— Ты не у фотографа был. Я знаю, ты был с той певичкой, мне Паша...

— Катя, посмотри на меня.

Она подняла на него глаза, и Олесь почему-то не испытал сожаления. Наверное, потому что в них не было ни слезинки.

— Ты меня любишь? — спросил он.

— Д-да, — неуверенно ответила она.

— А Пашку?

— У нас нет никакого... — попыталась сказать она, но осеклась на полуслове.

— Будет, — уверенно сказал Олесь. — Во всяком случае Пашка настроен серьезно, и это чувствуется.

— Ты меня бросаешь, — повторила Катерина. — Ты меня не любишь.

— Катя, а ты что предлагаешь? Жить как раньше? Мне закрывать глаза на то, что Павел Николаевич забывает у нас дома свои ежедневники, проводит с тобой время, пока я на работе, просит посидеть с детьми?

— У Паши горе, у него жена...

— Я не против, — сказал Олесь. — Мы за последний год с тобой даже не разговаривали. Я болтался как говно в проруби и... в общем, неважно. Катя, мы абсолютно чужие люди.

— У тебя кто-то есть, — подытожила Катерина.

Накатила такая тоска, что хоть вешайся.

— Нет, — покачал головой Олесь. — Но можно сказать, что я тебе изменил.

— С кем?

Он набрал побольше воздуха и выпалил:

— С мужчиной. Ты можешь утешиться тем, что дело не в тебе, просто я гей.

Вот, назад дороги нет, понял Олесь, и сразу стало легче.

— Издеваешься? — уточнила Катя удивленно.

— Нет. Я гей и я переспал с мужчиной.

— С Гошей этим?

— Да какая разница? — начал злиться Олесь. — Я предлагаю развестись, а тебя волнует, с кем! Это все равно был только секс, — внезапно вспомнились услышанные накануне слова, — я не собираюсь за него замуж!

И тут Катерина, рафинированная интеллигентная Катерина выматерилась. Впервые.

— Ты мне ответишь?

— А я должна тебя уговаривать? Умолять? Ты же все решил, это же не вопрос был, ты в любом случае не передумаешь. Почему тебя так волнует мой ответ?

— И правда — почему? — Олесь встал, вышел в прихожую за сигаретами и отправился на балкон — курить.

Уже закрыв за собой дверь, он испытал этот синдром — кажется, синдром лестницы, как говорили французы. Когда удачный ответ приходит уже после того, как ты вышел, хлопнув дверью. Ответ был прост и незатейлив: «Я просто хочу, чтобы ты поняла». Поразмыслив немного (до середины сигареты), Олесь пришел к выводу, что друзьями они с Катериной не останутся, только дальними родственниками. И то не факт.

Горло сжалось оттого, что он снова понял, насколько одинок. И что сам в этом виноват, как ни крути. Он вспомнил тест, который им давали на курсах: «Насколько вы общительный человек». Олесь набрал минимальное количество баллов, они с преподавателем разбирали потом вопросы, и Олесь недоумевал, почему обязан общаться с неприятным ему человеком, если они сидят вместе на званом ужине. Потому что изначально не пошел бы на званый ужин. Потом вспомнился Гоша, то, как Гордеев общался с Митей, и острой болью резануло по самолюбию осознание, что Олесь готов общаться с неприятными людьми, но ради кого-то. Например, ради Гордеева. Чтобы заслужить его уважение, например. Чтобы он восхитился не только прекрасным во всех отношениях телом.

Олесь закурил вторую сигарету, испытывая чувство гадливости от самого себя. Верно же сказал Катерине: как говно в проруби. Никому не нужный и одинокий. Никого не интересует, что у него внутри, даже Гордеева.

Он перевел глаза вниз на двор и увидел двух мальчишек, стоящих в обнимку. Они показались знакомыми, и с высоты третьего этажа было отлично слышно, о чем они говорят.

— Ты меня любишь?

— Да.

— Скажи…

— Люблю. Очень.

— А за что?

— Просто люблю…

Олеся накрыло воспоминанием, он даже сигарету выронил, потом нагнулся, поднял, затушил в пепельнице и снова посмотрел вниз.

Одним из мальчишек был Мишка, сын Михалыча. А второй... вторым была девчонка, та самая, с которой Мишка в тот раз обнимался в парке. Оба андрогинные, оба в шмотках на пару размеров больше.

