— Как поживаете, дорогая? А как Себастьен и маленькая Тереза?
— Все мы чувствуем себя превосходно, — весело отвечала Сарра. — Даже дедушка Леман, несмотря на свои годы, еще крепок, как старый дуб. Я получила хорошие известия об отце: дядя Давид пишет, что он уже оправился от последнего приступа лихорадки.
— Окончательно залечить его рану сможет только полное оправдание, — тихонько покачал головой Марк. — Добиться его нелегко, но я не теряю надежды, мы на правильном пути, час нашей победы близок… Передайте Себастьену, что каждый его воспитанник, из которого ему удается сделать человека, — это новый борец за великое дело торжества истины и справедливости.
Марк посидел еще немного, потолковал с Луизой, сообщил ей все, что знал о мадемуазель Мазлин, которая жила очень уединенно, ухаживая за цветами и птицами. Он попросил дочь послать к нему в следующее воскресенье Франсуа, желая порадовать Женевьеву, обожавшую внука.
— И ты, Луиза, приходи вместе с Жозефом, мы отправимся к Сальвану, он будет рад увидеть два поколения своих питомцев. Мы приведем к нему и мадемуазель Мазлин… Сарра, и вы тоже приезжайте с Себастьеном и Терезой. Тогда все будут в сборе… Значит, решено, в воскресенье все увидимся! До скорого свидания.
Марк расцеловал обеих и поспешил к шестичасовому поезду. Но он чуть было не опоздал из-за необычайной встречи. По дороге к вокзалу, на углу Главной улицы, он увидел за кустами бересклета двух о чем-то яростно споривших мужчин. Один из них, человек лет сорока, привлек его внимание; у него было длинное мертвенно-бледное тупое лицо и белесые брови. Марк напряг память: где он встречал эту идиотскую преступную физиономию? И внезапно вспомнил: Полидор, племянник Пелажи! Марк не видел его лет двадцать, но знал, что его прогнали из бомонского монастыря, где он был служкой, что теперь он опустился, вел беспутную жизнь, якшаясь со всяким сбродом. Полидор, по-видимому, тоже узнал Марка и, заметив, что тот наблюдает за ним, вмиг увел товарища: взглянув на его спутника, Марк вздрогнул от неожиданности. Засаленный сюртук, загнанный, дикий вид, похож на облезлую хищную птицу. Да ведь это брат Горжиа! Марк тотчас же вспомнил рассказ Дельбо о его встрече с человеком, похожим на Горжиа; желая удостовериться, Марк пошел следом за этими двумя, но они быстро свернули в боковую улочку и скрылись в одном из подозрительных домов. У Марка невольно возникли сомнения: был ли это в самом деле Горжиа или ему померещилось?
Теперь Марк пользовался в Жонвиле большим авторитетом. Как и везде, истина постепенно завоевывала там свои права, просвещение рассеивало тьму невежества. За несколько лет Марку удалось добиться возрождения общины, которую Жофр умышленно старался развалить, предоставив хозяйничать там аббату Коньясу. По мере того как из школы Марка выходили сознательные, здравомыслящие люди, повышался умственный уровень, изменялась психология, и народ мало-помалу освобождался от ложных понятий и представлений; наблюдался значительный духовный подъем; люди становились искреннее, приучались логически мыслить и проявляли братскую солидарность; вместе с тем возросло и материальное благополучие, ибо процветание и счастье человека зависит от его образованности и нравственной высоты. В опрятные домики Жонвиля вернулось довольство, земля хорошо обрабатывалась, на нивах созревал богатый урожай, и поля, раскинувшиеся под знойными лучами солнца, радовали глаз. В этом счастливом уголке люди стремились к мирному прогрессу, о котором на протяжении долгих веков так страстно мечтало человечество.
