, испугавшись, что мои кошмары могут превратиться в реальность.

— Здесь, в мешке, — сказала она и вытащила из воды большую сумку. Оказывается, Лили сидела на ней. — Когда судно накренилось, они пролетели через всю каюту, прямо в меня, и гамак упал. У меня теперь синяки по всему телу…

Ее лицо было залито слезами и потеками грязной воды.

— Я уберу их. — Схватив сумку, я засунула ее под раковину и закрыла дверь шкафчика. — Думаю, мы продержались. Шторм идет на убыль, но Соларину досталось по голове. Мне надо найти что-нибудь, чтобы промыть рану.

— В гальюне были какие-то медикаменты, — сказала Лили, пытаясь встать на ноги. — Господи! Меня опять тошнит.

— Лучше попробуй лечь, — сказала я. — По-моему, верхняя койка промокла не так сильно, как все остальное. А я пойду оказывать первую помощь.

Когда я вернулась из крошечного туалета, раскопав в его руинах аптечку, Лили лежала на верхней койке и тихонько постанывала. Кариока пытался пристроиться у нее под боком, чтобы согреться. Я потрепала обоих по мокрым головам и отрпавилась обратно, стараясь не упасть со ступенек, когда судно сильно накренялось.