Едва я бежал из Нантской крепости, Королевский совет, по распоряжению кардинала Мазарини, своим указом воспретил главным моим викариям оглашать пастырские послания от моего имени, не поставив об этом прежде в известность Совет Его Величества. Указ этот посягал на неотъемлемую свободу церковной власти, но можно было счесть, что те, кто его издал, хотя бы для виду старались соблюсти правила и порядки, признавая все же мою юрисдикцию. Вскоре они, однако, попрали все законы, объявив новым указом, изданным в Пероне 53, мое архиепископское кресло свободным — случилось это за месяц или за два до того, как Святой Престол объявил его занятым, пожаловав мне паллиум Парижского архиепископства при полном собрании консистории. В то же время ко двору вытребовали двух главных моих викариев, каноников собора Богоматери, господ Шевалье и Лавока, и под предлогом их отсутствия приказали капитулу взять на себя управление епархией 54. Столь вопиющее нарушение Соборных постановлений оскорбило римскую Церковь не менее, нежели французскую. Чувства обеих оказались во всех отношениях согласными. Я со вниманием наблюдал их, усердно их притом подогревая, и, выждав некоторое время (памятуя флегматический нрав страны, где я находился, я почел необходимым, чтобы меня не укорили в излишней торопливости), сочинил послание капитулу 55 собора Парижской Богоматери, которое привожу на этих страницах, чтобы вы могли сразу охватить взглядом все, что произошло в этих делах с того времени, как я обрел свободу.

«Господа!

Одной из самых великих радостей, испытанных мной после того, как Господь возвратил мне свободу, было драгоценное для меня изъявление преданности и уважения, кои вы засвидетельствовали мне и частным образом, без промедления ответив на мое письмо, и публично, отслужив благодарственный молебен по случаю моего освобождения; но зато поверьте, среди невзгод и опасностей, выпавших с тех пор на мою долю, не было для меня удара более чувствительного, нежели узнать печальные [637] новости о том, каким испытаниям подвергли вашу корпорацию, дабы принудить вас предать мои интересы, тождественные интересам самой Церкви, и, приняв навязанные чужой волей и неугодные вам решения, отвернуться от того, чьи права и власть вы отстаивали с такой твердостью и упорством.

Счастливая развязка, какой Богу угодно было увенчать конец моих странствий и трудов, приведя меня в столицу владений Иисуса Христа, древнейшее и священнейшее убежище Его пастырей, гонимых великими мира сего, не изгладила в моей душе мысли о злодействе, что творят в Париже, дабы вас поработить; милостивый прием, каким удостоил меня, прежде чем Господь отозвал его в лучший мир, глава всех епископов и отец всех сынов истинной веры, гласные и лестные знаки доброты и приязни, какими он пожелал почтить мое изгнанничество и мою невиновность, с такой добротой и великодушием обещав мне и впредь святое свое покровительство, честь, какую он оказал мне, не могли совершенно смягчить горечь, причиняемую мне вот уже полгода плачевным состоянием, в какое ввергнута ваша корпорация.

Если чрезвычайные знаки вашей верной ко мне дружбы навлекли на вас ненависть, а гонения, каким вас подвергли, вызваны лишь тем, что вы противились гонениям, на какие обрекли меня, то и я поражен в самое сердце ранами, нанесенными вашему братству, а отзывчивость души, какая побуждает меня до конца моих дней сохранить особенные чувства признательности и благодарности вам за ваши услуги, тем более побуждает меня испытывать ныне небывалое сострадание и печаль из-за ваших скорбей и мук.