Вспомнились те милиционеры на лошадях, свой страх, что все узнают, и к горлу подкатила волна тошноты.

Олесь согнулся, зажал рукой рот и ломанулся в ванную; едва успел согнуться над унитазом, и его тут же вырвало. На глазах выступили слезы, а тошнота никак не прекращалась. В висках стучала одна-единственная мысль: «Вот, ради этого ты жену бросаешь».

Мысль звучала голосом тещи, и Олеся вывернуло еще раз.

— Олесь, тебе плохо? — послышался голос Кати.

Он что-то промычал, продолжая блевать желчью, потому что желудок был практически пуст, не считая трех кружек кофе с утра.

— Олесь... сейчас я водички принесу.

Ноги уже подкашивались, но от этих слов Катерины он и вовсе рухнул рядом с унитазом. Во рту был гадкий привкус. Катя вернулась с кружкой, дала ему выпить, поддерживая как ребенка за затылок, Олесь благодарно погладил жену по запястью и шмыгнул носом.

— Что случилось? Как ты себя чувствуешь?

Прежний Олесь послал бы ее, буркнув, что в порядке, но обновленный он посмотрел на нее и виновато ответил:

— Прости меня.

Катерина осторожно закрыла унитаз, смыла воду, закрыла крышку и уселась на нее. Погладила Олеся по волосам.

— Ничего.

Олесь поймал ее кисть и прижался к ней щекой. Хотелось простого человеческого тепла.

— Я сейчас отойду и уеду, нужно только вещи собрать.

— И куда пойдешь?

— К родителям, — ответил он, даже не задумавшись.

По дороге позвонил Гоше, хотя утром давал себе зарок, что навязываться не будет и дергать Гордеева без нужды тоже не будет.

— Георгий, у тебя риэлтора знакомого нет? Мне квартиру нужно снять.

Всю наличку он оставил Кате, но на карточке оставалось тысяч сорок — должно было хватить оплатить первый месяц. Кажется.

— Нет, я все больше по директорам строительных компаний специализируюсь, — хмыкнул тот, и Олесь понял, что даже из-за такой мелочи ревнует: будто Гоша сообщил, что со всеми директорами в стране переспал. — А тебе зачем?

— Я ушел от Кати, нужно где-то жить. Пару дней могу переночевать у родителей, но они меня до ручки доведут очень быстро, поэтому нужно квартиру снять.

— Извини, Олесь, не смогу помочь, — вполне серьезно ответил Гордеев, но Олеся уже накрыло от осознания собственной беспомощности.

Ну, чего он ожидал? Что Гоша сразу предложить ему пожить у него пару дней?

— Я поспрашиваю у знакомых, может быть... — продолжил Гоша.

— Спасибо, — быстро перебил Олесь.

— Ты как?

Он вспомнил, как его рвало в ванной, и кисло улыбнулся.

— Нормально, — Олесь поставил сумку на землю и полез за сигаретами. Пауза затягивалась. — Ладно, Гош, пока, не могу больше говорить.

Только спустя пару шагов он понял, что ответил не так, как обычно. Без заискиваний, просто ответил, словно действительно живет своей собственной жизнью. Только от этого стало не легче.

Все выходные Олесь провел в поисках квартиры, успел посмотреть несколько вариантов, но ни одна не нравилась. Родители приняли сносно, мама несколько раз пыталась вывести его на откровенный разговор, но Олесь держался.

Гордеев не звонил.

К понедельнику Олесь уже устал от косых взглядом матери и нарочитого дружелюбия отца. Утром, приехав на работу, он написал паре-тройке коллег, с кем общался в курилке и за обедом, спросил насчет риэлтора. Ближе к обеду его вызвал к себе Пашка.

— Смотри, что мне Галина принесла. Готовься, Олесь.

Он посмотрел на протянутый журнал и хмыкнул.

— Паш, я тебя предупреждал.

— Мне-то что, — пожал плечами генеральный. — Но ты бы хоть псевдоним взял, там же мелким почерком и имя твое указано. Готовься, все женщины офиса от двадцати до шестидесяти — твои.

— Это они еще меня в витрине магазина мужской одежды в Иваново не видели, — хмыкнул Олесь.

— Качаешься?

Такой резкий переход удивил.

— В смысле?

— Ну, — Пашка ткнул пальцем в разворот, где на животе Олеся рельефно выделялись кубики, — вот. Я никак похудеть не могу, думал, может, ты, как опытный, совет дашь.