Наконец, фантазия воцарилась также в конюшнях, в седельных мастерских и каретных сараях, причем здесь ее деятельность оказалась особенно успешной: прежде все парижские экипажи были похожи один на другой; все они были одинаковой формы и одинакового цвета, одинаково уродливые, тяжелые и безвкусные. Нынче на смену так называемым семейным громоздким берлинам и массивным ландо, открытый верх которого позволял вам увидеть лишь клочок голубого неба и постоянно грозил захлопнуться над вашей головой, пришли легкие коляски, брички, четырех- и даже шестиколесные кабриолеты. Фантазия украсила цветами налобники ваших лошадей, она набросила им на шею золотые и серебряные цепи, а говоря проще, покрыла кожаную утварь медными бляшками; она научила ваших кучеров быть джентльменами, наконец, она объяснила вашим выездным лакеям, что значит иметь приличный вид — хитрые слова, смысл которых вы сами, кажется, давно забыли.

Фантазия правит бал в музыке. Спросите об этом хотя бы у господина Амедея де Боплана. Есть ли на свете что-нибудь более прелестное, чем его последний романс: Приди ко мне, тебя я умоляю, и есть ли что-нибудь более уморительное, чем эта пародия на все романсы мира, снабженная совершенно небывалым припевом? Раньше многие говорили: Я думала о нем; многие пели: Я думала о вас, многие стенали: Я думал о тебе, но никому еще не пришло в голову спеть: Я думал о себе. Какой прогресс! Новшество, поистине достойное нашего века. Мелодия исполнена меланхолии. Иные звуки невозможно слушать без слез: это песнь душераздирающего эгоизма. Как не посочувствовать печальной и трогательной ноте, венчающей романс: Я думал о… я думал о… я думал о-о-о… себе! Всегда, всегда (темп ускоряется), всегда-всегда-всегда-всегда я ду… (следуют фиоритуры, рулады, каденции — смотря по способностям исполнителя) я ду-у-умал о (небрежно)… себе!.. Мы предсказываем этой шутке огромный успех.

Единственное место, которое фантазия обошла стороной, это театр; туда она проникнуть не дерзнула — или не смогла, и в этом нет ничего удивительного. Понятно, что творцам фантазия ни к чему, они ее опасаются и сторонятся; что же до государственных мужей, они впустили ее в политику с такой доверчивостью лишь потому, что она застала их врасплох. […]

О, в какое подлое время мы живем! Горе нам, горе, — зачем Бог привел нас родиться в это время! Несчастная и любимая страна, куда ты движешься и за кем? Неужели тебя, как бедных детей из сказок Перро, злые родители заводят в чащу, чтобы бросить там и погубить? Увы, да, многие безумцы хотят твоей гибели, хотя у каждого для этого свой резон. Одни говорят: посеем недоверие, распространим смуту, учиним резню и разрушим все и вся, а затем воссядем на развалинах, а затем поделим все богатства; нам надоело быть нищими. Мы тоже хотим иметь много золота, ездить на прекрасных лошадях и жить в больших особняках; не хотим работать, хотим царствовать; отнимем состояния у тех, кто ими владеет; да здравствует равенство! — и вот эти люди уже рьяно берутся за дело, и вот уже общество, которое они нынче расшатывают, грозит рухнуть и погрести под обломками весь мир.

Другие — а эти другие суть глубокие политические мыслители — следят за деяниями первых с улыбкой, а время от времени самым благожелательным тоном, но не без тайного умысла дают им советы. «Ударьте вот с этой стороны, — говорят они, — здесь бастионы еще очень прочны, именно сюда надо направить удары; постойте, бравые союзники! мы хотим вам помочь; объединим наши усилия! Вот так! Превосходно! Довольны вы нами?» А потом эти глубокие политические мыслители отворачиваются и тайком глумятся над грубостью своих союзников. «Деревенщина! — думают они. — Жалкие плуты! Когда они победят, Франция и дня не потерпит над собой их власти; они зальют страну кровью, и тогда остальные обратятся за помощью к нам и поставят нас на их место». Тем временем те, кого глубокие политические мыслители ставят так невысоко, со своей стороны говорят так: «Глупцы! Подумать только, они ничуть не изменились: все те же трусливые интриганы, надменные подлецы! О! стоит нам только прийти к власти, и мы вышвырнем их за дверь! Не видать им больше ни своих земель, ни своих замков!» Те и другие говорят так, потому что ненавидят друг друга, однако удары на здание общества они обрушивают вместе, они бьют не жалея сил и не зная устали, и земля дрожит, и стены трещат, и лепнина крошится, и крыша обваливается, и вихри пыли, поднявшейся от этого яростного приступа, слепят наши заплаканные глаза.

