Аямэй шла следом, наблюдая за волшебным превращением. Через три дня юноша стал проявлять признаки сильного возбуждения, и Аямэй решила, что он точно знает, куда ведет ее, и что место это совсем близко.

На исходе четвертого дня пути они увидели старый храм. Глаза спутника Аямэй засияли, и он побежал к зданию.

Дорога заканчивалась у развалин стены. Над высохшим и заросшим кустами прудом выгибался дугой выложенный плитами мост. Огромная сосна затеняла квадратный двор кружевной кроной.

Дожди и ветер источили фасад храма. Сорванные с петель ставни раскачивались и стонали. Длинные трещины змеились вдоль стен, там и сям сохранились следы красной краски. Святилище охраняли два ряда каменных чудищ. Ржавые колокольчики у них на груди глухо звякнули, отчего это странное место показалось еще мрачнее.

Опередив Аямэй, подросток толкнул дверь.

После минутного колебания девушка последовала за ним и задохнулась от терпкого запаха плесени. Их появление вспугнуло летучих мышей. По полу в разные стороны с тоненьким писком разбежались мелкие зверушки.

Как только все стихло, Аямэй с удивлением поняла, что в храме не так уж и темно. Свет попадал внутрь через щели в ставнях, освещая кирпичный, поросший лишайниками пол. В щели между кирпичами пробивалась трава. Крышу поддерживали шесть увитых плющом и белыми цветами колонн.

В нише, за густой паутиной, Аямэй заметила стоявшую на пьедестале двухметровую статую.

Она подошла ближе, чтобы получше рассмотреть идола, и в этот момент навстречу ей из алтаря бесшумно выскользнула тень. Юноша подмел пол, вынес мусор и вернулся с кучей сосновых веток. Разложив их перед алтарем, он снова вышел, нарвал охапку травы и бросил ее справа от жертвенника.

Наступила ночь. Спутник Аямэй зажег ветки, и храм наполнился нежным ароматом смолистого дерева.

Четыре дня юноша добывал для Аямэй еду: дикие плоды, рыбу, лягушек, коренья и птичьи яйца. Она едва могла смотреть на эти лакомства.

Этим вечером он жарил на костре крыс. Переворачивая палочки с тушками, он предвкушал удовольствие от еды. Когда жаркое было готово, он протянул молодой женщине самого большого и жирного грызуна. В ответ на его щедрость Аямэй расплакалась. Он удивился, положил еду к ее ногам и мгновенно проглотил свою долю.

После ужина юноша принялся что-то плести из травы. Голодная Аямэй задумчиво смотрела на огонь, безразличная к тому, что он делал.

Она перебирала в уме названия ароматных блюд, что готовила для нее мать, вспоминала вкус каждой приправы и то легкое чувство голода, которое оставалось у нее после каждой трапезы.

Юноша закончил плести толстую циновку, подвинул ее к Аямэй, зевнул и скользнул под алтарь.

Он свернулся клубочком на подстилке, и его зрачки блеснули, как два красных огонька. Подремав перед огнем, он внезапно вскочил, начал кружить в поисках места поудобнее, снова лег, вздохнул, съежился и закрыл глаза.

Аямэй завороженно следила за своим странным спутником. Она смотрела, как размеренно вздымается во сне его грудь, разглядывала смуглую кожу и легкий светлый пушок на шее.

Наконец она тоже легла, и взгляд ее упал на терракотовую статую незнакомой богини. Краска на голове идола облупилась, но девушка могла различить прямой нос, красные губы и удлиненные черные глаза под аркой бровей. Кисть поднятой руки была отломана, но браслет на запястье сохранился. Длинное лиловое платье с цветочным орнаментом облегало стройный гибкий стан, подчеркивая округлые бедра и выпуклый живот. Босая ступня левой ноги покоилась на спине великолепного леопарда. Взгляд богини был устремлен на нишу у противоположной стены храма.

Выцветшая роспись изображала поросшую лесом горную гряду и разноцветные облака. Танцовщицы с высокими прическами и обнаженной грудью рассыпали вокруг себя небесные цветы, играя божественную музыку. Богиня во всем блеске своей чувственной красоты повелевала ими. Ее холодный властный взгляд требовал абсолютного подчинения.

