Супруги Шабр снимали в Пирьяке второй этаж просторного дома, окна которого выходили на море. Так как в деревне были только третьеразрядные харчевни, им пришлось взять в стряпухи крестьянку. И стряпала она довольно странные блюда: сожженное в уголь жаркое, соусы подозрительного цвета, и Эстелла предпочитала есть хлеб.

Но, по словам г-на Шабра, они приехали сюда не ради гурманства. Впрочем, он едва прикасался к жаркому и соусам. С утра до вечера пичкал он себя ракушками, убежденный, что проходит курс лечения. Весь ужас был в том, что он питал отвращение к этим неведомым, странным на вид тварям, ведь он привык к безвкусной и пресной мещанской кухне и, точно ребенок, любил сладости. От моллюсков у него сводило рот, такие они были соленые, наперченные и непривычные на вкус, и, глотая их, он невольно морщился. Но он готов был глотать их вместе с раковинами, — так страстно желал он стать отцом.

— Милочка, а почему же ты не ешь? — напускался он нередко на Эстеллу.

Он требовал, чтобы она ела столько моллюсков, сколько и он. Иначе ничего не выйдет, говорил он. И разгорался спор. Эстелла утверждала, что доктор Гиро имел в виду не ее. Но г-н Шабр возражал, что они оба должны придерживаться одинакового режима. Тогда молодая женщина, поджав губы, бросала красноречивый взгляд на своего бледного тучного мужа. От невольной улыбки слегка углублялась ямочка на ее подбородке. Она замолкала, не желая его обижать. Однако, обнаружив устричный садок, она стала съедать по дюжине устриц за завтраком, обедом и ужином. Но отнюдь не потому, что она чувствовала в них потребность, просто-напросто она очень любила устрицы.

Жизнь в Пирьяке текла сонно, однообразно. Там отдыхало лишь три семьи: оптовый торговец-бакалейщик из Нанта, бывший нотариус из Геранды, простодушный глухой старик, и супруги из Анжера, которые целыми днями по пояс в воде ловили рыбу. Эти мелкие буржуа жили тихо, замкнуто. При встрече здоровались, но дальше этого знакомство не шло. Драка собак на безлюдной пристани была здесь целым событием.

Эстелла смертельно скучала бы вдали от шумного Парижа, если бы Гектор не наносил им ежедневно визитов. Он подружился с г-ном Шабром после того, как они прогулялись однажды по берегу. В порыве откровенности г-н Шабр рассказал Гектору о цели своего путешествия; при этом он выбирал самые осторожные выражения, дабы не оскорбить невинность этого большого ребенка. Когда он научно объяснил, почему он ест столько моллюсков, изумленный Гектор, даже не покраснев, окинул его взглядом с ног до головы; он и не думал скрывать своего удивления: неужели есть такие мужчины, которым приходится соблюдать подобный режим? Но на следующий день он явился с корзиночкой, полной морских блюдечек, и бывший торговец принял их с благодарностью. С тех пор Гектор, искусный ловец, изучивший каждую скалу в бухте, не приходил к супругам без ракушек. Он угощал г-на Шабра превосходными мидиями, — он собирал их во время отлива; морскими ежами, — он чистил их, не щадя собственных пальцев; морскими блюдечками, — он отделял их от скал острием ножа; разными видами моллюсков с варварскими названиями. Сам Гектор никогда их в рот не брал. Г-н Шабр был в восторге оттого, что ему не нужно тратить ни единого су, и рассыпался в благодарностях.

Теперь у Гектора всегда был предлог посетить Шабров. Приходя с корзиночкой и встречая Эстеллу, он неизменно повторял одну и ту же фразу:

— Я принес ракушки г-ну Шабру.

И оба лукаво улыбались, щуря глаза. Ракушки г-на Шабра их забавляли.

Теперь Эстелле очень правилось в Пирьяке. Каждый день после купания она отправлялась с Гектором на прогулку. Супруг следовал за ними на некотором расстоянии, потому что ноги плохо его слушались, а молодые люди шли слишком быстрым для него шагом. Гектор показывал Эстелле великолепные памятники старины, остатки лепных украшений, наличники окон и дверей с искусно выполненным растительным орнаментом. Некогда город, Пирьяк был теперь глухой деревушкой, — тесные улочки, с навозными кучами, темные лачуги. Но зато здесь царил сладостный покой, и Эстелла, шагая через грязные лужи, с интересом рассматривала каждый камень в крепостной стене, с любопытством заглядывала в домишки, где на земляном полу валялся жалкий скарб. Гектор останавливал ее перед пышными смоковницами с широкими мохнатыми листьями, ими были засажены все сады, и ветки деревьев тянулись над низкой оградой. Эстелла и Гектор сворачивали в самые узкие переулки; склонялись над каменной кладкой колодцев, улыбаясь своим отражениям в прозрачной, холодной, как лед, воде. Тем временем г-н Шабр переваривал моллюсков, плетясь позади под зонтом на зеленой коленкоровой подкладке, с которым он не расставался.

