К четырем часам оба проснулись. Микулен божился, что в глубине ущелья высмотрел выводок куропаток. Он их видел собственными глазами три дня тому назад. Фредерик не устоял перед искушением, и оба взялись за ружья.

— Прошу тебя, будь осторожен!.. — крикнула им вдогонку г-жа Ростан. — Не дай бог, поскользнешься и сам себя подстрелишь.

— Бывает, — спокойно заметил старик.

Они ушли и вскоре скрылись за скалами. Наис вскочила и побежала вслед за ними на некотором расстоянии.

— Пойду посмотрю, — пробормотала она.

Она сошла с тропинки, убегавшей в глубь ущелья, свернула влево, и, все ускоряя шаг, бросилась напрямик через кустарник, стараясь не задеть ногой камешки. Наконец на повороте дороги она заметила Фредерика. Очевидно, он уже вспугнул куропаток и теперь шел быстро, пригнувшись и держа ружье наготове. Отца все еще не было видно. Но вдруг Наис заметила его на другом склоне ущелья — там, где стояла сама. Он присел на корточки и, казалось, чего-то ждал. Дважды он вскидывал ружье. Если бы в этот миг куропатки пролетели между ними, охотники, выстрелив, могли бы попасть друг в друга. Пробираясь от куста к кусту, встревоженная девушка остановилась наконец за спиной отца.

Прошло несколько минут. Фредерик исчез за выступом скалы. Потом появился вновь и мгновение стоял неподвижно. Тогда Микулен, все еще сидя на корточках, стал не спеша целиться в него. Но тут Наис ногой ударила по стволу, и ружье разрядилось в воздух. Раздался оглушительный выстрел, эхом прокатившийся в горах.

Старик вскочил и, увидя Наис, схватил за дуло дымящееся ружье, будто хотел убить ее ударом приклада. Наис не шелохнулась, она стояла перед отцом бледная, со сверкающими глазами. Старик не посмел ее ударить и лишь пробормотал на местном наречии, дрожа от бешенства:

— Погоди, погоди, я все равно его убью.

От выстрела Микулена куропатки поднялись в воздух, и Фредерику удалось подстрелить двух птиц. К шести часам Ростаны возвратились в Бланкарду. Старик спокойно греб, с его лица не сходило выражение тупого упрямства…

Прошел сентябрь. После сильной грозы повеяло осенним холодком. Дни становились короче, и Наис больше не выходила ночью к Фредерику, отговариваясь усталостью, тем, что они могут простудиться на мокрой от росы траве. Каждое утро, к шести часам, Наис приходила в господский дом, и так как мать Фредерика не вставала раньше девяти, девушка поднималась в спальню к молодому человеку и проводила с ним несколько минут, прислушиваясь через приотворенную дверь к малейшему шороху.

Это была пора их самой пылкой любви. Наис расточала возлюбленному нежные ласки. Она обвивала руками его шею, приникала к его лицу и глядела на него с такой самозабвенной страстью, что на глазах у нее выступали слезы. Ей все казалось, что она больше его не увидит. Она осыпала его градом поцелуев, как бы давая торжественную клятву взять его под свою защиту.

— Что творится с Наис, — часто говорила г-жа Ростан, — она тает прямо на глазах.

И действительно, девушка худела, щеки у нее ввалились, глаза сверкали еще более мрачным огнем. Теперь она подолгу молчала, и когда ее окликали, у нее был такой растерянный вид, будто она очнулась от сна или грез.

— Уж не захворала ли ты, голубушка, побереги себя, — не раз говорила хозяйка.

Но Наис лишь улыбалась.

— Да нет, барыня, я здорова и счастлива, очень счастлива.

Как-то утром девушка помогала хозяйке считать белье и, набравшись храбрости, спросила:

— Вы еще долго пробудете здесь?

— До конца октября…

Наис замерла на мгновение, уставившись в одну точку, затем произнесла, не замечая, что говорит вслух:

— Еще двадцать дней.

В ее душе происходила непрерывная борьба. Ей не хотелось расставаться с Фредериком, и в то же время она ежеминутно порывалась крикнуть ему: «Уезжай поскорее». Для нее он был потерян. Пора любви не вернется. Наис знала это с первого же свидания. Однажды вечером, когда ее одолевали черные думы, ей даже пришло в голову, что лучше бы отец убил Фредерика, тогда он, по крайней мере, не достанется другой. Но разве можно допустить, чтобы он умер, он, такой нежный, такой беленький, больше, чем она, похожий на барышню. От этой мысли содрогалось все ее существо. Нет, нет, она спасет его, и он об этом никогда не узнает, — скоро он разлюбит ее, но ей радостно будет сознавать, что он жив.

