Дамы предпочитали всякого рода ликеры: кофейный, шоколадный, мятный, ванильный. Жена Рыжего, Мария, в один прекрасный вечер выпила столько анисовой настойки, что захворала. Марго и другие девицы больше налегали на кюрасо, бенедиктин, траппистин и шартрез. Что же касается до ликера, настоянного на душистой акации, — его оставляли маленьким детям. Разумеется, мужчины больше радовались, когда удавалось выловить коньяк, ром или можжевеловую водку, — одним словом, что-нибудь горячительное. Случались и неожиданности. Один бочонок с китайской мастикой «раки» совершенно ошеломил коквилльцев: они думали, что им попалась бочка со скипидаром; тем не менее мастика была выпита — не пропадать же ей! Но забыли о ней не скоро.

«Арак» из Батавии, шведская водка с тмином, румынская «цуйкэ кэлугэряскэ», сербская «сливянка» тоже перевернули все существовавшие у коквилльцев представления о том, что доступно поглощению. В глубине души все, в сущности, чувствовали слабость к кюммелю и киршу — ликерам прозрачным, как вода, но прямо-таки убийственной крепости. Господи, твоя воля! И кто это выдумал столько вкусных вещей! До сих пор в Коквилле знали только водку, да и то не все. А теперь воображение до того разыгралось, что люди начали испытывать настоящее благоговение перед неиссякаемым разнообразием хмельных напитков. О! Каждый вечер опьяняться чем-нибудь новым, даже не зная его названия! Это была какая-то сказка, волшебный фонтан, бьющий изумительными напитками, чистым алкоголем разных видов, насыщенным ароматами всех существующих на земле цветов и плодов.

Итак, в пятницу вечером на берегу было семь бочонков. Погода стояла теплая, их так и оставили здесь, на песке. За весь сентябрь еще ни разу не выдалось такой прекрасной недели. Пир длился с понедельника. И не было никаких причин сомневаться, что он будет длиться вечно, если только провидение не перестанет посылать свои бочонки. Ибо аббат Радиге видел в этом именно руку провидения. Все дела были заброшены. Стоит ли утруждать себя работой, когда можно предаваться сладостному сну? Все превратились в настоящих буржуа, буржуа, которые пили дорогие ликеры, даже не платя за вход в кафе. В предвкушении вечернего пиршества коквилльцы наслаждались солнцем, поджидая своей королевской дани. Они уже так и не протрезвлялись, зараз вкусив все радости кюммеля, вишневой водки и наливки. За эти пять дней они познали и гневность джина, и нежность кюрасо, и веселый задор коньяка. Ни о чем не заботясь, невинный, как новорожденный младенец, Коквилль доверчиво пил то, что посылал ему господь бог.

В пятницу Маэ и Флоши наконец побратались. В тот вечер было очень весело. Еще накануне расстояние между двумя лагерями сильно сократилось, наиболее охмелевшие затоптали на песке разделявший их валик. Оставалось сделать последний шаг. На стороне Флошей опоражнивались четыре бочонка, а Маэ приканчивали три своих — все с разными ликерами, составлявшими цвета французского флага, — синим, белым, красным. Синий преисполнил Флошей завистью: синий ликер казался им совершенно сногсшибательной вещью. Хвост, который превратился в добряка с тех пор, как пил, не протрезвляясь, двинулся вперед со стаканом в руке. Он понимал, что в качестве должностного лица обязан сделать первый шаг.

— А ну-ка, Рыжий, — пролепетал он, — давай чокнемся!

— С удовольствием, — ответил Рыжий, которого шатало от умиления.

И они упали друг другу в объятия. Это вызвало такое волнение, что все прослезились. Маэ и Флоши, которые в течение трех веков непрестанно грызлись между собой, теперь обнимались. Глубоко растроганный аббат Радиге снова упомянул о персте божием.

Все чокнулись стаканами с тремя ликерами: синим, белым и красным.

— Да здравствует Франция! — крикнул Император.

Синий ликер никуда не годился, белый был неважный, зато красный — хоть куда. Затем бочонки Флошей заткнули пробкой. И все принялись плясать. Так как музыки не было, то парни, не чинясь, хлопали в ладоши и свистели, что приводило девушек в восторг. Праздник получился на славу. Все семь бочонков были построены в ряд, и каждый мог выбирать по собственному вкусу. Те, кто успел достаточно нагрузиться, растягивались тут же на песке и погружались в короткий сон, а проснувшись, начинали сначала.

