Майор с лейтенантом сразу после разговора сели в "УАЗ" с хорошо утепленным салоном и по накатанному зимнику отправились вниз по Индигирке. Немного не доезжая до места впадения в нее ручья Ханданах, уже в темноте, загнали машину в лес, замаскировали ее легкой белой тканью и, забросив на плечи объемистые рюкзаки, углубились в распадок. Сначала они сверяли маршрут с линией на дисплее прибора, похожего на миниатюрный ноутбук, но батареи быстро замерзли, изображение сначала поблекло, потом исчезло совсем, и пришлось ориентироваться по старинке, по карте и компасу.
Не доходя до поселка золотодобытчиков, они поднялись на сопку, с вершины которой он был как на ладони, достали из рюкзака круглый белый предмет размером с футбольный мяч и установили его на большом плоском камне, направив окошком с круглой линзой в сторону поселка. Рядом расстелили, придавив углы камнями, серебристое полотнище солнечной батареи, наконечник кабеля с мягким щелчком вошел в гнездо разъема на боку электронного шпиона.
- У него хоть аккумулятор не замерзнет? - спросил лейтенант. Это были первые слова, произнесенные с тех пор, как они ушли от машины. Голос звучал приглушенно из-за плотного шерстяного подшлемника с отверстиями для глаз и рта, спасающего лицо от жгучего мороза.
- Не должен, - так же тихо ответил майор. - Специальная разработка. В крайнем случае, на солнечной батарее сработает.
Он отошел в сторону и критически осмотрел дело своих рук. Яркая, почти полная луна заливала мертвый белый пейзаж голубоватым светом, из отверстий в подшлемниках с тихим шелестом вырывался пар, а сами подшлемники и опущенные уши меховых шапок были покрыты инеем.
- Годится! - оценил он работу. - Снизу никто не увидит, а сюда ни один дурак не полезет. Давай быстро обратно, а то уже под шестьдесят жмет.
Обратный путь занял у них гораздо меньше времени. Даже не пытаясь завести мотор поворотом ключа, они разожгли две паяльные лампы и полезли под машину отогревать картер, коробку передач, мосты и все остальные агрегаты. Но даже после этого пришлось не меньше минуты крутить стартер, прежде чем двигатель чихнул и взревел на высоких оборотах. Когда салон прогрелся, майор с лейтенантом стянули с себя теплые куртки и сбросили шапки. Майор вытащил из кармана блокнот, написал текст сообщения и, вырвав листок, передал лейтенанту, бывшему по совместительству шифровальщиком. Тот пересел на заднее сидение, отгородился от начальника маскировочной тканью, извлек из рюкзака шифровальный аппарат, отключил систему самоликвидации и принялся за дело. Закончив, посмотрел на часы - как раз уложился к прохождению спутника - и нажал кнопку передачи. В эфир ушел короткий всплеск, который в принципе невозможно было перехватить.
Лейтенант собрал оборудование и убрал ширму, отделяющую его от командира. Майор, следуя инструкции, все это время просидел с пистолетом в руке, готовый умереть, но не отдать врагу секретную аппаратуру и живого шифровальщика. Теперь, убедившись, что все в порядке, он спрятал оружие, забрал блокнотный листок и немедленно сжег его в пепельнице. Покончив с делами, достали пакет с продуктами и бутылку водки, с чувством выполненного долга выпили по полному стакану, хорошенько перекусили и тронулись в путь.
Почти две недели установленный на сопке "шпион" передавал на спутник, а с него в штаб военного округа, картинку поселка золотодобытчиков и перехват всех электронных сигналов и телефонных переговоров его обитателей. Все это время шел оживленный обмен мнениями между Дальним Востоком и Москвой. Высокие чины спешно искали виновника, допустившего проникновение чужой спецслужбы к месту, где под землей таилось нечто такое, к чему их нельзя было подпускать на пушечный выстрел. Тревога поднялась после шифровки из резидентуры ГРУ в Соединенных штатах, в которой говорилось, что вылетевший в Россию по контракту с канадцами инженер имеет непосредственное отношение к военной разведке. Копнули глубже, и оказалось, что практически все иностранные работники компании, получившей лицензию на добычу золота на ручье Ханданах - выходцы из того же ведомства. А когда, подняв старые дела, свели все воедино, волосы встали дыбом даже у лысеющих генералов. Иностранная разведка подбиралась к тайне, которую не удалось раскрыть даже советским генсекам.