Нередко по утрам она ему говорила.

— Сиди дома, не ходи в море, на дворе непогода.

А иногда уговаривала его съездить в Марсель, поразвлечься.

— Тебе, должно быть, скучно со мной. Я знаю, ты меня скоро разлюбишь. Поезжай на несколько дней в город.

Его удивляла такая смена настроений. Наис не казалась ему уже столь привлекательной, как прежде, лицо ее осунулось, поблекло. Он уже пресытился ее пылкой страстью. Его тянуло к веселым девицам из Марселя и Экса, благоухающим одеколоном и рисовой пудрой.

В ушах Наис звучали слова отца: «Я убью его, убью». Она просыпалась среди ночи — ей чудились выстрелы. Она стала пугливой, вскрикивала, когда у нее из-под ног выскальзывал камешек. Она постоянно тревожилась о Фредерике, если он не был у нее на глазах. Но больше всего ее пугало упорное молчание отца, — с утра до вечера ей слышалась угроза: «Я убью его». Ни единым намеком, ни единым словом, ни единым жестом старик не выдавал своих замыслов. Но весь его облик, движения, взгляды красноречивее слов говорили ей, что, как только представится случай безнаказанно убить хозяйского сына, он это сделает. Затем он расправится с Наис. А пока он награждал ее пинками, словно провинившуюся собаку.

— Что отец, по-прежнему дерется? — спросил ее однажды утром Фредерик.

Лежа в постели, он покуривал папиросу, а она наводила в комнате порядок.

— Да, он совсем рехнулся, — ответила Наис, показывая на свои ноги все в синяках от побоев.

Потом глухим голосом в сотый раз пробормотала:

— Скоро этому конец… скоро конец.

Подошел октябрь, и она совсем помрачнела. С отсутствующим видом девушка шевелила губами, словно что-то шептала. Фредерик не раз замечал, как, стоя над обрывом, она испытующе всматривается в деревья, измеряет взглядом глубину пропасти. За несколько дней до этого он застал ее с горбатым Туаном в одном из уголков фермы, где они вдвоем рвали винные ягоды. Туан иногда помогал Микулену, когда у того было много дела. Горбун стоял под деревом, а Наис, забравшись на толстый сук, смеясь, приказывала ему открыть рот и бросала ему ягоды прямо в лицо. Бедняга с восторгом раскрывал рот, закрывал глаза, его широкое лицо выражало беспредельное блаженство. Фредерик, конечно, был далек от ревности, по не удержался, чтобы не отпустить шуточку.

— Туан готов за нас в огонь и в воду, — отрывисто проговорила Наис, — не надо его обижать, он еще нам пригодится.

Горбун ежедневно наведывался в Бланкарду. Он рыл на прибрежной круче канаву, чтобы подвести воду в конец сада, где хотели разбить огород. Время от времени Наис навещала его, и они оба оживленно о чем-то болтали. Он так тянул с этой работой, что папаша Микулен не раз угощал его, как и дочь, пинками и обзывал лодырем.

Два дня лил дождь. Фредерик на следующей неделе возвращался в Экс и решил перед отъездом отправиться с Микуленом на рыбную ловлю. Заметив, как побледнела девушка, Фредерик засмеялся и принялся ее уверять, что на этот раз выберет неветреный день. Зная о близкой разлуке, Наис обещала возлюбленному прийти еще раз на ночное свидание. Около часу они встретились на террасе. Дождь омыл землю, в воздухе разливался аромат освеженной зелени. Стоит этому засушливому краю утолить жажду, как все вокруг начинает благоухать, оживают краски, красная глина истекает кровью, сосны отливают изумрудом, скалы блещут ослепительной белизной свежевымытого белья. Но в темноте любовники лишь ощущали терпкий запах лаванды и тимьяна.

По привычке они направились к оливковой роще, где не раз находили приют своей любви. Фредерик приблизился было к старой оливе, но Наис, будто очнувшись, схватила его за руку и увлекла подальше от этого места.