Предатель Афидний является к барону де Н. и во всём признаётся: эрцгерцог должен прибыть в Париж на следующий день. Иногда он ненадолго наведывается сюда инкогнито повидать своих плутовок; Афидний предоставляет ему квартиру. Но бадуббахи прознали об этой поездке. Обманутый хитростью и обещаниями, предатель Афидний доверил свой ключ нехорошим людям, наёмникам смутьянов, и обещал не ночевать дома три дня. Он подозревает, что затевается шантаж или похищение.

Барон минуту раздумывает, потом бьёт предателя Афидния по лицу и оглушает ударом трости. Он запирает его у себя в уборной и зовёт товарищей.

Афидний? Какой Афидний? Это имя в наших списках не значилось. Отсутствующий взгляд, впалые щёки, дрожащий скошенный подбородок… Думаете, мы их не узнали, Кретей, несмотря на ваш жалкий маскарад? А плаксивый замогильный голос, тот самый, который наговорил нам столько чуши? Скоро сочтёмся.

— Господа, — говорит барон, — я велел вам дать клятву отстранённости, но нет таких священных законов, чтобы мы подчинили им нашу свободу в абсолютной мере; этим мы также докажем своё беспристрастие. Мы выступаем. Приказываю переформировать подразделения; командование беру на себя.

Раздумывают они недолго: решено попытать счастья и упредить события. Алькандр, у которого есть влиятельные знакомые, осторожно их потревожит. Инкогнито эрцгерцога, непохвальная цель его поездки в Париж, наше неведение относительно планов бадуббахов и особенно роль Афидния в этом деле требуют избегать шума. В случае провала мы будем готовы к открытому наступлению; пока Алькандр действует, барон по указке предателя лично найдёт бадуббахов и проследит за ними; наши товарищи будут держаться группами, чтобы вмешаться в любой момент.

Барон выпускает Афидния из его тюрьмы; мы кое-как обматываем повязкой его опухшую и окровавленную голову.

Барон укрывается плотным шерстяным плащом и толкает предателя вперёд себя тростью. В тот момент, когда он уходит от нас, мы замечаем у него на груди мерцание изумрудов: он носит крест Святого Аспида.

Алькандру удалось добиться, чтобы его пустили в переднюю, где он ещё целый час размышляет о том, какой из разнообразных видов казни достоин наглости дневального; но приговорённый всё так же уверенно спокоен, когда наконец выходит за Алькандром и по тихому коридору ведёт его в кабинет министра.

— Привет, старик, — говорит Жан Ле Мерзон, не отрывая глаз от бумаги, по которой водит большим пальцем левой руки, а указательный и средний пальцы правой руки взлетают над столом навстречу руке его друга. И, не успел Алькандр хоть что-нибудь объяснить, — вижу, ты не изменился. Дам тебе совет: не лезь не в свои дела. Впрочем, ты недооцениваешь полицию; я тебе кое-что покажу.

В смежном помещении всю стену занимает огромное панно, утыканное разноцветными лампочками: оно загорается, когда нажимаешь на кнопку, и мигает электрическими огнями, как светящаяся реклама, если к ней слишком приблизиться. Жандармы — зелёные, грабители — красные; погоня сопровождается приятным электронным жужжанием.

Он нажимает другие кнопки, машина отрыгивает цифры.

— Вокруг преступности сжимаются тиски закона.

Мельтешение зелёных огоньков и правда активизируется вокруг нескольких красных метущихся точек.

— От нас не уйдёшь, старик. Только не доставай со своими императорами и их инкогнито. У нас демократия. Вы рискуете испортить хорошие отношения Франции с неприятелями. Серьёзных дел нам хватает.

Ле Мерзон снимает очки, чтобы протереть стёкла; оправа теперь черепаховая.

Приказы Ле Мерзона тотчас же выполняются. Комиссар полиции уже явился к Сенатрисе. Пышные расшаркивания, старинный французский политес.

— Если госпожа графиня позволит…

— Правее, господин комиссар, в центре пружина, она проткнёт вам базис.

Комиссар закрывает строптивую пружину своей мягкой шляпой. Слева, в углублении тесного дивана, лежит носогрейка[43] и пачка «Сен-Клода»[44].

