— Вы видите первый автомобиль коллекции профессора Мейсена, — начал свой рассказ Джек Слейтер, поведя рукой в сторону симпатичного «муравья», — он называется изотта фраскини и был выпущен в 1911 году. Пусть вас не вводит в заблуждение почтенный возраст этого прадедушки нынешних автомобилей. Под его капотом находится оригинальный мощный мотор, который легко разгоняет машину до восьмидесяти миль в час!

Дик восхищенно вздохнул и попросил разрешения посидеть за рулем. Получив его, парень запрыгнул и устроился на сидении, поглаживая руками гладкий руль, выточенный из красного дерева.

— Вот бы проехаться на этой машине хоть сто метров, — мечтательно произнес он.

— Это можно без труда устроить, мистер Милфорд, — отозвался профессор, глядя на Дика с симпатией, — все машины на ходу. Если хотите, то можете в следующий уикэнд покататься в пределах поместья на любой из них, только сначала Джек проинструктирует вас об особенностях такого вождения и о правилах безопасности — это старые машины, они имеют персональные свойства.

— Спасибо, сэр, — улыбнулся Дикки в ответ.

При взгляде на некоторые экземпляры захватывало дух. Это в полной мере относилось к спортивному альфа-ромео монца цвета слоновой кости 1931 года выпуска. Пока Джек рассказывал о славной истории этого чистокровного отпрыска итальянского автопрома, я смотрела, наслаждаясь благородными линиями и чувствуя, что в этой машине есть все необходимое и нет ничего лишнего.

Экскурсия продолжалась и следующей машиной оказалась феррари интер гиа 1952 года, с расцветкой, как у осы — то есть желто-черной. Пропустив мимо ушей неинтересные для меня технические подробности, я обратила внимание на то, что фары, решетка радиатора и бампер образовали кроткое и наивное «лицо» модели. Машина будто взирала на меня, немного смущаясь от внимания.

Затем шла альфа-ромео того же 1952 года по «прозвищу» пининфарина. И была эта белая урожденная итальянка поразительно английской на вид! А футуристический фиат 1953 года с цифрой восемь и буквой «V» на радиаторе почему-то заставил меня вспомнить о моем любимом кошачьем семействе ягуаров.

Черную феррари 1961 мне представил Марк, пообещав, что мы с ним обязательно проедемся на ней.

— Мне нравится эта машина, — признался он.

Наибольшее мое удивление вызвала еще одна феррари пининфарина 1966 года. Этот серебристый трехместный автомобиль производил впечатление красивой, стремительной молнии, даже стоя на приколе в гараже. Все три места располагались в один ряд, а самое необычное было то, что место водителя находилось не справа и не слева, а посредине, между пассажирами! И руль торчал из центра приборной панели. Эта машина одинаково хорошо подходила и для «правостороннего» континента, и для «левосторонней» Англии.

Завершал коллекцию уже знакомый мне синий триумф спитфайр, на котором любит ездить профессор.

— А лендровер дефендер и новый ягуар мы держим не здесь, а во дворе под навесом, — дополнил рассказ Альфред Мейсен.

Нетерпеливая Эми, наконец, решилась подтолкнуть профессора к продолжению вчерашнего повествования:

— Можно попросить вас, сэр, рассказать, что же случилось после того, как Марка ранили в грудь?

Профессор вздохнул:

— Хорошо, я предлагаю расположиться в беседке у озера, что возле Мейсенхауза. Пойдемте же, друзья!

Мы двинулись в обход жилого дома и очутились на той самой живописной дорожке, где однажды уже были. Впереди шли профессор и Дик с Эмили. А Марк и я следовали за ними. Тенистая аллея была наполнена зеленым светом утренних лучей, прошедших сквозь густой лиственный покров. Под деревьями стелилась туманная дымка, она быстро расползалась и рассеивалась, уступая напору своего могущественного врага — солнца. Лишь кое-где в сырых низинках, в густом сумраке, клубились нежные облачка.

На правой стороне дорожки лежал большой валун, покрытый зеленым и мягким, как бархат, мхом. Профессор остановился возле него.

— Этим камнем я отметил место, где в 1755 году на нас напали бандиты. Вот тут, слева от валуна, лежал истекая кровью Марк, раненый кинжалом в грудь.

