Что и говорить — нелегко пришлось работать. Дневал и ночевал на заводе. Жена, бывало, всплакнет от огорчения, а он ей все свое: «Вот уж поднимем завод, тогда и полегче будет!»
Завод был старый, рижский, бывший «Саламандра». Спасая свое имущество, фабрикант Томас Вирт вывез его из фронтовой полосы в Самару и там распродал по частям: одну в Ижевск, другую Златоустовскому горному округу. Свезли оборудование в Миасс. Рабочие-латыши приехали вместе с заводом и в 1916 году начали ставить его на берегу миасского пруда, в зданиях заброшенного медеплавильного завода. Там и работал заводишко помаленьку до конца гражданской войны.
После гражданской войны стали налаживать работу завода, а тут новая беда — почти все рабочие-латыши пожелали вернуться на родину, в Латвию. Осталось предприятие без кадров, без специалистов. А напильники-то нужны! Страна поднималась из разрухи, и такой рабочий инструмент, как напильник, был нужен в первую очередь. Вот и боролись с трудностями: готовили кадры, строили новые помещения, добывали новое оборудование, улучшали старое.
И пошел напильник с миасского завода! Счет велся тогда на дюжины, и запомнились две цифры: в 1923 году выдали 30 тысяч дюжин, а через пять лет, когда завод встал на ноги, — уже 350 тысяч дюжин. Вот куда махнули!
И напильник выдавали добрый, качественный. Павлу Михайловичу припомнилось, с каким нетерпением ждали результатов устроенного в Москве «соревнования напильников». При 2 тысячах ходов на станке Герберта миасский напильник опилил 14 сантиметров металла, английский — 11, луганский — 9, костромской — 8, американский — 7 сантиметров. На последнем месте оказался ижевский напильник.
Даже сейчас, много лет спустя, охватывает Павла Михайловича чувство особенного, горделивого удовлетворения: вот когда оно началось, это великое соревнование с хваленой заграницей! А теперь уже и третий спутник летает в небесах — вчера его наблюдал, с горы-то особенно хорошо видно. Проплыл так величаво и гордо, что и не сразу поверишь, что плывет в небе создание человеческих рук.
Потом Пирогов работал инструктором райкома партии. Стало виднее все, что свершалась в родных местах. Старый знакомец, бывший старатель, управляющий комбинатом Союззолото Михаил Александрович Шереметьев работал с большим размахом, как того требовали партия и правительство. На прииски и рудники пошли машины, да такие, что опытному в золотодобычных делах Пирогову оставалось только руками разводить: на всю эту механизацию, пожалуй, и песков не напасешься. Драги, например…
Дражные понтоны клепали на берегах двух прудков. Их было много разбросано вокруг Ленинского прииска. Это были невиданных по тем временам размеров посудины, и старатели всех приисков съезжались посмотреть на такое чудо золотодобывающей техники. На спуск первого дражного понтона поехал и Павел Михайлович. Тяжелая железная чаша скользнула по чем-то смазанным стапелям, широкой грудью, раздвинула вспенившийся вал воды и закачалась на середине прудка), чуть ли не на полметра подняв его уровень. На берегах люди кричали ура, кидали вверх шапки, качали инженера — молоденького паренька, строителя драги.
Потом он увидел драгу уже в работе — белую, как лебедь, горделиво плававшую у берега прудка. Цепь черпаков кромсала песчаный берег, тащила пески в свое гудящее металлическое чрево, перемывала их там, пустая порода сбрасывалась назад, на шлюзах оставались крупинки золота. Вместе с прудком она медленно двигалась среди укутанных в зеленую пену березняка невысоких холмов — последних отрогов Урала. За лето драга продвигалась вперед чуть ли не на километр и обрабатывала миллионы тонн песка. Тогда это казалось настоящим чудом.
С гор к драге шагали столбы, неся на себе тугие, золотящиеся на солнце струны высоковольтных магистралей. Пучок толстых черных кабелей змеей вползал на борт драги. Вот тогда и появились впервые в этих местах светло-зеленые ленты — просеки, которые теперь так много рассекают темные лесные массивы. Даже с Волги, с Куйбышевской ГЭС, прошагали в Миасс высоковольтные опоры. Вон они тянутся по склонам безлесной Чашковской горы, уходят в бескрайнюю степь Зауралья.