И ты погибнешь, юная и прекрасная Франция! Погибнешь потому, что те, чья любовь составляла твою силу, больше тебя не любят; они больше не пекутся о твоем счастье, больше не гордятся твоей славой, им не до любви к тебе. Даже самые прекрасные их чувствования обращены не к тебе; бедная молодая женщина! твои старые и благородные родители забыли, что ты их дитя, они приносят тебя в жертву своим воспоминаниям[408]; строптивая дочь, ты отвергла супруга, за которого они мечтали тебя выдать, и они приняли его сторону; они отстаивают его, а не твои интересы. Ты страдаешь, тем лучше! этого-то им и надобно; они будут сеять рознь в твоем дому, чтобы покарать тебя за ослушание. Не жди от этих гордых родителей никакой жалости; ты для них больше не любимая дочь, которую нужно поддерживать и защищать; ты для них только супруга человека, которого они ненавидят, а поскольку твои беды — это одновременно и его беды тоже, они радуются твоим несчастьям, и когда из твоих ран течет кровь, они отворачиваются с безразличным видом и говорят: «Эта кровь больше не наша!» — и проходят мимо. И потому ты погибнешь, бедная Франция, ибо твои благородные родители, чьи имена в течение долгих веков составляли твою славу, больше тебя не любят!

Это еще не все, юные твои братья также ополчились против тебя, также бросают тебе горькие упреки. О, братья — от природы строгие судья, их приговоры тем более суровы, чем более спорны. Твои братья, о юная Франция, свирепы и неизменно завистливы, они жестокие братья и осуждают не только твой брак, но и все браки вообще[409]; они в принципе против любых обязательств, они поклялись разорвать все цепи и под предлогом борьбы за свободу стремятся избавиться и от покрытых золотом цепей Гименея, и от усыпанных цветами цепей любви. Отчего ты не последовала их советам? Они так настойчиво уговаривали тебя остаться в девицах! Тогда ты не зависела бы ни от кого или, по крайней мере, могла бы часто менять повелителей! Братья твои не могут простить тебе союза, который отнял у них власть над тобой; они ревнуют тебя к твоему супругу, они только и мечтают его погубить. Каждое утро, не успеешь ты проснуться, как они принимаются настраивать тебя против него; каждое утро они твердят тебе, что он скуп, что он коварен, что он изменяет тебе со старой любовницей-чужестранкой, которую вечно будет предпочитать тебе, а ты слушаешь их клеветы, веришь им и горько плачешь. Братья видят, что убедили тебя, смягчаются и говорят с жалостливой нежностью: «Не плачь, любезная сестрица! мы позаботимся о тебе; ни о чем не тревожься, мы убьем твоего мужа и даруем тебе счастье!» Но поскольку столь трогательная предупредительность тебя пугает, поскольку ты с ужасом отвергаешь эти кровавые утешения, они возмущаются твоей слабостью и называют тебя рабыней; они упрекают тебя в трусости и ничтожности, они кричат со злобой и ненавистью: «Что ж… поделом тебе, ты заслужила свои страдания; ты ведь не пожелала нас слушать!» И они убегают, грозя тебе всевозможными карами!.. И ты погибнешь, прекрасная Франция, ибо твои братья, которые должны были защищать твою честь и охранять твою молодость, раздуваются от гордости, корчатся от зависти и больше тебя не любят.