Профессор указал рукой на заросшее травой место.

— Напомню вам, что на нас напали трое бандитов. Двоим удалось бежать, но третьего Иоганн поймал и запер в одной из маленьких комнат подвала. А раненого Марка мы с Людвигом принесли в Мейсенхауз. В комнате, где в период эпидемии находился наш маленький госпиталь, был операционный стол — туда мы положили моего племянника и я приступил к осмотру. Состояние его было тяжелым, изо рта пузырилась пенистая кровь, из чего я заключил, что задето легкое. Мне удалось аккуратно извлечь кинжал из раны...

Профессор говорил на ходу и мы, тем временем, вышли на широкую поляну, в противоположном конце которой высился старый Мейсенхауз, а справа простиралось озеро. На его берегу находилась открытая круглая беседка, выкрашенная в белый цвет — к ней-то мы и направились. Внутри беседки по кругу вдоль стен располагалась деревянная скамья. Я села лицом к озеру и стала рассматривать его. На воде вдоль берегов густо росли белые водные лилии. Посреди озера — точно в центре — лежал маленький, зеленый островок с одиноко стоящим деревом. По ту сторону водоема был виден темный лес.

— Чтобы не загружать вас специальными подробностями, скажу, что я сделал все необходимые манипуляции для спасения моего племянника, — возобновил рассказ Альфред Мейсен, плюхнувшись на скамью.

— Я раздумывал применять или нет состав со средством викария, внимательно наблюдая за состоянием Марка. Оно не ухудшалось, более того — началось улучшение. Пока все шло неплохо, но, опасаясь осложнений, я не отходил от своего племянника, будучи готовым при любой угрозе его жизни применить чудесное средство. Этого не понадобилось. Но, тем не менее... Марк был объявлен умершим.

Все слушатели удивленно уставились на рассказчика, а тот удовлетворенно усмехнулся — профессор любил театральные эффекты. Сделав паузу и насладившись нашим изумлением, Альфред Мейсен принялся объяснять:

— Случилось следующее. Вы уже знаете, что у нас в подвале находился пленник из числа бандитов, покушавшихся на жизнь моего племянника. При его обыске Джек обнаружил портрет Марка, написанный на листе бумаги.

Профессор посмотрел на племянника и спросил его:

— Мог бы ты, мой мальчик, коротко рассказать историю этого портрета?

Парень, сидевший рядом со мной, молча кивнул, поднялся и прошел к выходу из беседки. Выбрав в качестве кафедры арочный вход в беседку, Марк обратился к слушателям:

— Речь пойдет о том портрете, который был обнаружен вчера между страницами рукописной книги. Я расскажу вам при каких обстоятельствах он был написан. Итак, зимой, в начале 1755 года, между дядей и мной произошел такой разговор:

Альфред сказал:

— «Меня давно беспокоит то, что ты, Марк, отпрыск августейших родителей, скрываешься в изгнании. Твое место занял самозванец, в этом виновата его мать — распутная Грета. А твои родные отец и мать обмануты и имеют право, наконец, узнать правду».

Я спросил:

— «И что же ты хочешь предпринять для этого?».

— «Я пригласил художника, чтобы он написал твой портрет на листе бумаги. С завтрашнего дня ты будешь ему позировать. Когда портрет будет готов, я отправлю его моему брату — твоему отцу, курфюрсту Генриху».

— «Что это даст?», — спросил я.

— «Видишь ли, Марк, ты вырос очень похожим и на отца, и на мать. Увидев твой портрет, сопровожденный моим письмом, Генрих узнает правду. В письме я подробно опишу всю историю подмены младенцев. Я очень надеюсь, что мой брат восстановит справедливость, а Грета, ее муж и их помощники получат возмездие по заслугам».

В разговор снова вступил профессор, прервав воспоминания Марка:

— Как выяснилось позже, я просчитался. Портрет и письмо перехватили люди Греты, которая не только сохранила свое влияние, но и упрочила его. Допросив пленника, мы узнали, что за год до этих событий умерла Мария — жена Генриха. В замке прошел слух, что она была отравлена. Похоже, что Грета подготавливала почву для того, чтобы стать женой курфюрста. Вскоре после смерти Марии, куда-то исчез советник — муж Греты. Пленнику не было известно куда тот делся.