Глаза старика не хотели отпускать Кэкстона. Он спросил:

— До сих пор — все понятно?

С ним говорили, как с шестилетним, но может быть — Кэкстон кисло улыбнулся при воспоминании о смутном периоде с тех пор, как он впервые услышал об «отъезде» Селани — может быть, он заслуживал этого.

Джонс продолжал:

— Второе — это то, что одна из наших рассказала дочери, что видела меня в каком-то мире вероятности. Селани собирается разузнать у этой женщины, где это было. Женщины отправятся туда и сообщат все тому Клодену Джонсу, после чего он сольется со мной, и тогда он будет мной. Так что в следующий раз, когда я вернусь в семнадцатый век, это уже будет в другом мире вероятностей: это будет в том, а вы — в этом. Так что лучше, если вы сделаете то, что я предложил.

Во рту Кэкстона появился привкус горечи от мысли: «Конечно. Селани мне ничего не должна. Так почему я переживаю, что она уехала?» Не то, чтобы ему ее очень не хватало, но он ругал себя за то, что докучал ей, когда, в общем, каждое его слово было ей неприятно.

Через час Кэкстон мрачно подумал про историческую параллель с отъездом Селани. Даже черная чума имела хорошую сторону для выживших. Неожиданно люди, у которых никогда не было никаких прав, которые никогда ничем не владели и у которых даже не было надежд на богатство — они вдруг стали наследниками остатков и целых владений.

«Так что, — подумал он, — для начала я получаю велосипед».

Джонс был чем-то занят в своей лаборатории, так что отказать Кэкстону было некому, когда он вытащил машину, нажал на кнопку, как это делала Селани, и смотрел, как она сама раскладывалась. Через минуту он сидел на ней верхом, скользя по воздуху и набирая высоту.

Он взглянул на трехмерную дикость этого мира, это было так же интересно, как часами раскладывать пасьянс. Расстояние. Горы. Потоки. Голубое небо. Облака… Не забирайся слишком далеко. Запомни приметы…

Наступило четвертое утро после отъезда Селани. После завтрака Джонс поднялся из-за столика и сказал:

— В любое время, когда вы захотите прийти в лабораторию и посмотреть, чем я занимаюсь, пожалуйста. Я буду рад объяснить.

Кэкстон промычал:

— Спасибо.

Но он не пошевелился. И воспоминание о приглашении погасло, когда Джонс прошел в дверь.

Как-то в этот день, когда он взял велосипед и улетел в свои часовые грезы, Кэкстон спросил себя: «Возможно ли, чтобы я мог оставаться в этом полусознательном состоянии целых десять дней?»

Оказалось, что он потерял счет дням. Дважды в утро, что должно было быть десятым, он звал Джонса прийти позавтракать.

В ответ — тишина, если не считать слабого эха собственного голоса.

— Эй! — прошептал Кэкстон. — Вы не ушли?

Он разговаривал сам с собой.

Кэкстон вышел наружу. Мысленная нечувствительность этих десяти дней, казалось, распространилось на его тело: он стоял в ледяном ручье, почти по пояс мокрый, прежде чем понял, что он не заметил, как вошел прямо в воду.

Отрезвев, он выбрался на берег. «Этого мне не хватало, — подумал он, — простудиться и умереть от пневмонии».

Около полудня, когда он все еще ждал, пока высохнут его брюки, туфли и носки, его поразила мысль, что все проблемы его были внутренними, для человека, обладающего — как он сейчас — такой комбинацией — супер-трейлер-грузовик-аэроплан, на всей этой земле объективно не было ничего, из-за чего можно было беспокоится.

Надо принять решение. Да. Решение.

О чем?

Когда на дикий мир первобытной Америки медленно спустились сумерки, у него все еще не было ни малейшей идеи. Кроме того, что он находится внутри трейлера, за дверями, прочно запертыми… от страха. Он без труда признался себе в этом страхе.

Несмотря на беспокойство, он мгновенно уснул.

Это был ясный день, и все же, когда он проснулся в первый раз, по крыше трейлера стучал дождь. Снова сон пришел легко. Проснувшись, он осознал две вещи.