Мэр Жонвиля Мартино всецело подчинился влиянию Марка и действовал с ним заодно, склонив на свою сторону весь муниципальный совет. Союз школьного учителя и сельских властей становился все прочнее, можно было без помех осуществлять необходимые преобразования. Аббат Коньяс, которому отец Крабо внушал, что необходимо ласково обращаться с женщинами, дабы удержать их в церкви, некоторое время старался обуздать свой неистовый нрав; но ему была чужда елейность, и, видя, что женщины отвернулись от него, он стал по-прежнему бешено на всех накидываться. Он дошел до настоящего изуверства и за малейшие прегрешения походя пророчил прихожанам вечные муки. Он до крови выдрал за уши крошку Мулена, когда тот дернул за юбку его злющую служанку Пальмиру, раздававшую направо и налево тумаки и подзатыльники. Другой раз закатил пощечину малютке Катрин, засмеявшейся во время мессы, когда он высморкался в алтаре. А в прошлое воскресенье, убедившись, что его явно избегают, пришел в ярость и пнул ногой г-жу Мартино, супругу мэра; она не сразу уступила ему дорогу при встрече, и ему показалось, будто она задирает перед ним нос. Это уж переходило всякие границы, и Мартино подал на Коньяса жалобу в исправительный суд. Но кюре не желал сдаваться и яростно отбивался от посыпавшихся на него судебных дел.
У Марка уже давно созрел некий план, и теперь он получил наконец возможность осуществить его. В силу новых законов монахини, которые жестоко эксплуатировали в мастерских Доброго Пастыря многочисленных работниц, чахнувших от непосильного труда и недоедания, были вынуждены покинуть Жонвиль; люди вздохнули свободнее: наконец-то они избавились от этого страшного бедствия и позора! Обширное здание мастерских пошло с торгов, и Марк убедил муниципальный совет приобрести его для общины под народный дом. Он предлагал устроить там, по мере накопления средств, залы для игр и танцев, библиотеку, музей и бесплатную баню. По мысли Марка, этот народный дом, где трудовой люд мог бы с пользой проводить время, отдохнуть и повеселиться, должен был отвлечь жителей Жонвиля от церкви. Многие женщины до сих пор ходили в церковь, чтобы похвалиться своими обновами и поглазеть на чужие; конечно, они охотнее отправятся в народный дом, где найдут общество друзей и разумные развлечения. По случаю открытия первого зала для игр и танцев был дан большой народный праздник.
Мэр и муниципальный совет не могли себе простить, что в свое время позволили посвятить общину Сердцу Иисусову, и теперь стремились уничтожить всякое воспоминание о былом безрассудстве. Мартино со свойственной ему осторожностью поспешил снять с себя ответственность и взвалил всю вину на бывшего учителя: это Жофр отдал его во власть аббата Коньяса, Жофр запугивал его, говоря, будто и ему и Жонвилю грозят неисчислимые беды, если он всецело не подчинится церкви, которая на веки вечные останется у власти и будет распоряжаться судьбами человечества. А теперь, убедившись, что все это враки, что попы потерпели поражение, а благосостояние Жонвиля растет по мере того, как он отходит от церкви, Мартино, этот бывший крестьянин, человек молчаливый, практический и себе на уме, горячо желал оказаться в стане победителей. Ему хотелось устроить какую-то церемонию; она будет носить характер отречения от старого, и он, мэр, явившись с членами муниципального совета, учредит в общине культ разума и истины, который заставит людей позабыть о мрачных временах, когда Жонвиль поклонялся кровавому идолу безумия и лжи. Эту церемонию Марк предложил устроить при открытии зала для игр и танцев в народном доме, где каждое воскресенье должны были теперь проводиться народные праздники.
Началась деятельная подготовка. Ученики и ученицы Марка и Женевьевы намеревались дать небольшое представление с пением и танцами. Организовался оркестр из местной молодежи. Девушки, одетые в белое, как некогда дщери девы Марии, будут петь и плясать, прославляя мирный сельский труд и земное счастье. Этот праздник должен был стать праздником жизни, могучей, деятельной, счастливой, бьющей через край, жизни как извечного источника мудрости и силы. Были намечены различные игры, для физических упражнений отведены гимнастические площадки и лужайки в соседнем саду, для женщин устроены уютные уголки в саду и в гостиных, где, собравшись вместе, они могли беседовать и развлекаться. В день открытия народного дома зал украсили цветами и зеленью; принаряженные и веселые жители Жонвиля с утра высыпали на улицу.
