– У меня такое впечатление, – говорю я, – словно в Ливане большой национальный праздник, присутствовать на котором имею честь и я.

– Это действительно наш национальный праздник, – подтверждает премьер. – И вы, господин посол, не просто присутствуете, а участвуете в нем. Как один из главных участников.

Беседа у премьера длится с полчаса. Отсюда в сопровождении Селима Таклы мы направляемся через запруженную народом площадь в МИД, где в кабинете министра предстоит пресс-конференция. Министр усаживает меня за свой рабочий стол, а сам, стоя перед толпой набившихся в комнату журналистов, зачитывает им по-арабски и по-французски тексты посланий, которыми обменялись Бейрут и Москва. Журналисты что-то черкают у себя в блокнотах.

Далее происходит процедура представления каждого из журналистов, после чего они наперебой засыпают нас вопросами. Часть из них, адресованная мне, носит характер каверзных, чтобы не выразиться сильнее, хотя и задается в безукоризненно вежливой форме. В подобных случаях я парирую их то серьезным разъяснением, то насмешливым замечанием. Иногда в этот обмен репликами вмешивается Селим Такла, с укором прерывая особенно назойливых из «инквизиторов» – это ироническое выражение принадлежит ему.

В тот же вечер принимал представителей прессы и премьер-министр. Он огласил перед ними текст правительственного заявления, в котором сообщалось об установлении дипломатических отношений между Ливаном и СССР и подчеркивалась важность этого акта. В заявлении, в частности, говорилось:

«Это одно из крупнейших событий в жизни нашей страны со дня достижения ею независимости. Безоговорочное признание Советским Союзом укрепит нашу независимость и сделает ее непоколебимой… Признание Советским Союзом Ливана рассеет сомнения, которые кое-кто распространял, чтобы сбить с толку общественное мнение».

Когда я читал у себя в номере текст этого заявления, последняя фраза показалась мне весьма многозначительной. В памяти у меня сразу же возникла сцена сегодняшней пресс-конференции, с настырными «инквизиторами», пытавшимися навести тень на ясный день. Вспомнились мне и двусмысленные статейки, время от времени печатавшиеся в отдельных газетах. В них можно было прочесть о «беспокойстве», якобы вызываемом у ливанцев «запоздалым признанием стран Леванта Москвой». В них всячески преуменьшалась ценность нашего признания и выпячивалась роль западных держав, как надежных гарантов ливанской независимости. Вероятно, авторов подобных инсинуаций имел в виду Риад Сольх, говоря о «сеятелях сомнений». Однако вряд ли он подразумевал только газетных злопыхателей. В конце концов, журналисты были всего лишь наемными перьями тех влиятельных кругов, ливанских и иностранных, которые стремились сохранить зависимость Ливана от империализма и отгородить его народ от свежих ветров национального раскрепощения, дующих от границ Советской страны.

Но в подавляющем большинстве случаев пресса расценивала события вполне благожелательно.

Церемония и официальные визиты 4 августа были только началом торжественных приемов. В субботу 5 августа МИД дал в честь советской делегации завтрак в парадном зале министерства. Во второй половине того же дня Селим Такла и его супруга устроили с этой же целью «гарден-парти» – большой прием на открытом воздухе в тропически роскошном саду Школы искусств и ремесел. Среди приглашенных были члены правительства во главе с премьером, депутаты, общественные деятели, журналисты, члены дипкорпуса. Из Дамаска для участия в торжествах приехал Джемиль Мардам-бей.

Сад был празднично декорирован советскими и ливанскими флагами. А на зеркальной водной глади центрального бассейна, специально подкрашенной красной краской, плавали советские эмблемы – серп с молотом и красная звезда, благодаря чему бассейн, по выражению одного корреспондента, «превратился в огромное колышущееся знамя победоносной России». Эта политизированная декоративная затея привлекла к себе всеобщее внимание, с которым могла соперничать только притягательная сила буфетных столов.

Воскресенье было для меня днем отдыха от банкетов и церемоний.