Примерно в тридцатых годах самоучка-механик Н. В. Хренов на склоне Ильменского хребта подле станции Миасс поставил бегунную чашу кочкарского типа. Закрутились бегуны, загрохотали, но мололи они на этот раз не золотоносную руду, а мягкую тальковую породу. Так вот и стала работать первая в Советском Союзе тальковая фабрика. Кое-кто посмеивался — кому, мол, нужна эта детская присыпка? А вот понадобилась — появилась в стране такая промышленность, что уже и обходиться не могла без талькового порошка. Развернулось дело, начатое Хреновым. Теперь это большое предприятие союзного значения, и никто уже даже не помнит, что началось все с пары бегунов. Вот она, белокаменная, вся опушенная мягким порошком, стоит посреди станционного поселка. Так и бросается в глаза тем, кто приезжает в Миасс.
Много славных дел начинали в те годы миасские большевики, таких, которые теперь развернулись в полный размах. Заложили известковые карьеры, чтобы снабжать флюсами Златоустовский металлургический завод. Были там немудрящие закопушки — копи, в которых вручную добывалось несколько тонн известняка. Стояли в лесной чащобе рядом с закопушками два барака и бревенчатая контора. А теперь? В громадных карьерах работают полдюжины экскаваторов, построена дробильная фабрика, известняк увозят составами, а на месте бараков построен настоящий горняцкий город, со школами, больницей, магазинами, Дворцом культуры — всем, чему в городе полагается быть.
Заповедными стали Ильменские горы. В памяти еще то время, когда на склоне горы против озера Ильмень в наспех сколоченном домишке поселился директор заповедника вместе со сторожем. С этого и зародилось научное учреждение, теперь известное всему миру. А сеть леспромхозов и лесхимов, раскинувшаяся вдоль Ильменского хребта чуть ли не до самого Карабаша? А Сыростанские мраморные карьеры, откуда мраморные плиты пошли по всей стране и даже украсили московское метро? Все это новое для здешних мест росло и развивалось, как на дрожжах, стало тем, что теперь называется — новая жизнь…
И все же при всех переменах Миасс оставался еще довольно-таки тихим городком, ни в какое сравнение не шел с шумными соседями-городами, в которых возникали заводы мирового значения. Помнится, завидовали миассцы тем городам, крепко завидовали! Как же: на юге, всего в двухстах километрах, воздвигалась Магнитка; на востоке, в Челябинске, строились ЧГРЭС, ферросплавный, тракторный; на севере, в Свердловске, сооружался мировой гигант — Уралмаш.
Как-то в «Известиях» была напечатана статья, в которой упоминалось, что в Миассе предполагается построить большой подшипниковый завод. Тогда только и разговору было об этой статье — разволновала она, разбередила души у всего миасского партийного и советского актива. Ясно представляли себе, как изменится обличье старого города, новым станет весь бытовой уклад, поднимется его экономика, культура.
Было похоже, чтоб 1936 году мечта начала сбываться. В Миасс приехали работники Ленинградского института. Их встретили, как дорогих и долгожданных гостей. Райкомовцы и райисполкомовцы объезжали окрестности, осматривали площадки, пригодные для большого промышленного строительства.
В 1939 году прибыли, наконец, и первые строители. Был заложен завод в 12 километрах от Миасса на север, по дороге в Тургояк. Проложили к новому заводу железнодорожную ветку, появились стены первых цехов и жилых домов. Инструктор райкома Пирогов часто наведывался к строителям, помогал людям осваиваться на уральской земле…
Но вот ранний утренний час 22 июня 1941 года. Война! Митинг на площади перед райкомом партии. Запись добровольцев. 23 июня Павел Пирогов вместе с группой коммунистов уезжал в действующую Красную Армию.
На этот раз страна вручила ему оружие посильнее «Максима» — батарею зенитных орудий. Пять лет он командовал батареей. За это время прошел восемь стран Европы. Вернулся в родной Миасс, неся на груди орден Красной Звезды, ряд медалей. В походном чемоданчике — шесть благодарностей Верховного командования.
