— Тима-ay! Пошевеливай!

Время от времени, разворачивая машину, Барсуков видел старика. Тимофею показалось, что он уходит к себе на кордон. Но не в его, видимо, силах было это сделать: вернувшись после разворота, Тимофей встретился с ним взглядом. Захарыч сидел на самом краю забоя, поджал под себя ноги и неотрывно следил за экскаваторщиком. А еще через несколько минут старик уже был внизу, с опаской косился на выползающий из-под ковша самосвал и кричал Тимофею:

— Тимоша, я до кордону сбегаю, старухе скажусь! Ты обожди меня после смены, вместе пойдем.

— Куда пойдем?

— Его вешать пойдем.

Барсуков усмехнулся и кивнул: понятно. Далось ему это вешание! Но делать нечего: Захарыч единственный, кто разбирается в золотых делах, и помочь больше Тимофею никто не может. Так что надо держаться за старикашку…

Смена еще не кончилась, а Захарыч уже сидел на борту забоя.

— Не потерял? — прокричал он с высоты.

Барсуков оглянулся: самородок лежал на телогрейке.

— Нет еще. Потеряю в ближайшем будущем, — озорно засмеялся Тимофей, и лесник погрозил ему кулаком.

Вскоре пришел сменщик и принял машину.

Бросив телогрейку и самородок Захарычу, Тимофей не спеша пошел к угрюмому ущелью, густо заросшему тальником. Там был родник — из-под обомшелой серой скалы, позванивая, выбивалась струйка воды и падала в маленький песчаный водоем.

Барсуков вымыл консервную банку, снял рубашку и долго с удовольствием покрякивал, поливая себя холодной прозрачной водой. Обсохнув, он оделся, отмыл до блеска бутылку из-под молока — Барсуков не ходил в столовую, брал завтрак с собой, — еще раз оглянул родник и той же неторопливой походкой вернулся к Захарычу.

— Не поспешаешь, как погляжу… — ворчливо заметил тот.

— А куда, Захарыч? — отозвался Барсуков, укладывая посуду в полевую сумку. — Поспешать надо на работе. А я свое сделал, могу и отдохнуть.

Рассуждая так, он расправил газету, в которой был принесен завтрак, похлопал по ней ладонью, стряхивая приставшие крошки, завернул самородок и опустил сверток в карман.

Они пошли вниз по желтой ухабистой дороге, сплошь изрубцованной скатами самосвалов. Захарыч то и дело вскидывал на плечо сползавшую берданку.

— Охота тебе ее таскать, — лениво заметил Барсуков. — Оставил бы на кордоне — не мучился бы теперь…

— И то думал. Да ведь как оставишь, коли у нас самородок? Долго ли до греха?

— Чудак ты человек! — засмеялся Барсуков. — Кого опасаешься? Кому он нужен? Ведь это даже не деньги.

— Кто понимает, тому дороже денег. Это тебе, недотепе, все равно. — Он помолчал, приноравливая свой мелкий шажок к крупному, увалистому шагу экскаваторщика! — Лихие люди и сейчас не перевелись. Вот я и иду с тобой вроде охранника.

В крошечном поселковом магазине в духоте и тесноте стояла очередь: строители запасались на ужин продуктами.

— Дай-кось! — попросил Захарыч и с самородком в руках ринулся напролом к прилавку. — Милуша! Взвесь-ка нам этот камешек…

— В порядке очереди, дедушка! Видишь, что делается? — осадила его продавщица. Она раскраснелась, даже капельки пота блестели на лбу.

— Да ведь камушек не прост, а золотой…

— Золотой, серебряный — мне все равно. Людям продукты нужны… — И она занялась своим делом. — С вас три двадцать. Мелочь давайте, нету у меня мелких…

Сухое, морщинистое лицо Захарыча выражало недоверие и изумление. Он не мог понять: не то продавщица недослышала его, не то из-за скудости ума не понимает, что значит золотой самородок.

— Ничего, ничего, папаша! — сочувственно сказал паренек в синей футболке с белым кантом вокруг шеи. — Я же стою, и ты постой. У меня на стадионе игра.

— Подумайте только — ему на стадион! — быстро заговорила полногрудая девица в клетчатом красно-желтом платке, густо окропленном каплями застывшей извести. — А у меня в шесть часов консультация, уроки не учены — это как? На второй год оставаться?

— Врешь, поди! — усомнился Захарыч. — Вроде великовата ты в школу ходить…

Замечание о великовозрастности очень задело девицу:

— Хожу. Вас не спросилась!