Аямэй стало казаться, что фигуры на фреске оживают, а цвета странным образом смешиваются. Она услышала приглушенные звуки печальной томной мелодии и погрузилась в глубокий сон.

Ее разбудил голод. Стоявшее высоко в небе солнце освещало храм. От костра осталась лишь кучка холодной золы. Богиня выглядела уже не такой жестокой, фрески превратились в черные подтеки.

Юноша ушел, оставив на алтаре несколько яблок. Аямэй мигом проглотила их.

Она вышла и отправилась прогуляться в надежде найти какую-нибудь еду. За храмом, среди вековых сосен, девушка обнаружила колодец, увидела в чистой прозрачной воде отражение круглого лица с черными, как у богини из храма, глазами, и в ужасе отшатнулась. Но потом любопытство победило страх, она снова наклонилась над колодцем и увидела то же лицо.

Аямэй вернулась в храм и остановилась перед алтарем. Надпись на пьедестале наверняка указывала на имя богини, но буквы стерлись от времени.

Юноша появился в конце дня. Он был почти без сил и задыхался, как марафонец. Схватив ведро, он набрал воды и вылил себе на голову, потом достал из котомки жареного цыпленка, пирожки, разделил еду на две части и протянул Аямэй ее долю. Она воскликнула:

— Цыпленок! Как ты его раздобыл?

Девушка запретила себе прикасаться к угощению.

Занятый едой, он не удостоил ее ответом.

— Ты стащил этого цыпленка? Я не ем краденого. Это постыдно.

Юноша даже не потрудился скрыть насмешливую улыбку.

Девушка закрыла глаза, чтобы не видеть, как он ест, но он жевал так шумно, а цыпленок так благоухал, что она вышла, чтобы не поддаться соблазну. Когда Аямэй вернулась, еда ждала ее на алтаре, и она не устояла.

После ужина они уселись по разные стороны костра. Юноша смотрел на Аямэй сквозь пламя. Ей хотелось хоть что-нибудь узнать о прошлом своего странного спутника, но он не разговаривал и не умел писать, а на любой ее вопрос отвечал вопросительным взглядом. В конце концов она оставила тщетные попытки и начала вести себя так же, как он. Пламя позолотило его лицо, узкие глаза скрывались за короткими ресницами. Юноша с любопытством разглядывал Аямэй, словно тоже пытался получше узнать свою нечаянную спутницу, только слова ему для этого не требовались.

Он уходил рано утром, а вечером возвращался с украденной где-то едой. Аямэй было любопытно, куда он ходит и чем занят целый день. Но юноша исчезал без предупреждения, и выследить его она не могла.

Девушка прибралась в храме. Сколько она ни старалась, днем это место выглядело унылым и мрачным и оживало только по вечерам, когда перед алтарем весело разгорался огонь. В такие мгновения Аямэй казалось, что богиня вот-вот шагнет с пьедестала, глаза ее загадочно блестели.

Аямэй начала совершать долгие прогулки по горам, открывая для себя великолепные пейзажи. Она никогда не выбирала маршрут заранее, а если уставала, то просто укладывалась на солнце и засыпала.

Лето близилось к концу. Золотистый свет, как пугливая лань, перебегал от долины к долине. Красота последних цветов поражала воображение. У Аямэй не было ни ручки, ни бумаги, и она развлекалась, беседуя вслух с собственным эхом. Она читала стихи, описывала то, что видела и что трогало ей душу. Она пела. Вечерами она сидела на мосту и ждала возвращения юноши, любуясь горными вершинами и глядя на кувыркающихся в потоках воздуха птиц. Длинные пурпурные облака скользили по гаснущему небу. Возвращение загадочного спутника всякий раз приносило Аямэй новую радость.

Главные ворота храма смотрели на гору на другой стороне долины. Однажды ночью Аямэй приснился Минь. Он сидел на пороге, спиной к ней, и она не видела его лица. Он сказал, не оборачиваясь:

— Знаешь, на вершине каждой горы есть небесные врата.

Она проснулась и рывком села на циновке. Юноша лежал под алтарем и улыбался во сне. Аямэй встала. Круглая луна над скалой освещала каменные расщелины и серебристые гребни гор.