В Комической опере женщины ничуть не более красивы, но зато гораздо хуже одеты: одно к одному. Место тюрбанов занимают так называемые крестьянские чепцы, отличительная черта которых состоит в том, что они слывут модными уже много-много лет. Зала походит на крестьянский рынок. В те дни, когда театр представляет занимательную оперу «Калиостро» или восхитительную «Сирену», вид залы, пожалуй, даже приятен: все крестьянки улыбаются и становятся почти хорошенькими. Но если дают «Дезертира» и фермерши все как одна принимаются всхлипывать, зрелище этих трех сотен Перрет, в одно и то же мгновение опрокинувших свои горшки с молоком, наводит тоску; вся эта деревня, объятая безысходным горем, кажется злой шуткой[590]. […]

Но куда же, в конце концов, делись женщины хорошенькие, одетые со вкусом, безупречно элегантные? В каком театре можно их встретить? Ступайте в «Варьете»[591]; там собираются женщины стройные и прекрасные, с изысканными манерами и тонкой талией. В очаровательных капотах из белого крепа или в легких соломенных шляпах являются там прелестницы с чертами самыми тонкими и бросают вокруг взгляды самые нежные; у этих восхитительных красавиц, точно сошедших со страниц кипсека, лица романические, кудри оссианические, бледность байроническая; пленительная смесь хрупкости и свежести, меланхолии и молодости способна свести с ума человека самого хладнокровного. Как же зовут этих женщин? Но их виду сразу ясно, что это женщины приличные. — Не поручусь. — Но скажите же, как их зовут? — Не знаю; они сами выбирают себе имена и часто их меняют. — Как? неужели это женщины фантастические? Но ведь они держатся так же безукоризненно, как самые элегантные из великосветских дам! — Почему бы и нет? Они носят те же шляпы, читают те же газеты, любят тех же героев!.. А если у женщин одинаковые уборы, одинаковый круг чтения и одинаковые похождения, они очень скоро начинают и вести себя одинаково. […]

— Простите, сударь. — Простите, сударыня. — Извиняйте, барышня! — Да что же это! Зонтиком прямо в глаз! — Как можно! Тростью прямо по ноге! — Но кто эти оцепеневшие прохожие, у которых глаза велики, а шажки малы? Вон тот господин уже четверть часа созерцает здание «Драматической гимназии» — истинный шедевр архитектуры!.. Вот чудеса!.. Мы не знакомы, но он обращается ко мне: — Не подскажете ли, где находится золотой дом? — На углу улицы Лаффита! — А не подскажете ли, где находится улица Лаффита? — Ступайте на бульвар Итальянцев. — Но… этот бульвар… Итальянцев… он-то где? — За Монмартрским бульваром. — Ну тогда понятно: возле Монмартрского холма. — Да что вы такое говорите? До него рукой подать![592] — Дело в том, сударь, что я впервые в Париже. — Оно и видно!

[…] Господин победоносной наружности ведет под руку богато разряженную даму в зеленом платье, красном шарфе и розовой шляпе с перьями. Господин обращается к привратнику, который поливает водой тротуар и прохожих:

— Где здесь стоянка фиакров? — Она перед вами. — Но здесь нет ни одного фиакра. — Их здесь никогда и не бывает. — Тогда почему же это называется стоянкой фиакров? — Потому что они здесь должны быть.

Господин и дама совещаются; результат переговоров: тогда лучше пообедать в «Парижском кафе», а потом пойти в Комическую оперу[593]. Провинциалы входят в «Парижское кафе». Через мгновение они выходят с удрученным видом. Дама восклицает: «Нет мест! Это вы виноваты, я вам предлагала пообедать в два часа, но вы не пожелали. Я лично считаю, что в таком случае обедать вовсе не надобно; пойдем прямо в театр…» Господин, кажется, не разделяет этого мнения; разгорается спор… в конце концов верх берет дама: обед отменяется… но она готова на уступку… Они идут в кондитерскую… Господин подавлен… Жена, желая его утешить, прибавляет: «Но мы поужинаем». Супруги направляются в Комическую оперу.

— Два места в ложе первого яруса? — Все занято. — А во втором ярусе? — Ничего не осталось. — В третьем? — Последние билеты только что проданы. Может, желаете места в четвертом ярусе?

Приходится согласиться. Супруги скрываются в коридоре-лабиринте, ведущем к театру; господин бормочет: «Пожертвовать обедом ради того, чтобы тебя запихнули в четвертый ярус!..» А дама приговаривает: «Если бы я знала, что придется сидеть в райке, я бы не стала одеваться так красиво!»