Бал все ширился и в конце концов занял весь пляж.

До самой полуночи все резвились на открытом воздухе. Тихо шумело море. В глубоком небе сияли бесконечным покоем звезды. В этом веселье была та младенческая простота, та безмятежная радость, которая охватывает племя дикарей, охмелевших от первого бочонка водки.

Тем не менее коквилльцы еще уходили ночевать домой. Когда пить уже оставалось нечего, Флоши и Маэ, поддерживая и неся друг друга, кое-как добирались наконец до своих постелей. В субботу пир длился почти до двух часов утра. В этот день выловили шесть бочонков, из них два огромных. Фуасс и Тюпен чуть не подрались. Тюпен, в котором хмель вызывал злобу, грозил покончить с братом. Но эта ссора возмутила равно как Маэ, так и Флошей, — благоразумно ли затевать свару, когда вся деревня обнимается! Братьев заставили чокнуться; но вид у них был угрюмый, и Император решил про себя проследить за ними. В семействе Рыжего тоже не все ладилось. Выпив анисовой настойки, Мария начала расточать Бризмоту знаки дружеского расположения, на которые Рыжий никак не мог смотреть спокойно, тем более что, расчувствовавшись, он тоже хотел быть любимым. Напрасно исполненный благодушия аббат Радиге пытался проповедовать прощение обид. Все были уверены, что вот-вот произойдет какая-нибудь неожиданная неприятность.

— Ба! — говорил Хвост. — Все уладится. Если завтра будет хороший улов — вот увидите… За ваше здоровье!

А между тем и сам Хвост был далеко не безупречен. Он все еще продолжал подстерегать Дельфина и, как только замечал, что тот приближается к Марго, награждал его пинком. Император негодовал: какой смысл мешать двум молодым людям посмеяться. Но Хвост божился, что скорее убьет дочь, чем отдаст ее Малышу. Да и сама Марго не захочет.

— Правду я говорю? — кричал он. — Ты у меня гордая. Ты никогда не пойдешь за такого голяка!

— Никогда, папа! — отвечала Марго.

В субботу Марго выпила много сладкого ликера. До сих пор никто и понятия не имел о подобной сладости. Марго пила без всякой опаски и скоро очутилась возле самого бочонка. Ей было хорошо, как в раю, и она радостно смеялась; она глядела на звезды, и ей казалось, что от них исходит веселая плясовая музыка. В этот момент Дельфин скользнул в тень бочонка.

— Скажи, Марго, ты хочешь?

Она продолжала улыбаться. Потом ответила:

— Но папа не хочет.

— О! Это ничего не значит, — настаивал Малыш. — Знаешь, старики никогда не хотят… Лишь бы ты хотела.

Он расхрабрился и поцеловал ее в шею. Она запрокинула голову, и дрожь пробежала у нее по плечам.

— Оставь, мне щекотно.

Но она уже не заикнулась о том, что надает ему пощечин, да и не могла бы этого сделать — руки у нее стали какими-то вялыми. К тому же эти короткие поцелуи в шею были ей приятны. Она сладостно замирала от них, как от вина. Кончилось тем, что, повернув голову, она, как кошка, вытянула подбородок.

— Ну же! — лепетала она. — Там, за ухом… У меня там зудит… Ох, как приятно!

Они совсем позабыли о Хвосте. К счастью, Император был на страже. Он указал на них аббату Радиге:

— Взгляните-ка, господин кюре!.. Уж не лучше ли их поженить?

— Нравы от этого только выиграли бы, — ответил священник поучительным тоном.

И он взял на себя завтра же уладить это дело, поговорив с Хвостом. А Хвост тем временем напился до такой степени, что Император и священник должны были оттащить его домой. Дорогой оба пытались вразумить его насчет дочери. Но ничего не добились, кроме брани. Прячась за их спины, Дельфин и Марго уходили, озаренные звездным светом.

На другой день, к четырем часам, «Зефир» и «Кит» уже выловили семь бочонков. В семь часов «Зефир» поймал еще два. Итого девять. Вот когда коквилльцы как следует отпраздновали воскресенье! Они пьянствовали уже седьмой день. Праздник был настоящий. Такого никто не видал и никогда не увидит. Попробуйте напомнить о нем в Нижней Нормандии, и вам ответят со смехом: «А! да… праздник в Коквилле!»