— Мон фи скоро придёт, — говорит Сенатриса. — Речь идёт о наследстве?

— И да, и нет, мадам, и да, и нет. Это дело… тёмное. Признаюсь вам: мы сбиты с толку. Министр без объяснений приказал, чтобы мы арестовали банду ваших соотечественников, среди которых ваш сын, мадам, — вот что меня привело. Видимо, из соображений высокой политики нам говорят не всё. Но вообще-то вы сами могли бы, пожалуй, помочь полиции.

С весёлым смешком комиссар читает визитку, которую взял в углу стола: «Графиня Сивилла, предсказательница, ясновидящая. Таро, хрустальный шар. Принимает по записи». Раз уж приходится ждать…

— Пятнадцать франков, господин комиссар. Я всегда прошу клиентов платить вперёд; так у них голова освобождается от забот, пока длится сеанс. Могу выписать вам чек для секретных фондов.

Пятнадцать новых франков положены на скатерть. Комиссар набивает трубку. Сенатриса устанавливает хрустальный шар. Бессловесную Резеду отправили варить кофе на кухню.

— Весна, господин детектив. Уж какой год, не скажу. Цветы цветут, жужелицы жужжат: с весной не поспоришь. Вижу три мужские спины, мускулистые, с жирком. Рубашки прекрасного качества, хотя рисунок немного простоват. Плотность затылков, красная в складках кожа — признаки простого происхождения; но по каплям пота читается, где прижимались подтяжки в цветочек.

— Опустим подробности, — говорит комиссар, изучая стриженые ногти.

— Будете перебивать — ничего не скажу. Флюиды, плавающее внимание — чему вас учили в школе?

Она глубоко вздыхает, поднимая пустые глаза. Накрывает шар и минуту молчит. Потом произносит:

— Я слаба, господин комиссар. Сеансы меня изматывают. Кровь в жилах стынет. Чувствую, по всему телу какая-то слабость расходится. Не выношу дурные манеры. Вижу нечто похожее на тоннель, в саду, на склоне холма. Ниже, за цветущими ветками вишни, пристроился домик с черепичной крышей. Ещё там пещера, что ли, с ямой без воды перед входом, — трое мужчин сидят к ней спиной. Они играют в карты; в тени стоит ящик с пивом; несколько бутылок охлаждаются в ведре на столе. У их ног дремлет сторожевой пёс. Они что-то говорят друг другу по ходу игры; извините, повторять не буду: покойный Сенатор учил меня играть в вист, но с тех пор мне знакомы только пасьянс и таро. Один оборачивается. Обращается ко мне, господин комиссар! Сколько этим занимаюсь, ни разу видение не говорило с прорицательницей и даже не замечало, что за ним наблюдают. Какая грубость! Голос пропитой: «Заткнись!» — говорит. Продолжает смотреть, теперь кричит: «Хватит!» — прямо из хрустального шара, месье. Тише, ещё один голос. Из пещеры доносятся жалобные стоны. Их еле слышно за криками птиц. А вот и разгадка: мы находимся прямо у входа в пещеру, месье: бандит окликал не меня, а пленника, которого они там держат, он своими стонами нарушает покой злодеев. Не может быть… Кажется, я узнаю голос наследника моих государей. Прислушаемся, месье, к мольбам призрака.

Алькандру не удалось разыскать барона и своих товарищей, и он появляется на этих словах.

— Т-с-с! — говорит комиссар, ничего не объясняя. — Потом потолкуем. А вы, мадам, продолжайте.

Сенатриса заставляет себя упрашивать.

— Я больше ничего не вижу, господин комиссар. Я устала. Волнуюсь за сына. В ясновидении важно полностью раскрепостить разум.

Решительным жестом детектив забирает двадцать[45] франков, лежащих на клеёнке; мгновение Сенатриса, Резеда и Алькандр смотрят прямо на него, и вот он кладёт на то же место новенькую стофранковую купюру, разворачивает её, бережно разглаживает ладонью. И ловит взгляды, оценивая произведённое впечатление.

— Вы загоните меня в могилу, месье, — говорит Сенатриса. — Но деньги нам пригодятся — пусть на ней будут цветы.