Два молодых человека в дорожных фуражках останавливаются перед гостиницей: «Две комнаты, пожалуйста. — У нас все занято». Юноши делают знак комиссионеру, который несет их багаж, и направляются к другой гостинице. «Две комнаты, пожалуйста. — Да что вы, сударь, у нас уже целую неделю все комнаты заняты». Юноши советуются с комиссионером, и тот ведет их в третью гостиницу. «Одну комнату, пожалуйста! — Все занято». Новое совещание с комиссионером… Он на мгновение задумывается, а затем снова отправляется в путь; незадачливые путешественники плетутся следом, по дороге выясняя отношения. «Если бы мы выехали в субботу, как я предлагал, места бы нашлись. — Не волнуйся, все уладится; смотри, вот гостиница, здесь наверняка есть места. Давай спросим: — У вас найдется комната? — Ага, как же! — отвечает гостиничный слуга. — Комната! Да я даже свою собственную комнату три дня назад отдал одному господину из Страсбурга; сам сплю вот тут (показывает на банкетку); это моя постель, могу уступить». Молодые люди принимают это предложение за глупую шутку и бросают разгневанные взгляды на своего комиссионера. На того внезапно нисходит вдохновение, и он припоминает одну маленькую гостиницу, такую скверную, с такой дурной славой, что это вселяет некоторую надежду. Два пыльных тиса в старых зеленоватых кадках несут караул возле узкой двери; комиссионер сам заводит разговор с несчастным гостиничным слугой, бледным, измотанным и, кажется, находящимся на последнем издыхании. «Мне бы комнату вот для этих господ…» Слуга меланхолически качает головой, что должно означать: ничего нет. У несчастного нет даже сил говорить; усталость лишает его дара речи. Вид провинциала приводит его в трепет; он единственный слуга в этой скверной гостинице — последнем прибежище приезжих, которые оказываются здесь против воли и ворчат по любому поводу; все срывают злость на слуге, а он видит в каждом путешественнике палача, явившегося в столицу единственно для того, чтобы портить ему жизнь. Не стоит расспрашивать его о нравах провинциалов. Он, похоже, сильно пристрастен. Молодые люди явно потеряли надежду. «Как! ни единой комнаты? Нигде, даже в этом жутком трактире?..» Предоставим им продолжать поиски и не будем добивать их сообщением о том, что один известный путешественник обошел пятьдесят две гостиницы, но так и не нашел свободных мест. Одна знатная дама из рода Бонапартов смогла снять только скверную квартиру в пятом этаже. Мадемуазель Тальони тоже примостилась на пятом этаже, но ей-то это не страшно: один прыжок — и она уже дома. Гостиницы переполнены, кафе переполнены, театры переполнены, фиакры переполнены, причем самым элегантным образом: вчера мы видели в одном фиакре целых пять шляп с перьями. О провинция, ты можешь воскликнуть вместе с беарнцем: «Вы узнаете меня в фиакре по моему белому султану!»[594]

Спозаранку рестораторы уже подают обед; с полудня до шести часов вечера окна всех кафе наливаются красной краской: ибо все эти люди, поглощающие обед, красны как раки: один задыхается оттого, что с самого утра осматривал достопримечательности и бегал по музеям; другой горит оттого, что провел две ночи в дилижансе, третий искрится от солнечного удара, четвертый полыхает от ярости: он обрыскал весь Париж в поисках неуловимого должника или пропавшего покровителя, он потерял день, и возмущению его нет предела. И все эти раскрасневшиеся господа набиваются десятками в залы кафе и ресторанов, воздух которых с гибельным упорством наперебой уснащают своими причудливыми ароматами самые разные супы; и все они боятся куда-нибудь опоздать; их манят парижские удовольствия, они торопятся, едят быстро, но не потому, что хотят проглотить побольше еды, а потому что стремятся проглотить побольше впечатлений — и вот почему лица у них пылают. В пять часов пополудни перед Оперой уже собирается толпа. Что дают? Неважно; хороша музыка или плоха, старые балеты представляют или новые, в голосе певцы или не в голосе — для провинциалов это значения не имеет. Должны же они хоть один раз побывать в главной парижской Опере! Они заполняют залу и заполоняют фойе; парижан они оттуда вытеснили и за столичных жителей принимают друг друга; они потешаются над соседями или, что еще забавнее, берут с них пример. Дама из Гренобля восхищается нарядом дамы из Бове, которую принимает за парижскую львицу; она всматривается в изящные очертания ее накидки. Щеголь из Кагора уставился на причудника из Аббевиля, которого он принимает за прославленного денди; он изучает хитроумный покрой его жилета. Эти заблуждения ужасны! Мы заклинаем жителей провинции: будьте бдительны! Было бы слишком обидно привезти домой из столицы образчики эльзасских или беррийских мод! Мы умоляем провинциалов не судить о нас по первому впечатлению; конечно, побывав в Париже, они увидели Париж; но скажем откровенно: парижан они не видели.