Захарычу оставалось только головой качать:

— Ой, девка! Кому такая достанешься?

— Кому достанусь, тот век радоваться будет. За мной, как за каменной стеной, — в обиду не дам.

— Правильно, Наташка! — восторженно одобрил паренек в футболке. — За тобой спокойно: не из тех, у кого на голове фетры, а в голове ветры.

— Наташенька, в каком бараке квартируете? — тотчас прибился к девушке другой парень с развесистым чубчиком над бровью. — Разрешите заглянуть вечерком?

— Я тебе загляну! — оборвала Наташа и погрозила кулаком, в то же время окинув чубатого быстрым и цепким взглядом. — Ног не унесешь!

Разговор уходил в сторону. Барсукову даже досадно и обидно стало, что находка, о ценности которой прожужжал все уши Захарыч, встречена строителями так равнодушно. Через головы людей он спросил:

— Так как же, гражданка? Взвесите нам самородок?

— Не буду я ваши камешки вешать. И не ждите!

— Дура! Так ведь золото же! — вспылил Захарыч.

— Вы мне глаза не застилайте: золото камнями не бывает. Пришли какие-то жулики и морочат головы. Вам какого масла: соленого, несоленого? А дурой, дед, свою старуху обзывай: я могу и к ответу потянуть. Свободно пятнадцать суток отсидишь.

— Вот мы и в жулики попали, Захарыч, — миролюбиво сказал Барсуков. — Пошли, пока нам тут холку не намяли…

— И намнем! У нас недолго! — задиристо проговорили вслед оба парня.

Барсуков круто повернулся к ним всей своей громадной фигурой:

— Ну, вы! Под носом взошло, в голове не сеяно. Замолчь!

— Пошли, пошли, Тимоша! — тянул приятеля Захарыч. — Нечего нам делать в этой шарашкиной конторе…

Нежданный прием в магазине озаботил и напугал старика. Он семенил рядом с Барсуковым, поминутно оглядывался и укоризненно выговаривал:

— Да ты, Тимофей, совсем сдурел! Эка ценность у нас на руках, а ты в драку лезешь!

— Куда теперь пойдем? — хмуро спросил Барсуков.

— А в аптеку и пойдем. Там уж взвесят точно, лучше некуда. Золото, оно любит…

— Пошли в аптеку.

В аптеке было безлюдно. Дежурный рецептар, старушка с морщинистым желтым лицом, на котором неестественно пламенели крепко накрашенные губы, читала книгу. Не поднимая глаз, она протянула руку:

— Ваши рецепты.

Каплями крови краснели на кончиках пальцев крашеные ногти. Изумленно рассматривая их, Захарыч сказал.

— Нету у нас рецепта, гражданочка. Нам золотишко взвесить.

— Что? — спросила рецептар и закрыла книгу.

— Вот. Взвесьте нам эту штуковину, будьте так добреньки, — Захарыч протянул ей самородок.

— Что такое? — сжав и брезгливо искривив яркие губы, старушка растопырила пальцы и взяла самородок только двумя — указательным и большим. — Боже, какая тяжесть! — провозгласила она, не удержала, и самородок грохнулся на настольное стекло. От края до края расползлись трещины, похожие на свившийся клубок змей. — Что вы мне подсунули, граждане? — паническим голосом закричала рецептар.

— Стекло побили, — вздохнул Захарыч. — Вот незадача!

Он сгреб самородок со стола и пошел к выходу.

— Послушайте, что вы мне подсунули, я вас спрашиваю? — Рецептар была оскорблена: пришли, разбили стекло и, представьте себе, уходят!

— Это золото. Вы можете его взвесить? — спросил замешкавшийся у барьера Тимофей.

— Золото? — седенькие бровки старушки приподнялись. — Никогда в жизни не видала такого золота. Покажите-ка! — Она взяла самородок на этот раз всеми пальцами и долго рассматривала, далеко отставив от себя. — Любопытно. Где вы его взяли?

— Нашли. Валялся, мы и подобрали, — нехотя ответил Барсуков.

— Любопытно. Что вы с ним будете делать?

— Что-нибудь придумаем. Вы можете нам его взвесить?

— Попробуем… — Старушка ушла в соседнюю комнату, долго накладывала на чашку весов гирьки и разновесы, долго все это считала и, наконец, объявила: — Семьсот тридцать три грамма шесть деци семь санти.