Гуси и свиньи, стадами разгуливавшие по деревне, доставляли Эстелле много веселых минут. Первое время она пугалась свиней, она боялась, как бы эти груды сала, быстро передвигавшиеся на своих тонких ножках, не задели и не свалили ее; они такие грязнухи, брюхо черное, рыло все перепачкано, они хрюкают, роются в земле. Но Гектор клятвенно заверил ее, что свиньи — добрейшие существа. И теперь ее забавляла их озабоченная суетня в час кормежки; а после дождя ее восхищало их шелковистое розовое платье, свежее и нарядное, как бальный туалет. Гуси тоже ее занимали. К помойке в конце одной улочки часто сходились с разных сторон два стада гусей. Щелкая клювами, они точно здоровались друг с другом; сбившись в кучу, вместе выуживали овощные очистки. Иногда большой гусак забирался на верх мусорной кучи и, расставив лапы, вытянув шею, раскрыв свой желтый клюв и выпятив пушистое белое брюшко, величаво возвышался там в царственном спокойствии и взирал круглым глазом на остальных гусей, а те, выгнув шею, с хриплым гоготанием копались в земле. Затем, испустив внезапно крик, вожак сходил вниз, и все стадо следовало за ним; гуси вытягивали шеи в одну сторону и, переступая с лапы на лапу, тянулись за ним медленно, как хворые. Если мимо пробегала собака, они сердито шипели и еще больше вытягивали шеи. Эстелла, хлопая в ладоши, наблюдала за величественным шествием двух отрядов; гуси важно возвращались домой, словно их призывали серьезные занятия. После полудня свиньи и гуси, точно люди, отправлялись купаться на пляж, и это тоже было очень забавное зрелище.

В первое же воскресенье Эстелла решила пойти в церковь. В Париже она этого не делала. Но в деревне обедня была своего рода развлечением, предлогом людей посмотреть и себя показать. В церкви она увидела Гектора с огромным молитвенником в потрепанном переплете. Оторвав взгляд от книги, он смотрел на Эстеллу, лицо его оставалось серьезным, но в глазах сияла улыбка. На паперти он предложил ей руку, и они прошли по маленькому кладбищу, окружающему церковь. А во второй половине дня, когда кончилась вечерня, Эстеллу ждало еще одно развлечение: крестный ход к распятию в конце деревни. Впереди шел крестьянин, он нес затканную золотом шелковую фиолетовую хоругвь на красном древке. Затем двумя длинными вереницами тянулись женщины. В центре, распевая во весь голос, шли священнослужители, кюре, викарий и наставник из соседнего замка. И, наконец, за белой хоругвью, которую держала в загорелых руках рослая девица, плелась, громко топая деревянными башмаками, толпа прихожан, похожая на разбредшееся стадо. Когда крестный ход шел мимо гавани, хоругви и белые чепцы женщин выделялись на фоне ослепительно-голубого моря; и это неторопливое шествие с изумительной четкостью вырисовывалось на солнце.

Кладбище растрогало Эстеллу. Вообще она не любила ничего навевающего печаль. В день приезда она содрогнулась при виде могил под своим окном. Церковь находилась близ гавани и была окружена могильными крестами, протянувшими свои руки к водным и небесным просторам; а по ночам в непогоду ветер с открытого моря завывал в лесу почерневших крестов. Но этот уголок недолго вызывал у Эстеллы грусть, — маленькое кладбище было таким уютным и милым. Казалось, мертвые улыбаются там в близком соседстве с живыми. Кладбище, обнесенное низкой стеной, высотой по грудь, раскинулось в центре Пирьяка, на самой дороге, и поэтому люди без всякого стеснения перелезали через стену и шли по дорожкам, терявшимся в высокой траве. Дети играли на кладбище, весело прыгали через гранитные надгробия. Кошки, свернувшиеся клубком под кустами, внезапно выскакивали и принимались гоняться друг за дружкой. Часто там раздавалось любовное мяуканье и мелькали силуэты взъерошенных котов, помахивающих длинными хвостами. Кладбище было прелестным уголком, оно все заросло буйной травой, гигантским укропом с широкими желтыми зонтиками, который отличался таким резким запахом, что после жарких дней, когда ветром тянуло с могил, весь Пирьяк благоухал укропом. А ночью от кладбища веяло покоем, как от мирно спящей деревни; его можно было принять за тихую, уютную поляну. Во мраке терялись кресты, запоздавшие прохожие присаживались на гранитные скамьи у стены, а море перед ними катило свои волны, и ветерок приносил соленью брызги.