Дождь прекратился. Это первое. Второе: он понял, каково должно быть его решение. Он такой человек — это надо признать, как он признавал это в прошлом — который умел выбивать себя из колеи. Это помеха, которая заставила бы сникнуть большинство людей. Но каким-то образом он каждый раз спасал свое раненое «эго», осторожно возвращал его себе и всякий раз после этого считал трофеи.

«Я не посчитал трофеи, — подумал он. — Сейчас». Фантастический трейлер, со всем этим… на что он по-настоящему не обращал внимания.

Он понял, что давно проснулся. Часы показывали три минуты четвертого, когда он вошел в лабораторию Клодена Джонса. Мгновенно и впервые он понял, что это была самая большая комната в громадном транспорте, и несомненно самая компактная научная мастерская, какую он когда-либо видел.

Несколько минут осторожного осмотра подтвердили, что каждый дюйм на стене использовался для хранения каких-то складывающихся приспособлений такой же сложности, что и велосипед Селани. А каждая ячейка сама по себе была конструкцией, сделанной так, чтобы служить для многих вещей. Самым большим предметом был тяжелый, обложенный свинцом, проекторный механизм, занимавший часть одной стены, с припаянной к основанию инструкцией. Книга была открыта на семнадцатом утверждении: «Производит все 154 элемента из воздуха. (Осторожно: радиоактивные вещества получаются только при соблюдении определенных мер — см. стр. 98)».

От этих слов Кэкстона отшатнуло, он буквально сделал несколько шагов назад. Сейчас же захотелось изучить замечательную машину. Что произошло, так это то, что последним шагом он споткнулся о какой-то гробообразный ящик на полу и, удерживая равновесие, наполовину опустился на колено.

Согнувшись, он заметил письмо на дне ящика. На лицевой стороне было написано: «Для Питера Кэкстона».

Вскрыть и выхватить содержимое было делом одной минуты. Содержимое состояло из нескольких листов бумаги и письма.

Кэкстон поднялся на ноги и перенес письмо к откидному столу возле стула. Он намеревался сесть и прочесть его, но первые слова сразу привлекли его внимание. Так, стоя, он и прочел письмо от начала и до конца.

«Дорогой Питер К.

Прекрасно понимаю ваше нежелание предпринять то, что в вашей эре — конце двадцатого века — пока еще было экспериментом. Что я хочу сказать — с этим транспортом и его возможностями вы можете чувствовать себя спокойно и уверенно. Так, с абсолютной точностью контроля за температурой (пока сам трейлер не развалится на части — а чтобы этого не произошло, я предлагаю найти какую-нибудь пещеру), примите мои заверения, это оборудование перенесет вас туда, куда вы захотите. Однако я рекомендую вам или двадцатый век (1979), или 2476 г. н. э. Не отправляйтесь никуда больше — вот мой совет. Селани и я сошлись на том, что вы недостаточно устойчивы эмоционально, чтобы вынести поход в другую эру. Мне очень жаль сообщать вам, что мы (Селани и я) также согласились с тем, что Обладатели не примут вас во Дворец Бессмертия. И все же куда вам отправиться — решать вам. Только удостоверьтесь, что вы сделали все правильно, чтобы выжить.

Клоден Джонс».

Прилагаемые листы состояли из чертежей, которые, как Кэкстон быстро определил, были связаны с прозрачным гробом на полу, и сугубо технического описания механизма, производящего различные операции. Одна стрелка наконец привлекла его внимание, потому что указывала на контейнер и гласила: «Кровь стекает сюда и замерзает!»

Кэкстон вдруг сел на стул; а когда он быстро прочитал остальное, он с неожиданным осознанием задохнулся от реальности.

«Крионика!»

Но это его не убедило.

Потребовалось некоторое время, чтобы вернуться к письму Клодена Джонса с его заверениями. Чтобы решиться, времени потребовалось больше; однако в конце довод его был тем же: «Что еще остается делать человеку с моими целями?»

Слабый свет зари пробивался на востоке, когда Кэкстон открыл внешнюю дверь и сошел на мокрую от дождя траву. Позже он с беспокойством позавтракал, но понял, что ждет дневного света, и ожидание это было тяжелым, когда знаешь наконец, что ты намерен делать… Он намеревался поискать подходящую пещеру.