С душевной болью узнал я, господа, что те, кто со времени освобождения моего вменяли мне в преступление вашу ко мне приверженность, теперь в клеветнической бумаге, преданной гласности, обвинили меня в том, что я будто бы совершил в столице неприличные и оскорбительные для Его Величества деяния, обвинили потому лишь, что в торжественном славословии вы изъявили Богу свою радость по случаю моего избавления от узилища, избавления, о коем вы столь долго Его молили. Я узнал, что благочестивое ваше деяние, которому возрадовались все те, кого сокрушало насилие, учиненное над правами Церкви взятием под стражу кардинала и архиепископа, столь озлобило врагов моих, что они воспользовались сим обстоятельством, дабы заклеймить вас именем мятежников и возмутителей общественного спокойствия; воспользовавшись сим предлогом, они вызвали ко двору двух главных моих викариев и других членов вашей корпорации 56 якобы для отчета в их действиях, но на деле, чтобы предать их поруганию, оскорбить насмешками и презрением, сломить их, если удастся, угрозами.

Но более всего удручило меня известие о том, что первые гонения, каким подвергли главных моих викариев и других ваших собратьев, было лишь началом гонений более жестоких, постигших всю вашу корпорацию. Их удалили для того лишь, чтобы ослабить ее и, воспользовавшись их [638] изгнанием, огласить указ от 22 августа минувшего года, которым миряне, узурпируя права Церкви, объявили кресло мое вакантным и, ссылаясь на эту вымышленную вакансию, приказывают вам назначить в недельный срок двух главных викариев для управления моей епархией вместо тех, кого поставил я сам, и угрожают, в случае если вы ответите отказом, найти другой способ для достижения этой цели.

Я уверен: в том, что вам осмелились хотя бы предложить подобную сделку, оскорбительную для достоинства епископа, все вы увидели открытое поругание парижской Церкви, ибо этим повелением ей дают понять, что ее почитают способной согласиться на столь постыдное порабощение супруги Христовой, на столь свирепую узурпацию духовной власти властью мирской, всегда достойной почтения, если она не преступает законных своих границ, способной согласиться на столь вопиющее уничижение вашего епископа.

До меня дошло также, что, понимая, сколь трудно получить от вас добровольное на то согласие, враги мои не только воспользовались отсутствием ваших собратьев, но и прибегли к иным средствам, чтобы обольстить одних, напугать других и заставить дрогнуть даже самых бескорыстных, устрашая вас потерей ваших прав и привилегий. И в довершение всего, из присланного мне уведомления я узнал, что два пристава Королевского совета явились в ваше собрание и объявили, что по особому повелению уведомляют вас о названном указе, дабы вы не могли отговориться незнанием его, и вам оставалось бы только повиноваться; понимая к тому же, что первые впечатления страха и растерянности всегда самые сильные, и не желая дать вам времени опомниться, они потребовали от вас немедля обсудить указ и объявили, что уйдут не прежде, чем вы это исполните.

И, однако, мы можем возблагодарить Бога за то, что сей небывалый образ действий всем открыл глаза на чудовищное оскорбление, какое враги мои пожелали нанести Церкви в моем лице. Несмотря на насилие, учиненное ими с целью помешать вам действовать согласно истинному велению ваших сердец, несмотря на страх, какой им удалось вселить в умы, они не сумели вырвать у вас согласие на святотатственное низложение епископа мирским судом; ваш отказ повиноваться упорным настояниям моих врагов совершенно уличит их в глазах потомства, ибо оскорбление, нанесенное ими Церкви, было столь непереносимо, что даже те, кого они подавили и лишили свободы, лишь с ужасом отшатнулись от них.

Таким образом, вместо того чтобы объявить кресло мое вакантным, как требовал упомянутый указ, вы признали главных моих викариев истинными и законными обладателями духовной юрисдикции в моей епархии, отметив, что только постороннее насильственное вмешательство препятствует им отправлять свои обязанности. Вы решили сделать представления Королю, прося Его Величество об их и о моем возвращении, и тем самым подтвердили, сколь чувствительны для вас удары, нанесенные моим правам. Вот в чем состоит подлинная ваша воля. За все [639] прочее винить должно неправедных нарушителей нерушимых прав Церкви.

Мне ведомо, господа, что многие из вас не дрогнули и сохранили мужество во время бури и частью сберегли достоинство всей вашей корпорации стойким сопротивлением посягательствам моих врагов.