Во второй половине этого дня Н. Демешкие сообщил, что по международному телефону меня вызывает Иерусалим. Несколько удивленный, я взял трубку. Звонила Ирина Александровна. Оказывается, она сбежала туда из каирского пекла, «чтобы подышать прохладным воздухом».

Ирина Александровна поздравила меня с успехом нашей миссии в Сирии и Ливане, «о которой только и говорят здесь, в Иерусалиме». Сказала, что, как русская, она гордится ростом влияния и престижа России на Ближнем Востоке. Осведомилась, каким путем я собираюсь возвращаться в Каир. «Если поедете через Иерусалим, то знайте, что я и принц Петр будем очень рады вас видеть», – закончила она. Поблагодарив ее за любезные слова, я пообещал навестить ее и мужа в Иерусалиме, куда собирался заехать в связи с одним делом.

В понедельник 7 августа ответный банкет ливанскому правительству давал я. Кроме членов правительства в полном составе я пригласил на него и сотрудников МИД, постоянно имевших дело с нашей делегацией, – Халима Харфуша, Н. Бустроса и Н. Демешкие. А во вторник состоялся последний из серии официальных банкетов – обед у премьер-министра.

Напоследок Селим Такла предложил нашей делегации совершить две поездки по стране: одну – на юг, в Бейт-эд-дин, прежнюю столицу Ливана, другую – на север, в заповедник знаменитых ливанских кедров. Обе эти экскурсии были нами совершены.

В субботу и воскресенье я наносил прощальные визиты вежливости. Визиты чисто протокольные, ибо все деловые вопросы были давно исчерпаны. Но последние беседы мои с ливанскими руководителями – президентом, премьер-министром, его заместителем, министром иностранных дел – меньше всего походили на светское суесловие. Мы говорили о нынешнем сложном положении Ливана, говорили с полной откровенностью. От меня не скрывали, что, несмотря на признание Ливанской Республики Советским Союзом, ее, по-видимому, еще ждут тяжелые испытания. Я разделял опасения собеседников, но вновь и вновь заверял их, что Ливан может рассчитывать на дружественную поддержку Советского Союза, принципиального защитника порабощенных народов и стойкого помощника в их борьбе за национальное освобождение. Мои заверения имели под собою прочную почву в виде долголетней практики советской внешней политики.

В понедельник 14 августа от подъезда айн-софарского «Гранд-отеля» тронулись в дальний путь две автомашины. В первой из них, принадлежавшей президенту, ехал я и сопровождавшие нас до границы с Палестиной Н. Бустрос и Н. Демешкие, во второй – Днепров, Матвеев и два водителя этой машины, которые должны были доставить нас в Египет.

Наш маршрут вел через Бейрут, Сайду и Сур к ливано-палестинской границе. Здесь, у мыса Рас-эн-Накура, она проходит по обрывистой скале, почти над самой линией прибоя.

У пограничного пункта мы сердечно прощаемся с Н. Бустросом, много сделавшим для того, чтобы наше пребывание в Ливане дало максимальный политический эффект и вместе с тем было приятным. Еще сердечнее мы прощаемся с Н. Демешкие, с которым за это время очень сдружились.

Пограничные формальности выполняются без малейшей задержки. Наша делегация пересаживается во вторую машину. Под приподнятым шлагбаумом она медленно переезжает по другую сторону границы.

Мы в Палестине.

Машина, предоставленная нам ливанским правительством, поочередно управляется двумя водителями – ливанцами средних лет Ахмедом Хафезом и Мохаммедом Катибом. Оба водителя были люди опытные, в чем мы быстро убедились. Дорогу они знали так, что, наверно, и вслепую могли бы вести машину без всяких осложнений. О встречавшихся достопримечательностях рассказывали с компетентностью заправских гидов. Отлично объяснялись по-французски. Были тактичны, почтительны и услужливы. Но ни своей внешностью, ни повадками, ни речью они никак не походили на шоферов-профессионалов. Скорее всего, это были работники каких-то специальных служб – уж не-знаю чьих, ливанских или иных, – приставленных к нам ради нашей безопасности. А может быть, и для наблюдения за нами. Если так, то последнее нас не стесняло – ничего незаконного в наши планы не входило.