Теперь одни искали стрелочника, а другие - выход из сложившегося положения. В высоких кабинетах дым висел столбом, обсуждались десятки вариантов. А когда было выработано устраивающее всех решение, с точки постоянного базирования поднялся вертолет Ка-50 и взял курс на Индигирку...
Снимая с сопки свою закладку, майор Мозговой и лейтенант Шилкин увидели картину разгрома и, конечно, поняли, что, хоть и не напрямую, но тоже причастны к гибели нескольких десятков человек. Но никакой вины они за собой не чувствовали, потому что, во-первых, выполняли приказ, а во-вторых, сорвали коварные вражьи планы. Для майора погибшие были далеко не первыми, отправленными лично им или с его непосредственным участием к "верхним людям", поэтому он переживал меньше. Лейтенант по молодости лет еще не успел завести счет, но внутренне уже был готов к этому. Не испытывая угрызений совести, оба старались как можно быстрее забыть о недавнем задании, но судьба распорядилась иначе.
4
Капкан, настороженный Арнольдом Каляевым в тот год, когда президента-генсека сменил новый, всенародно избранный, коего ничуть не интересовали романтические бредни давно умершего литератора, сработал в самом конце две тысячи восьмого. Попался в него полковник Генерального штаба, принесший бумагу с необходимыми визами и получивший в бывшем архиве ЦК копии материалов, объединенных под грифом "Писатель". Когда-то Каляев лично попросил ответственного работника архива следить за их движением и повторял просьбу всем его преемникам, поэтому в его офис позвонили в тот же день. Отказать в просьбе Арнольда Ефимовича было трудно...
Выслушав сообщение, он вытер платком повлажневшие вдруг руки и задумался. Почему вдруг в дело вступило военное ведомство? Раньше, когда вокруг объектов в Якутии и на Алтае начиналась очередная возня, ими всегда занимался КГБ под неусыпным взором центрального комитета. Именно там Каляев и наводил контакты, стараясь не пропустить главного. Теперь нужно было срочно искать подходы к закрытой касте военных разведчиков. Трудновато придется, подумал Каляев. Но разве легко было весной сорок первого, одернул он себя, когда оказался без денег и документов в совершенно незнакомом Свердловске, не имея ни малейшего понятия об устройстве жизни в Советском Союзе, даже таких мелочей, сколько стоит проезд в трамвае; не зная, как распорядиться неожиданной свободой?
Его, тридцатипятилетнего профессора биологии Рижского университета, осужденного на восемь лет за антисоветскую пропаганду, утрамбовали в "купе" арестантского вагона, и без того переполненное не говорящими по-русски, так и не понявшими, что с ними произошло, латышскими хуторянами и ограбленными "буржуями" - бывшими владельцами магазинов и лавок. Поезд ехал не спеша, подолгу стоял на станциях, Каляев даже потерял счет дням. А однажды, когда он сидел на полу, уткнув лицо в колени - полки по очереди были заняты спящими, на каждой по двое, - он отчетливо понял, что завтра их выгрузят из эшелона, а в лагере его в тот же день убьют.
Закрывая глаза, он как наяву видел лицо худого, дерганого уголовника с хрящеватым носом и нездоровой желтой кожей. Поигрывая узким длинным ножом, он протягивал руку к фанерному чемоданчику, где хранилось все нехитрое имущество профессора. В пустых мутных глазах плескалась чернотой одна мысль - подколоть фраера! А прибывшие вместе с профессором латыши не отрывали глаз от пола, не желая вмешиваться в разбирательства русских, хоть Арнольд Ефимович был их земляком и говорил на их языке...
Дальнейшее было похоже на сон. Когда поезд снова остановился, Каляев подозвал прохаживающегося вдоль забранных решетками "купе" конвоира, чтобы рассказать ему о своих опасениях. Потом он вспоминал, что в тот момент ему страстно хотелось одного - покинуть этот ужасный, пропахший болью и страхом обшарпанный вагон. И - чудо! Конвоир, недовольно поморщившись, велел ему забрать чемоданчик и выметаться к чертовой матери. Так он оказался на станции Ревда недалеко от Свердловска, в котором и прожил до пятьдесят четвертого года.
